Крепко держит девушку за руку. Проходят мимо лежащих. Старуха с лицом, покрытым коричневыми черными струпьями, протягивает изъеденную язвами руку за подаянием. Он увлекает девушку за собой. Нищенка спрашивает, неужто шлюшка так дорога, что не осталось ни полушки для несчастной старушки. Хор страшилищ радуется словцу. Старуха корчится от смеха.
Когда бродяги остаются позади, он спрашивает, какие фильмы ей нравятся. Комедии, отвечает девушка. Романтические комедии. Перечисляет любимые. Ему тоже нравятся комедии, но еще больше детективы. Особенно те, в которых с самого начала знаешь, кто преступник, и ждешь только, когда его раскроют. Хочет сменить тему. Потому что если девушка захочет пойти в кино, у него не хватит денег на билеты и затем на пиццу. Говорит ей, что его восхищают люди с чувством юмора, смеющиеся несмотря ни на что. Дело в том, что со временем на проблемы смотришь иначе. Время — то же самое, что расстояние, говорит человек из офиса. Чем дальше от нас проблема, тем менее она важна. Например, комедия — это трагедия плюс время. Она заинтересовалась, говорит, не знала, что он философ. Он возражает: во всех нас скрывается философ или артист, только не всем удается выразить свой талант. Вот и он такой же, с его годами в офисе, ответственностью, обязательствами, от которых всегда мечтал освободиться, чтобы жить согласно своим идеалам, дышать полной грудью. Например, говорит он, во времена Моцарта рабочий зарабатывал двадцать пять флоринов за год. А Моцарт зарабатывал больше тысячи флоринов за один концерт. Ему хотелось бы заниматься творческим трудом. Она признается, что мечтала стать актрисой. Но шанс упустила. Посчитала, что все актеры — голодранцы, и отступилась. А сейчас она все равно — голь. Так что пришлось умерить запросы. У всех в жизни бывает шанс. Упустишь его — пропадешь. Только пусть он не жалуется, утешает она его, ведь не так уж плохо быть доверенным лицом шефа, его правой рукой. Упоминание о шефе встревожило его. Интересно, почему она о нем заговорила. Никогда бы не подумал, что шеф его ценит. Он должен ей поверить, убеждает она. Она знает, почему он так говорит. Опять ревность. Представляет себе секретаршу и шефа, их обоих, издевающихся над ним.
Что же сказал ей шеф на самом деле? — спрашивает он себя. Почему он так посерьезнел? То, что он не художник, не значит, что у него как личности нет своих достоинств. Это так, соглашается он. Она права. Но вернемся к комедии, говорит он. Если ей нравится комедия, считает он, не стоит, пока они вместе, рассказывать о своих невзгодах с горечью, лучше делать это с юмором, смотреть вперед. По крайней мере он поступает так с той ночи, что они провели вместе, потому что тогда переменилась его жизнь. Говорит — сегодня был счастливый день. Руки у него при этом потеют. Она задумчиво молчит. Просит — не стоит сейчас о любви. Еще не время.
По сути, думает он, главная экзистенциальная проблема — память. Из-за нее человек не может забыть, кто он такой. Потому что иначе у него не потели бы так руки. Он хотел бы ничего не понимать. Понимание — это как вертолеты, облетающие город в поисках беспорядков. Несмотря на бдительность вертолетов, он не хочет слишком доверяться им, блуждая по пустынным улицам. Нужно быстро сообразить, куда повести девушку. Если к ее квартире — может случиться, что сегодня она не пригласит его зайти. Он не должен забывать о времени, которое она провела взаперти с шефом в кабинете. Он не может, не должен довериться полностью. Нужно подумать. Нужно быстро подумать. Нужно сообразить, куда повести секретаршу, чтобы побыть еще вместе. К тому же очень скоро центральные улицы станут ничейной землей.
Есть много мест, куда он хотел бы пригласить ее. Но ни одного доступного его карману. Нет, одно есть, говорит себе. Одно точно есть. И он спрашивает секретаршу, любит ли она детей. И она отвечает, что да. Признается: иметь детей — одно из самых сильных ее потаенных желаний. Тогда, если ей нравятся дети, ей должен понравиться кикбоксинг, бои между мальчишками. Она в восторге — ей очень нравится кикбоксинг. Уже много раз видела эти бои. Не стал спрашивать с кем. Как-нибудь вечером пригласит ее на соревнования по кикбоксингу. Сначала побеждали филиппинские ребята, но теперь, с развитием мирового спорта, и в нашем городе появились классные бойцы, и новые подрастают. Вот это бои! Мальчишки, несмотря на хлипкое еще телосложение, — сущие бестии. Их ловкость, реакция на ринге невероятны. Жаль, что этот азарт, как и многие прекрасные свойства детства, они с возрастом теряют. Боец может одним пинком разбить лицо сопернику, а другой, с той же отвагой, — откусить ухо и выплюнуть его в публику. Конечно, многие ребята ведут бои, но не становятся чемпионами и застревают на полпути, безмозглыми и изувеченными, не пригодными ни на что, но никто уже не отнимет у них этого молниеносного взлета, приблизившего их к блаженству и показавшего взрослым, как надо бороться за жизнь. Она говорит, что кровь не слишком ее впечатляет. Будь у нее сын, послала бы его заниматься кикбоксингом. Новому поколению будущее предстает таким неясным. Диплома менеджера и знания нескольких языков сегодня уже мало. Требуется воспитывать в себе бойцовские качества. Если она даст миру еще одну жизнь, то постарается, чтобы у сына хватило сил жить в этих асфальтовых джунглях. Не хочет, чтобы ее ребенок стал хлюпиком, дрожащим за свое место в офисе. Говорит — ее отпрыск не будет канцелярской крысой. Она постарается воспитывать его так, чтобы он после очередных увольнений не закончил жизнь, как эти подонки, что спят под освещенными неизвестно для кого витринами.
Его ранят эти слова. Убрал руку. Опустил голову. Она понимает, что обидела. Бормочет, что не хотела его унизить. Канцелярская крыса — это не про него. Он спрашивает, с кем она ходила на кикбоксинг. И сразу понимает, что этот вопрос не следовало задавать. Она всматривается в него, всматривается и молчит. Отвечает не сразу: меньше знаешь — крепче спишь. Уже поздно. Она устала.
Он замыкается в себе, и она спрашивает, что с ним, о чем он думает. Ну ладно, раз он зациклился, она скажет. На кикбоксинг с шефом ходила. Уточняет — два раза ходили, только два раза. Нет, пожалуй, три раза. Ее раздражает, что он требует объяснений. Да нет, он не просит объяснений, оправдывается он, просто любопытно. А если уж его так интересует, то в те разы они потом спали вместе. Что еще он хочет узнать? Может, хочет знать, удовлетворяет ли ее шеф? Да, она любит шефа. Спрашивает: он ведь это хотел узнать. Если нужны подробности, пусть спрашивает, не стесняется. Прямо, пусть прямо спросит.
Ему до смерти хочется знать, но говорит, что нет. Извиняется: не хотел терзать ее. Она вне себя. Говорит, посмотрим, дошло ли до него — ну не хочет она говорить о любви. Не хочет снова влюбляться. И вообще поздно разгуливать по центру. Она отказывается ехать на такси. К чему такое транжирство. Если поторопятся, еще успеют на последний поезд подземки. Вдруг сменила тон. Говорит с ним как с мальчиком: пусть будет доволен тем, что есть. Улыбается — и вчерашний бренди еще не допит.
30
Едут одни на последнем сиденье последнего вагона. Подземка в этот час опасна. Пустые станции. На следующей станции может ворваться банда бритоголовых с бейсбольными битами. Содрогания поезда в кишках города. Девушка почти кричит и едва перекрывает перестук колес. Шефа уже не поминает. Почему же не поминает? — спрашивает он себя. Чтобы не ранить. Из жалости. Когда она устала кричать, он прокричал одну из своих фраз на случай: поездка длится уж вечность. На каждой остановке, когда открываются двери, у человека из офиса замирает дыхание, пока они не закроются снова. Иногда оба с пересохшими глотками умолкают. Стальной грохот погружает их в это внезапное молчание. Тогда поворачиваются к окну. Ему не нравится ее отражение, потому что, когда открыт рот, в стекле видно отсутствие коренного зуба. Чтобы услышать друг друга, приходится кричать. Лица деформируются от натуги.
Двери открываются и закрываются на станциях. Поезд-призрак кажется невесомым и стремительным. Давно пора сменить настроение, особенно сейчас, когда осуществляется его мечта. Прижимаясь к девушке, чтобы лучше слышать, чувствует, что его гложет сомнение: в кого же из двух влюбилась она — в него или в него-другого.
Выходят. Щелчки турникетов. Эхо шагов. Только их шаги слышатся в переходах. На подходе к эскалаторам ночной холод пронизывает до костей. Блочные дома не так близко, как он рассчитывал. Пересекают забетонированную площадку. Здесь ночь еще темнее, туман еще гуще, а холод — резче. Самый близкий жилой дом — через квартал. Если он убьет девушку, никто ничего не услышит. Никто и ничего. Идеальное преступление. Просто одно из многих жестоких убийств в этом районе. Чтобы было похоже, нужно еще забрать деньги из сумочки. Полиция заподозрит уличных парней. А если его арестуют и сыщики начнут допрашивать, он ответит: убил, чтобы навсегда запомнить ее красавицей. Спрашивает себя, что это ему в голову взбрело. Потому что не хочет, чтобы иллюзия испарилась. Она смотрит по сторонам. Ей страшно. Говорит ему. Он и представить себе не может жестокость, царящую тут. Даже в своей квартире она не чувствует себя в безопасности. Если кто-нибудь заберется в ее квартиру и нападет, никакие соседи не придут на выручку. Те, что не спят и смотрят телик, услышав крики, запустят звук погромче. Те, что спят, проснувшись от воплей, перевернутся в постели и накроют голову подушкой. Страшась окружающей тишины, она предлагает перейти улицу и идти по противоположному тротуару, там светлее. Быстрей, просит она.
