— Мы людям оставим дороги и споры,
улыбки, любовь, и асфальтовый город,
бессонные ночи, бунтующий юг!
Мы встретим столетье винтовкой и лирой —
история нам не откажет в примерах…
И все.
И блестящая девочка Ира,
проснувшись, увидит бессонную эру:
бессонного неба
немеркнущий яд,
бессонные воды, бессонную явь…
12 сентября 1967
* * *
К сердцу комом
подступают ямбы —
в явном соответствии искомым.
Уж не я ли выдумал, ноябрь,
акварель
красот твоих исконных?
Уж не я ли,
вспоминая лето,
сел однажды и постановил —
осенить озябшую планету
благодатью ласки и любви?
1966, 4 октября 1967
* * *
В нас затаилась осень
листьями междометий —
вспомнит, придёт и спросит, —
что-то мы ей ответим?
То ли, что было лето
порознь
нами понято,
и затаилась где-то
в наших сердцах — ирония?
С клёнов, осин и вязов,
в такт
с затаённой болью
листья летят, как фразы,
брошенные тобою.
Так небосвод серьёзен,
всё
к дождю по приметам…
Знаешь, не надо, осень,
не торопи с ответом.
9 октября 1967
ПО ТУ СТОРОНУ
(1968-1970)
СЕССИЯ
Ощущения множатся —
континуум? счетное?
Весна отвешена, как пощечина
(вчера, сдавал теорию множеств —
сегодня бы два и два стреножить).
Расслаблены члены,
сомкнуты челюсти,
мечты никчемны,
добыча челяди.
Вопреки врачам,
вопреки учебникам,
вопреки увлечениям
кем- и чем-либо —
безумен век сей!
Весна — это вексель.
Извольте чек,
считаться нечего:
я человек,
клочок человечества,
неба клочок да больная печень —
в нуле конечен,
покрыть мя нечем.
Мой текущий счёт
на газовом счётчике
течёт, течёт —
чего же еще тебе?
Он, счётчик, циник:
сияет цинк,
цифр нарастающие столбцы,
крутится вихрь — останови их!
А завтра
экзаменатору-Вию
два ассистента поднимут веко —
вот она, ересь! и нет человека…
Вопреки врачам, вопреки учебникам
мою печаль
облегчите чем-нибудь.
1968
СЕНТИМЕНТАЛЬНОЕ ПИСЬМО
1
Прости, дорогая, я долго молчал.
Я знаю, весенние трубы звучат —
и души тревожат… и утро в слезах…
Я должен о многом тебе рассказать.
Давай отвлечёмся от скучных идей.
потрёпанных истин, потёртых людей,
от пляски за полно́чь теней городских,
от грусти (запомни!), от страхов людских,
Приду я под вечер, в назначенный день —
ты самое скромное платье надень
и с первою краской вечерней зари
ты дверь, выходя, за собой затвори.
Но где твой унылый асфальтовый двор?
Мы выйдем в таинственный сказочный бор —
на самых верхушках не дрогнет листва,
стоит на опушках по пояс трава,
и ели искрятся в последних лучах,
и звонко от тихого смеха зайчат…
2
Лишь солнце зайдёт, я тебя приведу
туда, где русалки играют в пруду,
и тлеет костёр, и сидит у костра
загадочный зверь — полудруг-полувраг.
Он трусит, и взгляда не смеет поднять,
и грустен, и чем-то похож на меня,
и рыжая шерсть непомерно густа,
и странная речь у него на устах:
— Терпи, — говорит он, — настанет пора —
Ты станешь, как я, — полудруг-полувраг,
и глаз от земли не посмеешь поднять
и будешь до боли похож на меня…—
Не стоит сердиться! Он бредит весной,
и всё, что он выдумал, очень смешно.
3
А вот и избушка в медвежьем лесу —
в ней баба-яга заплетает косу
и, ночь напролёт, поправляя свечу,
всё вяжет на спицах какую-то чушь.
Давай постучимся!
— Уж скоро светло.
Кого это, — скажет, — ко мне занесло? —
Не бойся. Ты видишь? Светлеет в дверях:
старуха со свечкой идёт отворять.
Уж больно стара! Ничего, поворчит
и ляжет тихонько дремать на печи.
И, если попросим, расскажет она
о канувших в бездны седых временах.
И совы, послушать мудрёный рассказ
одна за другою слетят с потолка;
и мыши из дыр в полусгнившем полу
придут и усядутся рядом в углу…
Старуха расскажет о чарах лесных,
о дуплах заветных, о пнях потайных,
о леших, о дубе с ученой совой,
о лунных полянах с волшебной травой,
о речке, где гномы резвятся с утра,
о рыбах, о звёздах…
Светает.
Пора.
Старуха зевает, укрылась теплей…
Мы тихо задуем свечу на столе,
и дверью не скрипнем, спускаясь во двор,
Но где же таинственный сказочный бор?
Ещё не померкла закатная даль.
всё тот же привычный и скучный асфальт,
и нет ни тревоги, ни слов о любви,
и нет меня рядом,
и ты не зови…
Живу я в дремучем медвежьем лесу,
где баба-яга заплетает косу,
где гномы, резвясь, хороводы ведут,
а ночью русалки играют в пруду,
где ели, насупивши кроны, стоят,
и слышно, как плещется рыба в ручьях…
1968
НА БАШНЮ
Проби́ло девять. Эйлер ждёт
в высокой башне.
— Идём, любимая? — Идём… —
— Тебе не страшно?
Он очень милый старикан,
хоть любит спорить.
А то, что башня высока, —
неужто горе?
Расселась ночь, а рядом с ней —
луна-зайчиха…
на Петроградской стороне
сегодня тихо.
Старик наш возится с огнём,
ворчит, скучает.
Я обещал, что мы зайдём
на чашку чая.
Мы с ним приятели давно,
хоть я не гений…
Смотри-ка: вот его окно,
а вот — ступени…
1968
* * *
Про выстрелы и ладан,
про иней на висках,
про всё, про всё —
БАЛЛАДА О БЕЛЫХ БАШМАКАХ
Ах, беленькие туфельки
на низких каблуках!
Должно быть, я ослышался —
не верится никак.
Но говорят в народе:
мол, нечего вникать:
твоя лаура ходит
в белых башмаках.
Мне говорят: не верь ей!
Видали мы таких.
Она за вашей дверью
меняет башмаки.
Завидуют, завидуют —
от этого и лгут!
Ну, где ж такое видано?
Поверить не могу!
Но говорят в народе
злые языки:
уж ходит, мол, так ходит,
мол, это пустяки.
Мне говорят: ну дело ли
природу упрекать?
Зима и вовсе белая,
а ты о башмаках…
Мы маленькие, маленькие —
много ль нужно нам?
Зимой достанем валенки
с горем пополам,
не валкие, не тесные,
и варежки с руки…
Осталось неизвестно мне,
причём тут башмаки.
август 1968,
Ново-Михайловка
* * *
Сентябрь, сентябрь… Раскаянья и споры.
В одиннадцать на стрелке — ни души.
Вот ты ушла —
а мне остался город
грядой своих кубических вершин,
Остались эхо, ночь и мостовые.
Как самый бог,
честолюбив и слаб,
остался мир, простреленный навылет
твоим последним нет … А ты ушла.
сентябрь 1968
* * *
Сентябрь увиделся мне
китайским плафоном, на тоненькой нити подвешенным,
и гостем непрошенным, и скрипачом безутешным,
водящим смычком по шершавой и звонкой луне;
сентябрь увиделся мне
надломленным юношей, ветхим, скупым, осторожным —
он бродит ночами по гравию звёздных дорожек,
а утром кричит от мучительной боли во сне;
сентябрь увиделся мне
дорогой асфальтовой, листьями клёнов уложенной
и мокрой от слёз; как возможное, всё невозможное
без всяких усилий живёт, отражённое в ней —
мне видеть её всё грустней…
Поэтому именно чёрным ночным почтальоном,
печальным, как дверь, роковым, как аптекарь влюблённый,
бездумным, как эхо
сентябрь увиделся мне.
30 сентябя 1968
КОНЦЕРТ №1
до минор
для лирического тенора и всхлипов дождя
1. Adagio sostenuto
Ты
и
я.
Сны
и
явь…
Только о прошлом не будем грустить,
раз уж мы рядом.
Я — это грустное слово прости,
ты — это я…
Да!
Не смотри на меня удивлённо —
Вспомни: в Павловске клёны стоят,
листья падают с клёнов,
в травы, на дорожки,
ты молчишь настороженно.
Ах, я забыл — о прошлом…
