И ещё мне казалось, что весь свой запас везения я уже исчерпал. Когда‑то оно должно было закончится. И почему‑то было ощущение, что именно на планируемой Милютиным операции это и произойдёт. Да и просто было страшно. Раньше я всегда оказывался в опасных ситуациях либо не по своей воле, либо в силу принятия импульсивного решения, основанного на эмоциях. А вот чтобы осознанно и обдуманно подвергать себя невероятному риску – такого ещё не случалось, и на это я не был готов.
Да и, признаться, при всём моём желании помочь КФБ в поисках ребят, в тот момент думал я больше не об этом, а о предстоящей поездке домой. И это всё словно разложилось на разные часы весов: с одной стороны, дом, родные, приятные воспоминания, уют и спокойствие, с другой – невероятный риск и очень маленькие шансы остаться в живых. Как ни тяжело было отказывать, но мне пришлось это сделать.
– Мне очень жаль, Иван Иванович, – сказал я. – Но боюсь, что я не готов к такому испытанию.
– К такому нельзя быть готовым, – совершенно спокойно ответил Милютин. – Но мы тебя подготовим. Время есть.
– Нет. В этот раз я не смогу Вам помочь. Прошу меня простить.
– Мне не за что тебя прощать, я всё понимаю. Ты уже много для нас сделал. И ты тоже прости, что обращаюсь к тебе с такой просьбой. Как я уже сказал, просто больше не к кому.
Иван Иванович аккуратно давил на психику, но я решил держаться. Хотя было непросто.
– Я понимаю, что тебе страшно, – продолжил рассуждать Милютин. – Это нормально. Тут не каждый взрослый специалист справится, а ты неподготовленный подросток. Но я уверен, что ты справишься. После Москвы уверен. Ещё после того как ты спас Арину и доставил нам Левашова, было ясно, что ты не простой парень. Но после Москвы я в этом уверен.
«А я после Москвы уверен, что геройство – не моё», – подумал я, но вслух это произносить не стал.
– Ты подумай недельку или даже месяц. У нас всё равно больше нет никого, кто мог бы с этим справиться, – продолжил давить на мою психику Милютин. – Это непростое решение. Его так легко не принять. Это опасно, но это твой шанс!
– Шанс наконец‑то погибнуть? – не удержался я. – Причём немаленький шанс.
– Ты чуть не погиб на турнире в академии, но при этом два раза выжил там, где другие бы не смогли. Для тебя высчитывать шансы – дело неблагодарное. Операция предстоит сложная и связана с большим риском, но для тебя она, возможно, будет приключением вроде поездки в парк аттракционов. Ты способный. И умный.
Милютин улыбнулся, подошёл ко мне, похлопал по‑отечески по плечу и добавил:
– Мы примем и поймём любое твоё решение. Номер мой знаешь. Звони в любое время.
– Благодарю Вас за доверие, Иван Иванович! – ответил я, будучи на девяносто девять процентов уверенным, что откажусь от участия в столь рискованной операции, которая даже отдалённо не казалась мне похожей на поездку в парк аттракционов.
От услуги водителя я отказался, решив прогуляться по вечернему Новгороду и разложить, кружащиеся в голове вихрем мысли по полочкам. И большинство из них так или иначе были связаны с возможностью посетить родной дом. Как я и сказал дяде, я до сих пор был зол на родителей и не особо хотел их видеть. По крайней мере, мне так казалось. Но от одной лишь мысли, что я увижу брата и сестру, на лице невольно возникала улыбка. Я очень по ним соскучился.
А что касается родителей, больших надежд на улучшение их отношения ко мне я не питал. Было понятно, что такие, как они, не меняются. А если и меняются, то не быстро и не сильно. О таких отношениях, как в семье Глеба или Милы можно было и не мечтать. Даже если родители и захотели бы чего‑то подобного, то дед не дал бы им совершить такой, с его точки зрения, ошибки. Седовы‑Белозерские всегда были образцом эльфийской морали и верными последователями многовековых эльфийских традиций. И ещё, как мне казалось, вековой эльфийской упёртости и глупых эльфийских предрассудков.
Глава 25
Когда Гурьев узнал, что следственный эксперимент с ледовой дорогой проводится не будет, он очень обрадовался и распрощался со мной до сентября, сказав, что молодому организму нужно отдохнуть перед новым учебным годом. А учитывая, что я почти месяц занимался, как говорится, на износ, то возражать я не стал.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Три дня до моей поездки к родителям мы с Милой провели так, как должны проводить время двое подростков на каникулах: ходили в кино, ели мороженое в кафе, гуляли в парках да по набережной Волхова, просто наслаждались тёплыми летними днями и обществом друг друга. Я рассказал своей девушке о предстоящей поездке, и она меня полностью поддержала в моём решении ехать.
Про предложение Милютина я решил пока Миле не рассказывать – не видел смысла лишний раз заставлять её за меня переживать, так как был уверен почти на сто процентов, что Ивану Ивановичу не удастся меня уговорить на участие в таком опасном предприятии. Как мне ни было жаль ребят, и как ни хотелось их найти и спасти, но у меня была какая‑то странная уверенность, что в этот раз я не выйду сухим из воды.
Я не был специальным агентом и, если уж на то пошло, не собирался им становиться. У меня были иные планы на жизнь. Точнее, пока и планов особых не было. Я собирался учиться в Кутузовской академии и уж на первых двух курсах точно ни о чём, кроме учёбы, не думать.
Обвинения с меня сняли, денег на мелкие расходы на ближайшее время я отложил, с Милой отношения наладил, получил шанс хоть немного наладить их и с родителями. Большего мне в шестнадцать лет и не требовалось. Нужно было настроиться на учёбу и развитие Дара и все свои силы тратить на это, а не на опасные приключения. Ими я уже был сыт по горло.
В назначенный день без десяти семь я уже стоял возле главного корпуса академии. Дядя Володя подъехал ровно в семь. Я быстро запрыгнул в машину, пристегнулся, и мы отправились в путь. Дорога от Кутузовской академии до нашего имения в Павловске занимала чуть меньше двух часов. Дядя сказал, что дома меня ждут к девяти, поэтому можно особо не спешить.
Так как за три дня до этого в ресторане мы с маминым братом обсудили почти всё, что только можно, то теперь большую часть времени, ехали молча. А если и разговаривали, то о какой‑нибудь незначительной ерунде, вроде отличий столичной погоды от петербургской. Лишь на подъезде к Павловску дядя Володя решил поговорить на серьёзную тему и сказал:
– Ты особо не строй иллюзий. Родители у тебя хорошие, но твой отец слишком боится разочаровать деда. Поэтому не жди, что родители прямо с порога бросятся тебя обнимать. То, что они тебя пригласили, уже для них поступок невероятной смелости, который идёт вразрез со всеми их представлениями о жизни.
– Да я особо ничего и не жду, – ответил я. – Если получится увидеть Андрея и Машу, то уже не зря еду. Получится поговорить с родителями – тоже хорошо. Обнимания их мне не нужны.
– Всё ещё злишься?
– А Вы как думаете?
– Думаю, что злишься. И это нормально. Но всё же при встрече лучше это не показывай. Вам сейчас главное – найти общий язык. Ты должен понять родителей. Они не виноваты в том, что произошло. Они просто не смогли противиться глупой традиции. А они, в свою очередь, должны понять, что ты прежде всего их сын, а не какая‑то выбраковка. Казалось бы, такие простые вещи, а многие этого не понимают. А ведь как всё было бы проще, если бы понимали.
– Главное, я в академии понял, что никакая я не выбраковка, – ответил я, в очередной раз вспомнив, как нас приняла в своё время Анна Алексеевна.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
*****
Николай Константинович Седов‑Белозерский нервничал. Через пятнадцать минут его шурин должен был привезти старшего сына князя, и он ловил себя на мысли, что не готов к предстоящей встрече. За четыре месяца, что прошли с того дня, как Роман покинул родительский дом, Николай Константинович не раз вспоминал сына, и каждый раз эти воспоминания доставляли князю боль. Такие разные чувства, как переживание за сына и злость на Романа, что тот показал Силе не эльфийские черты характера и попал в выбраковку – всё смешалось в кучу.
