В один темный и тихий вечер в укромном уголке сада было особенно живо. Прибывший из Тифлиса поручик Кондахчиани потчевал скромным ужином и стаканом вина по поводу награждения его Георгиевским орденом. За всю войну поручик Кондахчиани сделался первым и единственным кавалером в полку столь высокой награды.[234]
Тамада стола капитан Родионов в умелом тосте подчеркнул заслуги поручика Кондахчиани у Аш-Калы, пожелал ему с честью носить полученное отличие и высказал надежду, что, может быть, судьба в будущем смилостивится над кубинцами и даст нам еще несколько кавалеров ордена храбрейших.
Следующий тост тем же капитаном Родионовым был предложен за командира полка, сумевшего написать блестящую реляцию поручику Кондахчиани при представлении его к награде. Этот тост был особенно поддержан офицерами. Создавалось такое впечатление, что без способностей командира полка поручик Кондахчиани, по всей вероятности, не получил бы награды.
К сожалению, на деле это было так.
Хорошее, но все же небольшое дело кубинцев под Аш-Калой и в то же время сравнительно скромная заслуга 4-й роты под командой поручика Кондахчиани благодаря умелой реляции полковника Болтунова оказались щедро награжденными. Но почему же настоящий героизм многих кубинцев в продолжение двухлетней борьбы подчеркивался лишь очередными наградами? Почему не были удостоены к представлению высшего ордена такие офицеры, которые деяниями уже не раз умножили славу полка? В моих мыслях пронеслись: капитан Хабаев, полковник князь Херхеулидзе, поручик Прорешный, покойный подпоручик Мушкудиани, искалеченный Арсенашвили, покойный подполковник Квартовкин, капитан Руссов…[235]
Как ни странно, но у нас право на получение этого ордена всецело зависело от командира полка, от его способностей писать реляции, уменья ладить со штабами и от прочих его дарований, главным образом дипломатического свойства. Судьба такими командирами нас обходила.
Реляциям полковника Попова после Сарыкамышских боев Георгиевская дума не верила, и не без основания, так как он фактически за время боев не управлял полком и в представлениях писал были и небылицы.
Командир полка полковник Волошин-Петриченко по глубокому убеждению не считал удобным представлять отличившихся офицеров к высшей награде по той лишь причине, что он ее пока сам не имел.
Не скрою перед читателем, сколько было обиды, когда в Гасан-Кале были выстроены два полка – дербентцы и кубинцы, а командир корпуса, сопровождаемый англичанами и французами, торжественно надел на молодого прапорщика-дербентца знак ордена святого Георгия и еще какое-то отличие англичан. Прапорщик был представлен за отличие, оказанное им при взятии Мергимирского перевала.
А сколько крупных отличий показали кубинцы у Кеприкея, Сарыкамыша, Джилигеля, Азан-кея и т. п. В сравнении с ними взятие Мергимирского перевала делалось лишь маленьким эпизодом. И вот это маленькое было награждено, а большое обойдено. Лично я в строю испытывал такое состояние: вот, мол, вы, кубинцы, смотрите на дербентцев, как нужно драться, тогда и вы удостоитесь такой же награды. И вся эта сущая несправедливость объяснялась постановкой вопроса о представлении офицеров к статутным наградам.
Не спорю, может быть, прапорщик-дербентец достоин был полученной награды, но, говоря откровенно, вопрос о получении им Креста, может быть, навеки остался бы открытым, если бы тут не действовал умело его командир полка. Мастерски написанная к его представлению реляция сопровождалась командиром полка по всем инстанциям, начиная со штабов и кончая советом мудрейших и храбрейших, т. е. Георгиевской думой.
Я думаю, что во всех полках, как у офицеров, так и у солдат, помимо установленных наград существовала, если можно так выразиться, частная награда, без всяких знаков отличия, но очень ценимая всеми, – это глубокая признательность однополчан к своим живым и мертвым героям. Эта высшая награда считалась у нас самой справедливой, так как она давалась не на основании письменных реляций командира полка, а на основании глубокого внутреннего убеждения всех участников боя.
Если бы все награды, как статутные, так и очередные, давались по представлению самих офицеров, и если бы высшим начальникам и штабным чинам давались Георгиевские отличия значительно строже, чем на самом деле, то великая награда у нас в армии ценилась бы еще больше.
* * *Совершенно мирная жизнь города несколько нарушалась налетами турецких аэропланов.
В одно утро я был разбужен по тревоге. Оказалось, из штаба корпуса сообщили о приближении неприятельского аэроплана. Через несколько минут со стороны северной части города послышалась залповая и частая ружейная стрельба. Я выскочил наполовину одетым в сад, и вскоре увидел приближавшийся в мою сторону аэроплан. По отличительным знакам на нем я понял, что это был турок. Он летел совсем низко, но, что удивительно, не бросал в нас ни бомб, ни стрел.[236] За стеной послышалась команда капитана Хабаева, а вслед за тем стали раздаваться один за другим ружейные залпы нашей учебной команды. Аэроплан плавно стал удаляться в сторону Бакинского полка, и только в нескольких верстах от города у болотистого берега Кара-Су сбросил две или три бомбы.
Кроме подобного рода «воздухоплавательных событий», некоторым исключением в нашей повседневной жизни в Эрзинджане были концерты и танцевальные вечера, устраиваемые в помещении штаба корпуса, кажется, под покровительством самого командира корпуса.[237] Мне как-то раз удалось там побывать.
Большой красивый зал вмещал в себя около двухсот человек. В первом ряду на почетном месте сидел командир корпуса, живой и даже очень подвижный старик. По сторонам около него сидело с десяток сестер милосердия, к которым он, кстати сказать, был очень благосклонен. Как-то не вязались в моем понятии война, высокий чин, ответственное положение и в то же время поведение легкомысленного ловеласа. Благосклонность к сестрам милосердия он проявлял также и в том, что любил с ними совершать поездки в автомобиле по всем окрестностям Эрзинджана.
Раз на этот счет дело не обошлось без курьеза. Мчавшийся автомобиль с командиром корпуса, который сидел между двумя сестрами, остановился перед одним солдатом. Причина такой неожиданной остановки заключалась в том, что солдат не отдал командиру корпуса установленной чести, не став ему во фронт.
– Почему ты не стал мне во фронт? – задал рассердившийся командир корпуса солдату вопрос.
– Так что вам не полагается, – ответил последний.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
