Игумен. Требуем! Они требуют!
Царица. Они бы могли и больше потребовать — всего, чего они ни пожелали бы, о, Господи — всего, чего бы ни пожелали. Но зачем они угрожают?
Игумен. Я не знаю. Ты не должна позволять им грозить себе; дай, я им отвечу.
Царица. Ответь им.
Игумен. Можете идти, товинцы. Идите с миром. А хана вашего царица похоронит по христианскому обряду.
Второй офицер испуганно. Царица не сделает этого.
Игумен. Я сам буду читать над ним молитвы.
Первый офицер горячо. Этим царица совершила бы великую и злую несправедливость по отношению к товинцам, и те бы ни о чем на свете не стали заботиться, как только о том, чтобы отомстить ей.
Второй офицер, уходя. Благодарим тебя, царица, что ты допустила нас пред лицо твое. Ты могла бы проявить свою кротость — но не пожелала; ты могла бы сказать нам милосердное слово — но ты не сделала этого.
Офицеры уходят со свитою.
Царица сходит с своего места, тревожно. Вот они уходят.
Игумен. Да, наконец. Но было близко к тому, чтобы сделалось по их желанию — они даже угрожали тебе.
Царица. Вот они уходят… Это звучит, как земля, что падает на гроб.
Игумен. Да, ты была недостаточно тверда, ты уступила сначала и разрешила Фатиме вернуться. Но в самом главном — ты не поколебалась.
Царица. А мне кажется, что в самом-то главном я и уступила. Князь Георгий в опасности, и я не спасла его.
Игумен. В великий день, который скоро придет, не будет спрошено о человеке, которого ты могла спасти, а o вере, которой ты служишь.
Священник. Гм!.. Я с этим не совсем согласен.
Царица. И я тоже. Ты не знаешь меры, благочестивый отец; тебе хочется только, чтобы я отвечала на силу силой — и допустила бы погибнуть моего супруга. Почему ты не хочешь сегодня допустить моего счастья? Разве каждый день я ликую? Радостью наполнил меня супруг мой — он написал это письмо, и дивно хорошо и мягко стало на сердце у меня. Радость, как алый огонек, трепещет в груди моей. Молчи, игумен. Когда он придет — я буду целовать его и на тысячу ладов выказывать ему любовь мою. На все лады, как только можно выдумать, и всю мою жизнь! Я уже не обращусь к тебе, игумен. Устала я холодно смотреть на князя Георгия — потому что я люблю его; и ты уже не заставишь меня больше…
Игумен. И ты думаешь, что он бы посмел прийти с войском? Он видится тебе, женщина, на коне, бурный и грешный, и твое сердце бьется.
Царица. Не знаю я, что бы он посмел. И никто из нас не знает. Он, может быть, и не решился бы, хотя это был и великий план.
Игумен. Но все-таки он не просит у тебя милости.
Царица. Ты не понимаешь, игумен. Тоска в письме его, и не милость моя нужна ему. Для тебя ее было бы достаточно, и для тебя, священник, да и для меня самой, а для него не довольно милости. С непокрытой головой идет он к моим врагам — и просит смерти. И в этом-то письме сегодня радость моя, — а он, бедный, не понимает этого! Только одно он знает — что идет против великой несправедливости… Воины, достаньте тело хана из погреба. Гетман с солдатами уходит.
Царица идет ко второму входу, зовет. Мецеду.
Игумен испуганно. Что ты хочешь сделать, царица?
Царица. Спасти его. Разве ты не понимаешь? Спасти его. Входить Мецеду.
Царица. Мецеду, сейчас мы украсим одр хана, пойдите все за красными розами и густо уберите ими гроб. Возьмите все красные розы, что есть в саду! Ты поняла, Мецеду? А потом позови всех музыкантов и танцовщиц, потому что прибудет князь Георгий. Мецеду уходит.
Игумен, потрясенный. Я вижу, что у меня больше будет дела среди твоих новых подданных в Карсе.
Царица. Ты хочешь туда? Зачем ты хочешь туда?
Игумен. Здесь дело не идет. Долгие годы работал я над тобой — и все-таки христианство твое не светит и не сияет. Если в том моя вина — да простит мне Господь.
Царица. Ты утомился, благочестивый отец, отдохни.
Игумен. При каждом случае ты думаешь: «Так поступает калиф! Так калиф не поступает!» Когда ты хочешь веселиться — ты зовешь танцовщиц, ибо так поступает калиф. А как поступает царь московский? До этого тебе нет дела.
Царица. Царь московский? Когда он хочет веселиться — он пьет.
Игумен. А все-таки его вера истинная.
Царица. Потому-то я и принимаю его послов с теми же почестями, что и послов калифа. Иначе он был бы недостоин этого.
Гетман и солдаты вносят гроб без крышки; он весь покрыт златотканым покрывалом. Покрывало без надписей.
Царица. Поставьте гроб сюда. Указывает.
Игумен. А потом еще позовите язычницу Фатиму.
Царица. Потому что она помогла мне и спасла моего мужа и моего сына. Кроме того, я призываю ее, чтобы обратить ее, ведь ты знаешь.
Игумен. И ты думаешь, это тебе удастся? Уж я знаю, что знаю. Ибо Фатима как железо.
Царица. Хорошо. И я как железо. Нетерпеливо. Иди на отдых, благочестивый отец, тебе это необходимо. Ты хочешь ехать в Карс?
Игумен. Ты, значит, разрешаешь? Да воздаст тебе Господь. Я сумею и там исполнить долг мой и быть твердым.
Царица. Только возвращайся, игумен. Если только захочешь — поскорее. Иди с Богом.
Игумен. На прощанье еще одно слово, царица. Там, в Товине — люди. И за каждую душу, что умрет, прежде чем ты обратишь ее — ты должна будешь дать ответ. Ибо теперь в твоих руках возможность. Уходит.
Входят много девушек с Георгием и Русудан; все они несут красные цветы и принимаются убирать гроб.
Царица тихо. Какой он суровый, игумен.
Священник хлопает себя по лбу. Я ведь сказал — он безумный.
Царица. Нет, священник, надо хорошо говорить о старике. Он лучше нас. День и ночь он молится за нас и не спит. Он похож на тень. Идет к гробу. Вот хорошо, девушки; украсьте гроб, как только можете лучше, покройте его розами.
Гетману. Сумеешь ли ты свезти гроб в горы и снова отыскать товинцев?
Гетман. Да, царица. Товинцы найдут меня.
Царица. Зови их, если они не найдут тебя, и попроси их прийти… Пойдем, дети, принарядимся, ваш отец придет.
Священник вслед царице. Ты бы могла дать игумену лошадь. Он похож на тень, ему не дойти до Карса.
Царица. Да, лошадь. Дай ему лошадь и слугу, священник. Пойди, распорядись.
Уходит с Георгием и Русудан во второй ход. Священник выходит в глубину сцены.
Юаната. Посмотрите-ка на воина, — хотя бы взгляд на нас кинул.
Мецеду. Молчи, Юаната. Это доблестный воин, это посланник царицы.
Юаната. Не улыбнешься ли ты, доблестный воин?
Гетман. Не улыбнусь ли? Теперь — нет.
Юаната. Пойди, помоги нам.
Гетман. Мне этого нельзя.
Юаната. Почему нельзя?
Гетман. Потому что царь мне не приказывал.
Юаната, смеясь. Царь — да она забыла. Уж почти что забыла.
Мецеду. Молчи, Юаната, за этим делом мы Должны быть серьезными.
Священник, возвращаясь. Тише, детки. Девушки пересмеиваются.
Зайдата. Ты смешишь нас, ступай прочь, священник. У нас тут серьезное дело.
Священник. Я вовсе не хочу тебя смешить. Напротив, ты должна быть серьезной, когда убираешь гроб.
Зайдата. А твой нос так нас и обнюхивает, священник. Ты вот стоишь, смотришь на нас и потешаешься.
Священник. Ай, Зайдата, ай, Софиат, какие вы глупенькая!
Зайдата. Стыдись, священник, такой старый человек!
Священник. Вовсе я не стар, Зайдата. Ты напрасно это говоришь, мы с тобой не стары.
Зайдата. А Мецеду и Софиат — старые.
Священник. Никто из вас не стар. Вот я стою и гляжу на вас, и все вы как огонь…
Зайдата. Как огонь?
Священник. Да, как огонь.
Софиат. И болтаем в купальне! Смех.
Священник. Софиат, ты не должна говорить таких слов, ты краснеешь от них.
Софиат, ревностно работая. Вовсе я не покраснела.
Священник, Ты так молода, и тебе должно быть стыдно, и ты стоишь и краснеешь. Вот Зайдата не покраснела, да она и не говорила глупостей.
Зайдата. Да уж я знаю, что для тебя я лучше всех.
Священник. Лучше всех? Ну, я бы этого не сказал. Может быть, какая-нибудь другая и лучше. А ты уж и думала…
Зайдата. О, да!
Священник. Вот этого не следовало бы. Это стыдно.
Зайдата. А вот сломай-ка мне стебель. Протягивает ему розу.
