– Смекаю, – согласился Алешка, подумав: никто их не видел, а все о них знают.
– У нас ведь местность особая, колдовская. Недаром наша речка такая хитрая, и не зря она Тайнинкой зовется. – И Дедуля опять завел свою любимую сказку…
Но Алешка слушал ее уже без внимания – не терпелось забраться в подвал и посмотреть, как неприютные домовые на козлах катаются. В лунную ночь. Ради такого дела можно потом и позаикаться немного. И оба-два похромать…
– …Ить она по весне как ото льда вскрывается? – продолжал дед плести свою сказку. – Вскрывается только в ночь. В безлунную. И без шума. С вечера льдом стоит покрытая, а поутру – глядь – весь лед уже сошел, солнышко по вольной воде лучами играет…
Дед говорил все медленнее и тише. Делал между фразами все более долгие остановки. А потом вдруг всхрапнул и уронил голову на грудь.
Алешка вернулся на реку. Она текла по-старому, тихо и неспешно. Вот только рыболова в красном комбинезоне на ее берегу уже не было. И товара никакого в ее русле не наблюдалось.
Алешка присел на прибрежный камень и задумался. Река скрывает какую-то тайну. Какой-то «командир» в шляпе хочет зачем-то пустить ее по другому руслу. А потом что-то черпать. Одна загадка за другую прячется. Одна тайна другую скрывает. Да еще в подвале неприютные домовые на козлах катаются. Где уж тут разобраться…
А тут по привольным далям разнесся звон колокольчика. Прибежал на реку Шурик.
– Леш, мама обедать зовет. Побежали. А то у нее мигрень наступит.
Алешке очень не хотелось уходить с реки, здорово она его приворожила. Своими тайнами, наверное. Но мигрень…
– А к ужину папа приедет, – радостно пыхтел на бегу Шурик. – Что-нибудь привезет.
Алешка стрельнул в него шкодливым глазом:
– А если не привезет? Расстроишься?
– Привезет! – Шурик перешел на шаг: дорожка уже взбиралась в горку.
– Отдышись, – посоветовал Алешка, – а то мама заволнуется. И за мигрень схватится.
В конце березовой аллеи они услышали звонкий голос мамы Корзинкиной, кричащей с террасы:
– Мальчики! Мыть руки! Переодеваться к столу!
Алешка переодеваться к столу не стал: не во что ему было переодеваться. Он так и сказал тете Лилии. И как ни странно, ей это тоже понравилось:
– Хорошая аристократическая привычка – путешествовать налегке.
Мне кажется, что если бы у Алешки вдруг за столом забурчало в животе, мама Корзинкина и тут бы восхитилась:
– Хорошая аристократическая привычка – активно переваривать пищу, поступившую в желудок.
Стол был накрыт в гостиной. Как в ресторане. Белая скатерть, парадная посуда, салфетки, свернутые в конус и стянутые блестящими колечками.
Шурик привычно одну салфетку уложил на грудь, другую – на колени.
Алешка этим ритуалом тоже пренебрег и непосредственно объяснил:
– А мне не надо. У меня изо рта на колени ничего не сыпается.
– Вот видишь! – мама Корзинкина легко укорила Шурика. – Не сыпается.
Фиг с ними – с салфетками. Зато приготовлено все было очень вкусно и по-деревенски добротно – тетя Матреша постаралась. Алешка метал все подряд с аристократической небрежностью. Шурик кушал аккуратно и неаппетитно. Тетя Лилия время от времени показывала ему глазами и бровями на Алешку: учись, мол, как надо кушать.
– Спасибо, – сказал Алешка и, как полотенцем при умывании, воспользовался салфеткой. Даже лоб вытер.
А что? Вспотел немного за такой работой. Правда, чуточку сплоховал: краем салфетки опрокинул стакан с недопитым соком. Мама Корзинкина аристократически не заметила его оплошности. Да не тут-то было. Алешка поставил стакан на донышко, слизнул остатки сока со скатерти и безмятежно пояснил:
– Хорошее воспитание не в том, чтобы не опрокинуть соус на скатерть, а в том, чтобы это сделал кто-нибудь другой.
– Обаятельно! – рассмеялась мама Корзинкина. – Остроумно! Изящно! Это Чехов кому-то, кажется, сказал?
– Нет, – уточнил Алешка, – это наш папа мне.
За обедом обаятельный, остроумный и изящный без особого труда и без мигрени уговорил маму Корзинкину отпустить их в поход.
– Шурику нужно больше двигаться, – обстоятельно объяснил Алешка. – Он тогда еще больше окрепнет.
Тетя Лилия, которая всегда считала своего Шарика слабеньким и беззащитным, вдруг взглянула на него Алешкиными глазами: крепыш, да и только! Особенно на фоне нашего изящного, который весь состоит из локтей, коленок и хохолка на макушке.
Единственное возражение она высказала в форме сомнения:
– Но ведь для похода вам нужна соответствующая амуниция и экипировка.
Алешка таких слов еще не знал, но ответил интуитивно:
– Папа все привезет. Он у нас мобильный и соответствующий.
– У нас – тоже, – сказал Шурик. – Папа сегодня обязательно что-нибудь привезет.
Глава VII
ФАРФОРОВЫЕ САПОГИ
В тот же день, ближе к вечеру, Алешка позвонил мне и дал суровый наказ в виде приказа – Дим, когда папа опять поедет в Рождествено, пусть захватит мои резиновые сапоги. И маленькую палатку. И походный рюкзак с котелком и чайником.
Через пять минут он позвонил снова:
– И походные миски, Дим. И две штуки люменевых кружек для чая (алюминиевых, как вы поняли). А то мы, Дим, собрались в поход за золотыми самородками, а здесь ничего походного нет – одни фарфоры кругом с хрусталями. Привет всей нашей семье!
Еще через полчаса:
– Дим, и надувной матрас. Кумекаешь? Тогда – пока!
Еще раз он позвонил уже ночью, когда я спал:
– И нашу байдарку, Дим!
Я подумал сквозь сон, что папе придется брать у кого-то прицеп, чтобы доставить Алешке все это имущество. И еще я подумал: как бы что-нибудь не перепутать. И постарался запомнить: люменевую палатку, фарфоровые сапоги, хрустальный матрас и надувные кружки…
…Граф Корзинкин приехал поздним вечером. Государственные дела и светские обязанности оставляли ему мало времени на личную жизнь и на общение с семьей.
Солнце уже скрылось где-то за рекой, луна еще не поднялась, но ветерок стих, и сухие листья на деревьях уже не шуршали и не сыпались.
Под горкой, где шла подъездная дорога, ярко засверкали фары, свет их заиграл в кронах берез, озолотил и окрасил не опавшую еще листву.
– Папка едет! – завопил Шурик и помчался навстречу машине.
Князек дунул за ним, заливаясь звонким лаем и болтая на бегу длинными ушами. Так и казалось, что он ненароком наступит на них передним лапами и полетит кувырком. С таким же звонким и веселым лаем.
Граф Корзинкин вышел из машины. Это был солидный мужчина, дородный и с пышными черными усами. Его только немного портил писклявый голос, как у маленькой вредной девчонки. Кто-то как-то сказал, что таким голосом можно добиться чего угодно, лишь бы его обладатель замолчал и поскорее отвалил.
Граф шел навстречу графине Лилии, которая спускалась ему навстречу по ступеням террасы. А за графом шел водитель и в обеих руках тащил сумки и коробки. Алешка мне потом рассказывал:
– Дим, мне даже показалось, что одну сумку он нес в зубах. А еще по сумке у него на ушах висело.
Граф церемонно поцеловал графине ручку и потрепал Шурика по голове:
– Соскучился, пострел?
– Ага! А что ты привез?
– Не скажу. – Граф повернулся к Алешке и протянул ему пухлую руку: – Рад тебе, отрок. Наслышан. Постановщик клизмы! – И он засмеялся визгливым голосом.
В гостиной зажгли весь свет: и трехэтажную хрустальную люстру, и множество бра, и два торшера на деревянных ногах. Мама Корзинкина принялась распаковывать и оценивать продукты, попутно раздавая приказы Матреше и Марише, а Шурик вцепился в большую коробку, на которой был на всех ее сторонах нарисован красивый вертолет. В разных ракурсах.
Шурик нетерпеливо разодрал коробку и ахнул.
– Радиоуправляемый. – Граф самодовольно пригладил свои черные усы. Будто он не купил эту прекрасную модель, а сам ее сделал. Работал над ней ночами, чтобы доставить радость любимому сыну. – Взлетает на сто метров и выполняет сто команд! Он даже ракеты выстреливает!
– Безумно дорогой! – радостно прижала пальчики к вискам графиня.
Шурик, не теряя времени, вложил в пульт батарейки. Не глянув в инструкцию, нажал кнопку. Вертолет завертел лопастями, приподнялся над столом и завис над ним, как летучий вентилятор. Он тихо и терпеливо жужжал, как большая муха.
– Только не в комнате, – поспешила вмешаться мама Корзинкина. – Он наткнется на стену и потерпит крушение.
– Не потерпит! – опять пригладил свой черный ус довольный граф. – Он архипрочный, из противоударного пластика.
Шурик тут же нажал другую кнопку, и вертолет ринулся вперед. На его пути оказалась нерасторопная люстра. Бац! – и она осыпалась на стол стеклянным дождем. А вертолет тут же вмазался в стену и разлетелся в мелкие дребезги. Архипрочный и противоударный.
Тут же усадьбу «Приволье» огласил такой отчаянный вопль, что Князек бросился под стол и спрятал мордочку в передние лапы, будто хотел заткнуть уши.
