К сентябрю турки были по всей линии опрокинуты. Наши части выдвинулись к югу от линии Киги – Огнот. Угроза Эрзеруму не только была ликвидирована, но и вообще 2-я турецкая армия, понеся большую неудачу и громадный урон, лишилась активности, по крайней мере, на несколько месяцев.
Ввиду крайне тяжелых условий в смысле подвоза продовольствия, наши части приостановили дальнейшее наступление.
Приближавшееся осеннее ненастье, а вслед за тем и суровая зима исключали возможность для обеих сторон начать новые операции.
В сентябре Елизаветпольский полк вернулся в Эрзинджан, откуда он был отправлен на позицию, где сменил дербентцев, стоявших на участке между кубинцами и бакинцами.
Дербентцы отошли в корпусный резерв в селение Челик. Впоследствии на фронте 39-й дивизии была произведена небольшая перегруппировка, где между кубинцами и елизаветпольцами встал армянский батальон.
Пройдя с 20 октября 1914 года до 25 июля 1916 года около 350 верст, Кубинскому полку суждено было задержаться на Чардаклийских позициях включительно до июля месяца 1917 года. Почти двухлетние бои и марши сменились продолжительным и нудным сидением в окопах, где, помимо невзгод позиционной жизни, пришлось претерпеть и стужу, и голод, а под конец начало революции и первые признаки разложения фронта.
Первый месяц стояния на позициях прошел у нас в работах по укреплению позиций. Дни проходили быстро в заботах и хлопотах. Кроме устройства самих позиций, требовалось обзавестись на зиму землянками для жилья, конюшнями, складами и т. п. Для всех этих затей необходимо было большое количество лесного материала, единственным источником которого являлись ближайшие к позициям села.
Но вот, наконец, мы укрепились, врылись в землю, как кроты, и приготовились коротать скучную зиму.
Кроме отпускных, командир полка разрешил каждой роте и команде отправлять посменно несколько человек в Эрзинджан для отдыха. Эта мера оказалась вполне рациональной, и она не шла в ущерб ни численному составу полка, ни его дисциплине. Отправляемые в Эрзинджан как офицеры, так и солдаты должны были находиться в отведенных помещениях, вести занятия и по первому вызову немедленно следовать на позицию. Понятно, что отправка в город ожидалась с нетерпением каждым. Каждому хотелось пожить в хорошей квартире, выкупаться в бане, да и вообще побывать в городе, который на всех нас произвел очень выгодное впечатление.
В одно сентябрьское утро я отправился в Эрзинджан для выяснения вечно неразрешенного, а сейчас особенно острого вопроса о довольствии фуражом. Надежды, которые я возлагал на заготовку его, совершенно не оправдались. Оставшийся в Эрзинджане Жадаев доносил мне, что ввиду большого спроса частей на сено и на зерно запас последнего сделан им весьма ограниченный. Время покосов прошло уже давно, и траву, годную для косьбы, можно было найти только местами, да и то главным образом у берегов горных ручьев.
Дорога от перевала Чардакли до самой долины шла ущельем и под большим уклоном. Часа через три переменного аллюра я выехал из мрачного коридора в долину, а часа через два после того прибыл в Эрзинджан.
Время было осеннее, но в городе стояла теплынь. Какая разница: на позициях холод и туманы, а здесь такая благодать. Такая разница в температуре объяснялась сравнительно низким положением города относительно тех высот, откуда я прибыл. Так, Эрзинджан возвышался над уровнем моря около 4000 футов, а высота Чардакли-Даг около 9000 футов.
Для дальнейшей добычи сена я оставил метод действий, принятый Жадаевым. При помощи того же Вартанова он завел знакомство с турками, от которых узнавал, где и каким образом можно добыть фураж. Бывали дни, что люди возвращались и с пустыми руками, но случалось, что они привозили и траву, и сено, а иногда даже и зерно.
Поиски сильно отягощались тем, что установившиеся хорошие отношения с курдами были испорчены нами же, русскими. Уже стало опасно посылать людей мелкими партиями и без оружия.
– Зря начали их обижать, ваше благородие, – говорил мне Жадаев. – С этой дичью можно было договориться. А тут наши не то артиллеристы, не то бакинцы стали у них все отнимать, баб обижать и чинить всякие безобразия. Ну и вышло то, что вместо «здравствуйте» получайте пулю из засады. Лови ты его после в камнях под небесами.
Однако терпением, старанием, а отчасти и риском быть подстреленным Жадаеву удалось собрать запас фуража больше чем на месяц. Все было сложено в большом сарае и береглось как самое дорогое имущество.
За вторичное пребывание в Эрзинджане я успел с ним ознакомиться более основательно, чего не мог сделать в первый раз. Город лежит в юго-западной части долины в нескольких верстах от правого берега реки Кара-Су. По размерам он уступал Эрзеруму, но по местоположению, по климатическим условиям, а также и по благоустройству он несравненно стоял выше первого.
Тип города восточный, но его узкие улицы очень выигрывали от массы зелени и многих красивых домов. Большая площадь с двухэтажными домами имела почти европейский вид. В городе находилось до десятка мечетей и несколько церквей. Главная мечеть представляла красивый образец арабской архитектуры. Эрзинджан – название армянское, и в старину он назывался Есинга.[232] Начало существования города относится к эпохе древнего владычества греков. По преданию, город разрушался землетрясением 14 раз. По тому же преданию, в нем был храм Анаита.[233] Эрзинджан, как и Эрзерум (по-древнеармянски Ардзен-Рум, а по-древнегречески Феодосипол), в течение бурной истории подвергался неоднократному владычеству персов, греков, арабов, сельджуков, пока в XVI столетии не утвердились во всей Малой Азии турки. В военном, в политическом и в других отношениях Эрзинджан не играл такого значения, как Эрзерум, но все же он являлся крупным административным центром и узлом важных дорог, как то: на Трапезунд, на Сивас, на Кемак и на Эрзерум.
Распорядительностью и энергией генерала Ляхова в городе был установлен полный порядок, и жизнь в нем стала входить в нормальное русло. По вечерам на площади перед штабом корпуса играла музыка. Кроме прогулок, на той же площади можно было посидеть в сравнительно благоустроенном кафе. Кубинцы в Эрзинджане заняли несколько кварталов в юго-западной его части. Приблизительно в середине в большом саду и в небольшом домике помещалось офицерское собрание.
Любимым местом всех в саду было несколько скамеечек и столов среди живописной группы деревьев. Сколько надежд, сомнений, радостей и печалей было нами здесь пережито в частых наших разговорах, а иногда и спорах…
В один темный и тихий вечер в укромном уголке сада было особенно живо. Прибывший из Тифлиса поручик Кондахчиани потчевал скромным ужином и стаканом вина по поводу награждения его Георгиевским орденом. За всю войну поручик Кондахчиани сделался первым и единственным кавалером в полку столь высокой награды.[234]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
