сидит где-нибудь под потолком.
Гримбарт и Чернокрыс убежали ловить воробья. До нас донеслись грохот и звон: опрокинулось несколько кастрюль и пара чашек разбилась. Наконец они вернулись и выпустили птицу из мешка. Перепуганный воробей успел описать несколько кругов по столовой зале, когда Индра подняла руку и сделала движение, словно подтягивала птицу к себе на шнурке. Воробей упал на стол. Королева нагнулась к дрожащему тельцу и торжественным, глубоким голосом произнесла:
Я худа и длиннотела,
Видом белая змея.
Я волшебные оковы
Налагаю на тебя.
Я бела, с хвостом красивым —
Как линдворм я создана.
Мне дана большая сила;
подчинись же мне сполна.
Воробей чирикнул и вскочил. Иммер смотрел на него округлившимися глазами, да и я тоже. Я еле дышал — так мне хотелось увидеть, как подействуют чары. Индра посадила воробья себе на ладонь и спросила, не желает ли он холодца.
— Если будет угодно вашей милости! — ответил воробей.
Надо же, получилось! Воробей заговорил. Индра сказала, что с удовольствием его угостит, и протянула ему немного холодца на пальце. Воробей одним махом склевал угощение.
— Вкусно! — пропищал он.
— Ну, о чём мы попросим нашего маленького друга? — Индра обвела нас взглядом. — Какое задание ему дадим?
Все заговорили наперебой. Брунхильда хотела, чтобы воробей вымыл посуду после ужина, Гримбарт — чтобы он вычистил хлев, а Иммер сказал:
— Может, попросим его спеть?
Эта мысль понравилась Индре, и она обратилась к воробью:
— Не будешь ли ты столь любезен спеть нам, пока мы ужинаем?
Воробей поспешно отвесил поклон и ответил:
— Всё, что будет угодно вашей милости.
И запел длинную томную песню о весне, любви и пылающих щеках. Какая же это была прекрасная песня! У всех слёзы на глаза навернулись. Когда воробей замолчал, все горячо зааплодировали.
— Чудесно! — сказала Рыжий Хвост. — Теперь у нас в замке с утра до вечера будут музыка и песни!
Но Индра покачала головой:
— Я лишь хотела показать Иммеру волшебство. Воробей не останется говорящим.
Она сползла со стула и открыла окно. Сидящие за столом звери с серьёзным видом ждали, что будет дальше. Чтобы отпустить воробья на волю, Индре надо было произнести новое заклинание, поэтому, извиваясь, она приблизилась к столу и склонилась над птицей. Рыжий Хвост, Брунхильда, Гримбарт и даже Чернокрыс казались зачарованными не хуже воробья. Рыжий Хвост задрожала от носа до хвоста, когда Индра заговорила:
Изреку слова иные,
Принужденье уничтожу:
Воробей пусть станет прежним,
Два крыла его несут.
Пусть чирикает, как прежде,
Пусть от чар освободится,
Пусть поёт он птичьи песни —
Волхованию конец!
Воробей взлетел и снова заметался по обеденной зале как безумный. Ударился о стены, наткнулся на люстру так, что перья ожёг, и наконец вылетел в открытое окно. Рыжий Хвост перевесилась через подоконник и стала смотреть, как птичка исчезает за вершинами елей.
— Больше мы эту подушечку не увидим, — сказала она. — Я буду думать, что он счастлив.
У неё был такой потешный вид, что мы не удержались от смеха. Только Чернокрыс закатил глазки-перчинки и вздохнул:
— Бог мой, бог мой, вот дурная голова.
После ужина Гримбарт взялся показать нам клозет. Клозет — это то же, что уборная, только не на улице. Гримбарт шёл впереди со свечой в лапе. Вдоль узких длинных коридоров выстроились звериные и птичьи чучела. Наши тени, изгибаясь, скользили по стенам.
— Вы уж простите нашу горничную, — сказал Гримбарт. — У неё в голове шариков не хватает. Из всех нас ей пришлось труднее всего.
— В чём пришлось труднее всего? — спросил я.
— Да в превращении. Когда мы стали как люди. Зачаровать нас Индра зачаровала, но на этом ведь дело не кончилось.
— Разве?
— Не-ет, привыкать нам пришлось долго, — сказал Гримбарт.
Он распахнул дверку и поднял свечу над головой, чтобы было светлее. Я зашёл в клозет и спустил штаны.
— Долго, вот те слово, — продолжал Гримбарт. — Поначалу мне страсть как хотелось червяков.
— Правда?
— Истинная правда, — кивнул Гримбарт. — Так мне этих червяков хотелось — я чуть с ума не сошёл. Бывало, идёт дождь и видишь их в лужах — блестящих, жирных… О-о-о! Так что, если никто не смотрел, парочку и суну в карман. Потом я их ел тайком у себя в каморке. Теперь-то я от них отвык.
И Гримбарт с важной миной кивнул, словно показывая, что такому степенному, знающему жизнь барсуку, каков он теперь, и в голову не придёт съесть червяка.
Когда я управился, в клозет зашёл Иммер, и вскоре мы уже возвращались по тому же коридору со зверями и птицами, которые были набиты опилками.
— Да, нам всем пришлось постараться, — проговорил Гримбарт. — Но Рыжий Хвост почему-то так и не одолела эту науку. Наверное, в ней слишком глубоко сидит звериная натура. Рыжий Хвост, бывает, всё ещё гадит где придётся. Чернокрыс с ней очень строг, наказывает, даже под замок сажает. Так-то.
— Зачем? — спросил Иммер.
— Затем, чтобы наука впрок пошла. Он говорит, что её милость нас не для того зачаровала, чтобы мы носились на четырёх лапах и гонялись за собственным хвостом. У неё была нужда в слугах. Разумных слугах, которые помогут ей получить то, чего ей хочется.
— Маленького ребёнка, — подсказал Иммер и начал скакать по коридору.
— Верно, верно. — И Гримбарт с улыбкой взъерошил ему волосы. — Малыша.
— Представляете — столько лет хотеть ребёнка, и вдруг получить целых двух! — проговорил я, когда мы остановились у двери детской. — Вот ей, наверное, радость.
— Чего? — спросил Гримбарт. — А, ну да, ну да. Да и все мы та-а-ак рады! Ну, доброй ночи. Рыжий Хвост, наверное, приготовила вам шёлковые пижамы. Если, конечно, не зарыла их на картофельном поле: она так иногда поступает с хорошими вещами. Подушки берегите!
Он повернулся и, переваливаясь на толстых лапах, скрылся в коридоре.
Женщины и мужчины
Когда на следующий день я проснулся, солнце уже стояло высоко в небе. Я долго лежал в кровати, оглядывая комнату. Мне не верилось, что я и правда здесь. Что проснулся не на потрёпанном матрасе у Тюры. Но когда я всё понял по-настоящему, когда действительно уверился, то откинул одеяло, по лесенке спустился с кровати и подбежал к окну. При виде густого зелёного леса, раскинувшегося за окном, я разволновался, но это было хорошее волнение. На нижней кровати спал мой брат, светлые волосы которого разметались по подушке. Иммер. А я Сем. Вот кто мы теперь. Нет, в глубине души мы
