Старичок ораторствовал. Пися помалкивал. Ему было явно не по себе.
— Ви думаете Пися, что если ви берёте и не отдаёте человеку деньги, это афёра? — Вопрошал он заложив ногу на ногу.
— А что же?
Взгляд Кисы Воробьянинова был долгим, сочувствующим. Так смотрят на тяжело больного человека, не имеющего никаких шансов на выздоровление.
Понизив голос, он медленно и очень внятно сказал:
— Это просто глупость, за которую вам когда — нибудь сделают очень больно. Также глупость считать, что главное в нашей жизни это получить деньги.
— Конечно. А зачем же мне тогда рисковать?
— Ну если ви так думаете, тогда вам надо сразу на гоп — стоп! А это совершенно другая статья. Запомните, молодой человек…
Следовала многозначительная пауза.
В нашем деле, главное — это исполнение. Сделайте всё красиво и тогда ви сами начнёте уважать себя. Тогда на вас не будут обижаться люди.
Я спросил Виталика.
— А это что за ископаемый мамонт?
Виталик прищурил глаза.
— Это не мамонт. Это старый каторжанин, Вова Колесо. Говорят, что когда тюрем еще не было, он уже в сарае на цепи сидел.
В миру авторитетного старичка звали Владимир Иванович Колесниченко, в прошлом он был очень авторитетным человеком, с совершенно незапятнанной уголовной репутацией.
Первый срок он получил за кражу ещё при Сталине. Следующие два срока за кассы — одну — крупного завода, а вторую — ресторана. В середине семидесятых завязал и почти двадцать лет проработал закройщиком мехового ателье.
Закройщиками с ним трудились Ося Бершацкий, уехавший потом в США, и Марк Александрович Гринберг, будущий банкир и депутат. Оба были мастерами своего дела и, разумеется, евреями.
Виталя спрашивал:
— Владимир Иванович, как ты умудрился столько лет не сидеть?
— О-ооо! Молодой человек! — Отвечал Колесо. — Я работал с такими людьми, при встрече с которыми начинало сильно биться сердце. Воровать не было никакой необходимости. У меня и так было всё.
Колесо не врал. У него действительно было всё, для того, чтобы спокойно встретить старость. Хорошая жена, большой дом. Старшая дочь была замужем за врачом и жила в Израиле. Младшая училась в местном университете и собиралась стать юристом.
Но однажды Владимир Иванович отличился. Он совершил абсолютно немотивированное ограбление близлежащего магазина. Его тут же арестовали. Семья и клиенты были в шоке.
Старшая дочь позвонила своему бывшему любовнику, который работал депутатом. Тот обратился к своим друзьям по преферансу, служившим в прокуратуре.
Владимира Ивановича Колесниченко защищал лучший адвокат города, Жора Гомербах. На суде его должны были освободить или в крайнем случае приговорить к условному сроку.
Но сучилось неожиданное. Владимир Иванович снова шокировал всех. Он назвал судью — «старой блядью». А когда та замерла, потеряв от неожиданности дар речи, ещё и «стриженой овцой»!
Эта выходка стала решающей. Колесо получил три года ИТК. В зале суда на него надели наручники.
Виталя достал из тумбочки два яблока.
— Держи, Владимир Иванович. А это тебе, Лёха. Витамины. Со свиданки осталось.
Яблоко пахло садом. Когда я был маленьким, бабушка говорила, что так пахнут ладони Бога.
Колесо не всегда разговаривал так же вежливо, как с Писей. Иногда его несло.
— Ну-ка, ну-ка… — отклячивал он нижнюю губу. Задумывался — И вдруг со злорадным предвкушением оживал: — Ах ты бес конвойный!.. — Очередной посетитель, пришедший к нему за советом, уже понимал своим воспаленным перепуганным сознанием, что попал в непонятное по самые гланды. Подскакивал с корточек и испуганного таращился на старикашку, у которого синие от «перстней» пальцы были завёрнуты не только на руках, но и на ногах: — Ах ты косячная рожа, ещё рамсить вздумал! — Испуганный посетитель испарялся под гневные вопли Владимира Ивановича и восторг оторопевшей братвы.
* * *
Я зашёл в санчасть.
Медсестра Светлана Андреевна, оказалась приятной молодой женщиной лет двадцати пяти, с милыми ямочками на щеках.
Это была единственная женщина в зоне. Она казалась богиней. Ей писали письма. Многие записывались на приём к врачу, только для того, чтобы услышать её голос.
Я представил через халат её грудь. Достал из кармана яблоко.
— Спасибо! — Просто сказала она.
Моё сердце чуть не выскочило из груди от счастья.
Рядом крутился какой-то тип в очках. Потом я узнал, что это Костя, шнырь санчасти. Он мыл полы, исполнял поручения врачей. Потихонечку подворовывал сонники, за плату помогал получить освобождение от работы.
Судя по ревнивым взглядам, которые бросал очкарик, отношения у них были не самые прохладные.
Виталик курил в локалке.
— Слушай — сказал я. — Это не лагерь, это курорт. В эту медсестру можно даже влюбиться.
— Не советую, — остудил мой восторг Виталий, задумчиво пуская кольца изо рта.
— Почему? — спросил я.
— Мусора будут бить тебя так, что ты пожалеешь о том, что не влюбился в Дракона.
— Боже мой! — воскликнул я. — Даже наблюдается расслоение классов!
* * *
Пися всё — таки доигрался. Он у кого то взял деньги в долг, вовремя не отдал.
Потом решил привлечь к мероприятиям по спасению собственного здоровья, Виталика. Выйдя со свидания пригласил его пообедать вместе с ним. После совместной трапезы спросил, можно ли сказать кредиторам, что Виталик отдаст за него долг.
А он загонит на его имя передачу.
Подобревший от дегустации украинского сала Виталик, сказал, что подумает.
Тот у кого Пися взял деньги, перевёл получение долга на блатного нашего отряда по имени Заза. Пися заверил, что долг за него отдаст Виталик.
Заза и блатные подняли Виталика и Писю со шконок, вежливо попросили их подойти к ПТУ.
Я кивнул Женьке. Он выждал минуту и пошёл следом.
Колобок ровно за две минуты до этого, куда то испарился. Я уже обратил внимание на то, что он обладал способностью предвидеть опасность и оказаться от неё, как можно дальше.
Когда мы с Женькой подходили к лестнице, то судя по натянутым голосам, похожим на рычание молодых львов, дело на лестничной площадке шло к драке. Виталика держали за лацканы телогрейки. Уже был задан конкретный вопрос:
— Ну что, фраерок, деньги на бочку или в жопу заточку?
Пися, где-то на полу искал сбитую шапку. Я возник рядом с Виталиком. Схватил Зазу за грудки. Женька прижал кого то к стене. Молодые львы опешили, притихли, Заза нервно закурил, потом пошёл к блатным. Они сидели в кабинете начальника отряда. Там у них проходило заседание блаткомитета.
Женька подсел на шконку к Вове Колесо. Что-то ему сказал.
Тот кивнул головой.
— Ладно. Попытаемся найти нужные слова.
Шаркая тапочками, и протирая толстые линзы очков поплёлся в кабинет начальника отряда.
Самого отрядника не было. Он пил дома водку и смотрел футбол. Выходной.
Блатные выслушали нервный рассказ о фраерском беспределе.
Через полчаса меня пригласили зайти. В кабинете сидело человек пять. Дядя Слава прихлёбывал купчик. Заза поигрывал чётками. Колесо травил байки о Колыме и о воре Васе Бриллианте, с которым по молодости лично общался на одной из пересылок.
При помощи Вовы Колеса, Виталика я отстоял. Блатные тут же вынесли постановление.
Порешали, что Виталик к долгу отношения не имеет. Каждый должен нести своё.
Писе, как несостоятельному должника надлежало отрабатывать долг. Он был принят в семейство Зазы младшим семейником, то есть пристяжным.
Варил чифир, накрывал на стол, мыл посуду. Пробу снимал Заза. Если Пися умудрялся недосолить или пересолить Заза бил его по лбу деревянной ложкой. Он свято исполнял старую зэковскую заповедь: унизь ты, или унизят тебя.
Колесо говорил, — «Ну вы бля, прямо, как советский суд. Срок и по рогам!»
Уже вечером Пися деловито пробегал мимо нашего прохода с чифирбаком. Выражение его лица было строгим и обиженным.
Остановился рядом со мной.
— Ты слышал, что Клока из шнырей списали? Говорят, что его в наш отряд перевели. Скоро увидитесь!
Ему ответил Виталик:
— Пися сотрите пафос с лиц. Вам не идёт!
Язык арестантов остроумен и страшен.
Двумя тремя словами или одной фразой опытный битый урка может поставить на место зарвавшегося баклана сильнее и здоровее себя.
Именно по тому, как и что человек говорит, тёртые зэки определяют, кто перед ними стоит. Серьёзный это человек, которому лучше не грубить, или перед тобой самый обыкновенный баклан, которого можно поймать за базар и загрузить по полной.
Малец — первоходка, с удовольствием сыплет направо и налево блатными оборотами, зачастую используя их там, где они не совсем уместны. «Полосатики» побывавшие на особо опасном режиме, стараются как можно реже использовать блатные слова, пытаясь закосить под интеллигента. И уж тем более, при разговоре с серьёзными, но нервными гражданами стараются не использовать нецензурные выражения, ввиду их чревычайной опасности.
