Придя домой, Ваня широким жестом открыл холодильник и принялся вскрывать деликатесы, припрятанные к Новому году. Но в каждой банке съедал самую малость, тут же накидываясь на соседнюю. Потом опомнился – «ой, чего это я» – как смог наскоро закрыл баночки и пошёл смотреть, обливаясь слезами, как наша футбольная сборная проигрывает кому-то в Европе. Много лет назад, в глубоком детстве, он раз десять ходил в кино на «Чапаева», каждый раз надеясь, что тот выплывет, а теперь с тем же чувством включал в телевизоре родных футболистов. Вот и сейчас все утонули, и, в довершение печалей, пришла с работы жена и обнаружила продуктовый урон. Ивану Семёновичу хотелось умереть. Потом, подумав, он решил напиться, но и эта мысль, как ни странно, не прижилась и, взаимно поворчав с Анечкой, он завалился спать. И то ли съеденное явилось тому причиной, то ли ещё что, но из живота его снова возник младенец – протянув руку во внешнее пространство, он добыл крошечный футбольный мяч и стал играть прямо в Ивановом пузе. Было больно и почему-то обидно. Иван Семёнович разрыдался. «Да когда ж ты родишься, а?» – взвыл он и ничуть не удивился, когда в очередной раз из окошка в животе показалась маленькая почти безволосая голова и ответила: «Что, не терпится меня мамке сплавить? Не бо-ись, скоро уже, не сегодня-завтра. Только ты из зелёной банки больше не ешь, меня от этого пучит».
На том Иван Семёнович пробудился и всю оставшуюся ночь просидел на кухне, думая, а не завести ли им с Анечкой сына, раз такие сны снятся? Но представить жену опять в положении он решительно не мог, и даже заговорить с ней на эту тему боялся. «Ну не самому рожать, в самом-то деле», – подумал он и вздрогнул, вспомнив про сон. Чувствовал он себя грустно, глупо и страшно. Казалось, внутри и вправду кто-то шевелится. «Хорошо ещё, что не высовывается», – промелькнуло в его сознании, постепенно забывающем о столь нужной в жизни и в быту связи с реальностью. Началось это, кстати, довольно давно – то потеряет во сне что-нибудь, а после, наяву, ищут, то набьёт там кому-то морду, а потом угрызениями совести страдает. И теперь ещё этот младенец!
От потока спутанных мыслей Ивана Семёновича неудержимо потянуло в сонные глубины – разобраться, наконец-то, что к чему. Однако заснуть не получалось – выходило одно лишь тревожное ворочанье под зуд безответных вопросов и никакого сна. Пришлось выпить немного коньячка – вскрытая бутылка давно уже ждала своего часа в холодильнике.
Ребёнок был недоволен:
«Совсем с ума сбежал?! Меня ж мутит с твоего пойла! Всё – больше не пойдёшь туда, пока меня не родишь. И потом тоже не пойдёшь – ты мне здесь нужен!». – «Это как?» – спросил Иван Семёнович. «А так! Не пушу. Я ведь тутошний, мне можно. Ты давай, готовься, вот-вот рожать будешь!» – «Это к-к-а-ак?!» – встревожился роженец, мгновенно вспомнивший всё, что знал о родах. «А так!» – донёсся снизу ехидный голосок.
Сперва было больно немного, самую чуточку. Потом Иван Семёнович утвердился в мысли, что смерть его близка. А когда младенец со свистом и хохотом разорвал ручками окошко в пузе и полез наружу, на левую истекающую молоком отцову грудь… «Это конец», – подумал Ваня остатками понимания. Младенец – крупное, довольное собой создание – нагло восседал у него чуть ли не на шее, вглядываясь шальными глазами в измученное лицо. С виду ему было явно не несколько минут от роду, но Иван Семёнович оказался в тот момент не в состоянии удивляться таким вещам. Вспомнив несколько строк из «Отче наш», он усиленно пытался молиться, ожидая скорой кончины. Кажется, Смерть даже коснулась его – она была в белом свадебном платье, с лицом Анечки. Но, несмотря на всё это, ничего особенного не произошло. Живот вдруг сам собой сросся, остались только тоненькие красные полоски-рубцы, предсмертные ощущения улетучились, и Иван Семёнович опять залился слезами – на этот раз от умиления, обнаружив, что ребёнок спит, смачно присосавшись к его левому соску. Оглядевшись, новоиспечённый отец понял, что действие имеет место быть в его квартире. Подумал, что в шкафу валяется немало старых простыней и надо бы порезать их на пелёнки, а на антресолях должна стоять коробка с погремушками, оставшимися от дочерей. А кроватка, наверное, до сих пор пылится на балконе – её предстоит отмыть и как следует протереть спиртом. О жене как-то не вспоминалось – похоже здесь её просто-напросто не было. Но Ивана Семёновича это и не волновало – его переполняло горячее родительское чувство, не оставлявшее место другим мыслям.
* * *
Когда врачи поставили мужу диагноз «летаргический сон», Анечка сперва расплакалась. Но, узнав что это не заразно, повеселела – она давно подумывала, а не развестись ли? Дочек она решила раздать бабушкам – каждой по штуке. Будущее виделось ей светлым и безоблачным.
…А через какое-то время в Ваниной квартирке действительно появился мальчик-младенец, ну просто копия соседа, жившего напротив – Анечка и зачала, и родила прямо на бывшем супружеском ложе.
В шкафу терпеливо таились старые простыни…
Креатив
«Пусть земля тебе будет пухом!» – басом сказал Егор, по-товарищески пожимая руку полной белобрысой девице Ольге. Она засмеялась, ущипнула его за бок и, поправив красную кофту, плотно облегающую её пышные телеса, захрустела яблоком. Егор курил, и, глядя на барышню, думал о том, что когда земля – не пухом, это совсем плохо. Уж кто-кто, а он знает. На макушку Ольге сел клок пыли. Где-то за углом столкнулись машины, и она убежала смотреть.
Егор знал и то, что на любую девицу найдётся не только добрый молодец. Бывает, что находится лист полыни и осиновая ветка, а вот это уже серьёзно. Но кто ж их убедит – всё хохочут и яблоки едят. Егор с силой пнул ногой под пузо подбежавшую понюхаться некрупную пушистую беспородную собачку, да так, что она, отлетев к стене, аккуратно сползла в густой чистотел и затихла. «Яблоки они едят!» – процедил сквозь зубы мужчина и тоже поспешил к аварии.
За углом, прямо напротив магазина игрушек, громоздился металл, жутко, угловато, во все стороны топорщился на собирающихся зевак. Сколько машин слиплось в дикую фигуру – две или три – понять было сложно. Может и все четыре! Металл дымился и, оседая, ещё двигался, но вряд ли кто-то в нём выжил. Егор остановился на почтительном расстоянии. А вот Ольгу так и тянуло заглянуть вглубь. «Въедливая! С первого курса такая!» – подумал Егор и нехотя сделал ещё несколько томных шагов. С очередным надкушенным яблоком в пухлых руках Ольга приблизилась ко всё ещё вздрагивающей железной куче.
Откуда появился человек с пистолетом в руке – не так уж и важно. «А ну, сука, отошла быстро!» – заорал он страшным голосом.
Ольга, наклонившаяся рассмотреть недра аварии, распрямилась и со словами: «Да с какого? Ты вообще кто такой?» запустила в человека огрызком, попавшем как раз ему в лоб. А потом всё было очень быстро, как обычно в жизни не бывает, но случается в смерти. Человек выстрелил, потом ещё и ещё, и Ольга упала прямо на металл, который стал двигаться и наполз на неё горячим бесформенным оползнем. Кровь на её красной кофточке едва виднелась. «Пусть земля тебе будет пухом!» – снова пробасил Егор. Из-под длинной белой Ольгиной юбки виднелись её ноги – такие же белые. «Что же белее? Что белее?» – мучила Егора навязчивая мысль. Подоспела полиция и врачи, но всё без толку. Человек с пистолетом, надрывно крича матом, забрался на самый гребень аварии и застрелился. Его тело рухнуло куда-то назад и исчезло.
Егору стало тоскливо. Он работал дизайнером и не успевал… не успевал… не успевал…
«Не успевать» – было его самым обычным состоянием. «Успевать» – случалось редко – по праздникам – на день рожденья или в Новый год. Тогда мозаика складывалась, и можно было даже немного попеть. Пел он просто-таки восхитительно, на никому не понятном языке, который придумывал на ходу. Все умилялись, плакали и как-то раз его даже объявили пророком. Это было на Новый год, он тогда нарядился Дедом Морозом, вокруг была серебристая мишура и «пророк Нового года» – звучало. А утром – уже как-то не очень. Утром никогда ничего не звучит, кроме, разве что, будильника. Утро – оно не звучное, оно в тумане, даже когда тумана нет, но ведь туман есть практически всегда.
Покойницу-Ольгу специальные похоронные люди извлекли из-под обломков и вместе с застрелившимся человеком и пассажирами машин, которых так никто и не смог посчитать, разложили в чёрных мешках на асфальте. Изредка внутри этих мешков начинали наигрывать весёлые мелодии телефонов. Никто не снял.
При жизни, не особо длинной, но и не слишком-то короткой, Ольга была однокурсницей Егора, она тоже очень хотела стать дизайнером, но в итоге стала любовницей начальника отдела, в котором работал Егор, шутивший даже: «Да, подруга, мы оба теперь под ним ходим – я днём, ты – ночью!» Вот так и общались они – как почти что родственники. И теперь Егор грустил и жалел себя: «Егорушка, головушка, нету побратимки твоей больше, совсем нет!» Из его головы не шла картина – металл, много металла – с краской и без, мятого, в дыму, торчащего в разные стороны, как морская тварь, живая и неживая, это как ещё посмотреть, и тело Ольги – дородное, в белой длинной юбке и красной кофте. И надо всем этим – долговязая фигура непонятно откуда взявшегося человека с пистолетом. Его длинные руки несуразно торчат, его уже почти что нет, есть только тело Ольги и от этого теперь не деться…
