Фраера не считались среди уркаганов за людей. Как правило это были люди, далекие от уголовного мира, не знающие законов тюрьмы, попадая в места лишения свободы, чаще всего боялись потерять свой сидор с барахлом. Они не желали делиться ни с кем, страдать за кого то и считали, что освободившись, уже больше никогда не попадут в эти стены.
Преступный мир чутко уловил такое поведение фраеров и потому отвечал им стойкой неприязнью. Тех же из фраеров, которые не жадничали, находили общий язык с братвой и готовы были переть на ножи и милицейские дубинки отстаивая своё, называли битые, или порченые фраера.
Они знали уголовные и арестантские законы, чтили их. Умели за себя постоять, не давали себя в обиду, имели неплохие связи и репутацию среди уркаганов. Таких блатари уважали, а порой даже побаивались.
Основная же часть «мужицкого» населения зоны, состояла из людей, наталкивающих на мысли, что они не преступники, а несчастные. Эти люди поражали воображение своим ничтожеством, убогостью и темнотой.
* * *
После комиссии меня отправили в седьмой отряд. Профиль работы — сеточное производство.
Большинство бригадиров в отряде было из тупоголовой поросли спортивных мерзавцев, готовые бить зэков, ради того, чтобы они давали план.
В первый же день шнырь вызвал меня к начальнику отряда. У зоновских мусоров тоже были свои масти. Если кумовья формировали всю политику в лагере, то отрядники среди сотрудников колонии считались неприхотливыми рабочими лошадками и особой погоды не делали.
На эту должность ссылали офицеров за систематические нарушения дисциплины и пьянство, а также туда набирали тех, кто только пришёл служить в колонию на офицерскую должность.
Там сотрудник набирался опыта и если руководство колонии видело, что офицер хитёр, умён, не страдает излишними комплексами в виде чрезмерной доброты или жалости, то продвигало его на повышение, например на оперативную работу.
Ну, а там он со временем вполне мог дослужиться до должности «хозяина» зоны или его заместителя.
За письменным столом меня встретил молоденький лейтенант, с манерами избалованного мальчика из хорошей семьи.
Первым признаком мужественности и показателя своего могущества такие мальчики считали хамство по отношению к тем, кто стоял ниже их на социальной лестнице.
На столе стоял стакан чая в мельхиоровом подстаканнике.
Некоторое время мы молча разглядывали друг друга.
— Жалуйся! — сказал молоденький начальник и сделал глоток чёрной, как дёготь, жидкости.
Я подумал и пожал плечами — Да вроде всё в порядке. Вот только за судьбу перестройки переживаю. Чего-то пробуксовывает.
Лейтенант хмыкнул. — В школу ходить будешь?
Я удивился — Зачем? У меня же вроде высшее…
Отрядник ткнулся в моё личное дело. Пролистал. Снова хмыкнул.
— Инженер?
— Да.
— Учётчиком пойдёшь?.. Или нет, лучше председателем СВП.
— А чего я?
— Ну-ууу! Ты человек культурный, образованный…
Податься в обслугу — шнырём, или тем более завхозом санчасти, бани, кухни, стать нарядчиком, учётчиком — для многих это было невероятным везением.
Я имел твердые предубеждение против вязаных, поэтому твёрдо сказал:
— Нет!
— Подумай, помогу полосу снять.
— Нет!
Избалованный мальчик, от которого в значительной степени зависел комфорт моего проживания в отряде, поморщился.
— Тогда свалил отсюда!
Лейтенант высунул голову в коридор, крикнул.
— Дневальный! Мудак! Я кого тебе приказал ко мне прислать? Тех кому в школу ходить надо. А ты мне кого привёл, дебил!? Давай следующего!
* * *
Козлов в зоне немеряно. Прямо какой то козлячий питомник. Зверинец.
Кроме завхозов и дневальных отрядов, есть дневальные — в штабе. Там работают особо проверенные и надёжные осужденные. Козлы из козлов. На месте министра я бы им всем присваивал звания начальствующего состава МВД, как Нафталию Френкелю, умудрившемуся из зэков дорасти до генерал-лейтенанта НКВД, став при этом ещё трижды кавалером ордена Ленина.
Штабные шныри видят всех, кто из зэков ходит к куму. Как часто. Что пишут.
Им доверяют убираться в кабинетах в отсутствии ментов и они потенциально являются носителями «Государственной тайны». Потому их общение с другими зэками было ограничено. Жили они при штабе, там же в отдельной комнатке готовили себе еду.
Делалось это для того, чтобы в общем бараке их не перевербовали.
В бане тоже были дневальные. Они же отвечали и за прачечную. Эта должность сулила немалые блага и тоже приносила доход. За пачку сигарет с фильтром они могли постирать твои вещи. Постирать твоё постельное бельё отдельно от отрядного.
Могли пустить в баню не в свой день.
Курево — главная валюта в зоне. Его можно поменять на деньги, продукты, хорошие шмотки. Цены на сигареты выше, чем на свободе.
Дневальные были также в ШИЗО и помещениях камерного типа. Жили они там же. В зону заходили только за продуктами. Иначе блатные могли попросить или заставить передать в камеры запретное — шмаль, сигареты, чай.
Категорически отказаться от проноса «запретного» завхоз не мог. Блатные не дремали. Если кандей не будет «греться» смотрящий получит по ушам. Вот и смотрят блатные, на какой крюк можно насадить шныря, чтобы загарпунить его как рыбину. Могли запустить шнягу, что завхоз «шкворной», от него никто пищу не возьмет. Тогда тоже с должности снимут.
Могли наехать. Или прессануть. Или в самом крайнем случае попросить братву на воле подъехать к жене, матери. С просьбой, чтобы пояснили родственнику, что нужно быть сговорчивее.
Но если завхоз или шнырь спалится, его ждут дубинал, соседняя камера в ШИЗО и отставка без права пенсии.
Вот и крутятся козлы. Выживают только самые башковитые.
* * *
Каждый отряд жил в отдельном помещении, которое больше было похоже на казарму или конюшню. По привычке их называли бараками. Каждый барак представлял из себя длинный, вытянутый коридор — спальню, уставленный двухъярусными кроватями — шконками, и всякими закуточками, в которых располагались — кабинет начальника отряда, каптёрка, сушилка, помещение для варки чифира и ещё куча всевозможных темных углов, и всяческих загогулин.
Стены барака были выкрашены в хорошо знакомый всем постсоветским гражданам цвет ядовитого ультрамарина.
Так же выглядели стены в казармах, домах престарелых и тюрьмах.
День и ночь в бараке кипела жизнь, кто-то чифирил, кто-то читал книгу или писал письмо. Где-то выясняли отношения, кто-то молча валялся на шконке, уставив глаза в потолок.
В проходах между шконками принимали гостей, которые заходили из других отрядов, вели разговоры о доме, пели песни.
В репертуаре не бывало патриотических песен, в основном лирическо — жалостливые — Миша Круг, Гулько, Шуфутинский. Кое-кто исполнял своё. Но в этом ширпотребе редко попадалось что-либо хорошее и искреннее. В основном это была смесь блата с душещипательным романсом.
Иногда по ночам в бараках случались разборки и драки.
В общем всё как у большинства нормальных людей, дружба и ссора зачастую неразличимы по виду.
Иногда у зэков вдруг периодически начинали пропадать вещи — часы, деньги. Или чай, сигареты.
Все мгновенно начинали подозревать друг друга, становились раздражёнными, подозрительными, злыми.
«Крысятничество», считалось самым тяжким грехом, тягчайшим преступлением. С соответствующим наказанием, в виде изнасилования. Это был и есть самый верный путь в петушиный угол.
Пойманную крысу всегда били с наслаждением. Могли забить до смерти или опустить.
Крысы очень хорошо знали, что с ними будет при поимке, но ничего с собой поделать не могли. Зачем они это делали? Ради чего?
Часто они не могли этого объяснить даже самим себе.
* * *
Плотная, кишкообразная очередь тянулась к дверям столовой.
На крыльце, широко расставив ноги в начищенных хромовых сапогах, стоял прапорщик Башей или Вася Мент.
Кто-то в строю рассказывает, что раз в месяц, в день чекиста, когда выдают зарплату, Вася Мент покупает бутылку водки и выпив, шмонает жену и свою пятнадцатилетнюю дочь.
Собака чуя недоброе, заползала под диван и там тихо выла.
После шмона он запирал жену и дочь в кандей, который находится в ванной, а сам садился на кухне и пел жалобные лагерные песни. В нетрезвом состоянии пытался конвоировать собаку.
Потом он засыпал, а жена и дочь перетаскивали его на диван.
Вокруг крыльца вьют петли шерстяные. Лагерная «шерсть» — это приблатнённая молодежь, шестерки жуликов, блатных, смотрящих. Стоять с мужиками в строю им не по понятиям, западло.
Вася хлёстко бьёт кого — то резиновой дубиной. Пока он таким образом наводит порядок, несколько человек из молодой блатной поросли прорываются в столовую.
