Собрали всех, стали решать, что с ними делать, пока они ещё живы, потому как помрут сейчас, а судить за такое надо. Я плакала и ничего не могла сказать. Мне хотелось пойти на могилу к Девочке, но это далеко и опасно, и никто бы со мной туда не пошёл, а сама не найду. Поэтому я ничего и не сказала. Все кричали, очень сильно кричали, я и не помню такого, чтобы наши люди так кричали. Даже когда пришли волки, так не кричали, только ветоши пожгли много.
Пока решали, Найда отходить начала, и поэтому, послушав, кто что говорит, Егор постановил: добить обоих и пустить на еду – это, мол, будет справедливо. Вообще-то людоедство это плохо. Очень плохо. Убить – хорошо, убить – это правильно. Только надо тело куда-то деть, просто деть. Я точно знаю, что если поесть настоящей, убитой, а не от родов, человечины, то земля и корешки, и другую пишу спрячет. Хуже – только есть людей живьём… Все уставились на меня – что скажу. Но я промолчала и решила больше вообще не говорить. Никогда. Ни с кем. И не стала смотреть, как добивают Найду и Лёху, отвернулась и только услышала, как что-то захлюпало. Серые плиты, за которыми жили наши люди, качались, и небо плыло сильнее обычного. Я пошла к тому месту, где похоронена мать, но как обычно посидеть и поговорить с ней не могла, мне было страшно – за спиной людоеды. Примета – хуже некуда.
Не оборачиваясь, я покинула общину той же дорогой, какой шла тогда с Девочкой на руках. За спиною всё сильнее хлюпало, и плиты качались, издавая мерзкие звуки, а внутри плит кто-то шептался. Я улыбалась – красивыми красными точками под землёю светилась еда.
В ожидании Дульсинеи
«Ну когда же она придёт?» – мерил огромными шагами свою замусоренную квартирку на улице Кастанаевской Игорь Гранкин, одинокий мужчина, похожий на беспокойную капельницу. Вот уже пятнадцать лет он ждал, что в его расцарапанную кошками и подростками дверь постучится Прекрасная Дульсинея. Ворвётся, влетит, и его беспросветная жизнь расцветёт в ярком свете присутствия прекрасной Дамы.
Нельзя сказать, что она ни разу не приходила… Заявлялась примерно раз в неделю, а то и чаще, но всё время упорно отказывалась сбросить с лица, души и сердца леденящий морок. Это было пострашнее ветряных мельниц! Даже великан и все драконы мира не могли сравниться с угрозой, преградой и западнёй в одном лице, регулярно переступавший пыльный трухлявый порог. А потому Игорь горько рыдал, закрывшись в ванной, бессильно пытаясь постичь весь этот абсурд, пока она допивала коньяк, грызла кусок колбасы, шмонала по полочкам и ни с чем уходила, даже не потрудившись захлопнуть дверь.
Искусством своим она владела превосходно: как-то раз Игорь чуть было не поверил, что к нему действительно зашёл с бутылкой давнишний приятель Стёпка. Уже открыли, налили и выпили, и Гранкин хотел, как водится, рассказать о своём непутёвом жизненном пути… То, что мелькнуло в заплывших Стёпкиных глазах, нельзя было перепутать ни с чем – этот блеск, эту страсть. Но зачем, зачем она снова использует колдовство?! Дульсинея Тобольская? Подольская? Тамбовская… О, Тамбов!
– Зачем явилась ты в столь убогом и гнусном обличии, о прекраснейшая?
Степан и сам был нетрезв, а потому слова собутыльника на «белочку» списывать не стал. Без лишних разговоров треснул он Игоря бутылкой по голове и вышел вон, процедив сквозь гнилые редкие зубы: «У, пидор!»
Тело бессильно свалилось на пол, пороняв попутно предметы и потеряв сознание. В гулком чёрном провале бестолковая Игорева душа, скукожившись от ужаса, созерцала висящий в пустоте насмешливый бледный лик Дульсинеи. «За что?!» – молча вопрошал Игорь. Лик подёрнулся мелкой рябью. «За что же?!» – снова беззвучно взвыл бестелесный проситель, но ответа опять не последовало – он просто очнулся на своей кухне, среди бутылок, тараканов и крошечных, едва заметных, но всё же ясно мелькающих по углам человечков в нелепых шапочках. Это были гномы – с ними приходилось сражаться за неимением перебитых несколько веков назад великанов. Игорь даже не сомневался – именно из-за этих вечно суетящихся под ногами тварей бесконечно откладывается долгожданная его встреча с той, чей облик не укладывается в голове ни у одного из живущих. Эти гнусные мелкие создания превращали утончённый морок в жуткую пародию, мерзкий гротеск. Дульсинея не знала… Да, она точно всего не знала! Да как они посмели обманывать её!
Но всё же она из раза в раз проверяла дона Гранкина – готов ли. Сколько обличий! Сколько масок! Её фантазия не знала предела! Почтальоны, друзья, соседи, милиция, девки по вызову, перепутавшие дверь – Игорь всякий раз узнавал Её, но принять в таком виде не мог и ждал, когда же она наконец-то явит себя в своём истинном облике. Ожидание тянулось, как ленивая старая кошка, и Игорь начал было задумываться, а есть ли вообще будущее у их отношений? Может, она просто играет с ним, а по-настоящему посещает кого-то другого – какого-нибудь хитрого, низкого обольстителя? И он, недостойный, жадными, масляными глазками созерцает её совершенное тело, её лучезарный лик. Поёт ей свои лживые серенады, а бедному Игорю Гранкину не светит в этом мире ничего, кроме глумливых масок и кривляющихся обличий.
И стоило мысли этой повиснуть на его увядающих извилинах, как визиты просто-напросто прекратились. Как рукой сняло! Больше никто не стучался в дверь, не подходил на улице. Лишь наглые зелёные мухи скрашивали Игорево одиночество – неутомимо бились они в немытое годами оконное стекло, ползали где попало и как могли напоминали, что жив ещё мир вокруг, и твари в нём не передохли.
«Надо готовиться к смерти», – поглядев на происходящее, решил Игорь Гранкин и с перепугу бросил пить. Со дня на день ожидал он теперь иную Даму. Обликом её он не грезил, а просто смиренно ждал, погрузившись в бытийное море маленьких событий. Квартира его постепенно приобрела обитаемый вид, как будто бы ожидаемая Дама должна была тут поселиться. На просветлевшем окне налился соком кактус, мухи поизвелись почти что все, и в Игоревом обиталище воцарились чистота и уют. Вечерами, сидя и вслушиваясь в лёгкую дрожь окружающего пространства, Игорь готовил себя – клетка за клеткой – к своевременной кончине.
Как-то сама собой вернулась жена – он и забыл о ней, настолько холостой была его недавняя жизнь. Как-то почти сама собой жена понесла. Ничего загадочного Игорь в этом событии не видел: то, что действительность полна необъяснимых с его точки зрения событий, он понял уже давно. А в мирское происхождение неуклонно растущего пуза супруги ему почему-то не верилось. Он смотрел на него, как на чудо. Если бы в доме завелись ангелы, или небо поменяло бы цвет на фиолетовый, он отреагировал бы точно так же. Когда жена в один прекрасный день сказала: «Мне пора» и вызвала скорую помощь, он сперва даже не сообразил в чём дело и в какой-то момент перепугался, что Дама, перепутав, покусилась на ни в чём не повинную женщину.
Забирая жену с дочерью из роддома, Игорь Гранкин заглянул в глаза младенцу и понял, что больше ему никого ждать и не надо. Прежняя жизнь закончилась, а новая – началась. Девочку назвали Дуней, и ещё целую вечность Игорь спасал её от великанов, драконов, ветряных мельниц и злых волшебников.
Папенькин сынок
Как-то раз Ивану Семёновичу приснилось, что в утробе его зреет младенец-мальчик. Да не просто зреет, а ещё и выглядывает время от времени в особое круглое окошко под сердцем и ворчит – не то ешь, не там ходишь, а за сношение с женой дитё и вовсе зверело – ругалось и по-всячески шумело – мне, мол, и так тут тесно, а вы соседа заделать норовите. Само оно, согласно сну, образовалось, когда супруга Ивана, тощая скандалистка Анечка, в сердцах плюнула ему на живот. В ней самой вне сонного пространства дети, женского пола, заводились два раза и теперь жили в честь лета далеко на даче. Однако во сне она была неуёмна, сильна и к производству младенцев не приспособлена. Сам же Иван Семёнович оказался более чем готов к этому странному для мужчины делу: пузо его, и так не маленькое, и так круглое и упругое, постепенно наполнилось настоящим живым существом. Оно шевелилось, скреблось под рёбрами и, высовываясь в большой мир, громко вещало младенческим своим голоском.
А под утро Ване, уже начавшему просыпаться, показалось, что детская мордашка непоправимо похожа на соседа из квартиры напротив.
День не заладился. На бухгалтерской своей должности Иван Семёнович всё время путал не только сами цифры, но и цифры с буквами, а так же с пробелами, знаками препинанияи случайными помарками. Сотрудники беспокоились – кто норовил вызвать специальную душевную скорую помощь, кто предлагал похмелиться, а сухонькая старушка-кассир сверкала глазом, суетливо поплёвывая в угол. Она уже пять лет как из страха смерти вообще перестала спать. Все это знали, и потому божьего одуванчика боялись – мало ли что заведётся в недремлющем её мозгу.
