Когда сняли швы, муж попросил меня присесть рядом на кровати.
— Теперь я закурю, — сказал он. — Смотри.
Дрожащими руками он прикурил сигарету, глубоко затянулся и медленно выдохнул.
— Ну как? Дым не проходит сквозь щеки?
Никогда не забуду этой сцены, даже перед воротами святого Петра.
Сквозь щеки не проходило, нет.
Но только — о господи! — струйка дыма возникла из правого уха. Она поднималась вертикально вверх, точно в безветренный день из трубы печи для сжигания мусора.
Муж не смог пережить это потрясение.
— Теперь я никогда не буду в состоянии сыграть «Прогулки при луне» или «Когда мой принц вернется» Майлса Дэвиса, — удрученно бормотал он на смертном одре, сжимая мою руку.
И все же, несмотря на это, он пытался придать мне сил, когда я не могла прийти в себя от слез.
— Только подумай, ведь на небесах я смогу играть джем с Чарли Паркером, Эриком Долфи и остальным джаз-бэндом, — посмеивался он. — А уж когда мы заведем «Садись на поезд А» с Билли Стрейхорном и Гленном Миллером, сам Господь Бог подключится и начнет свинговать с нами.
Я сидела у него на кровати.
— Скажи мне, — сказал муж, — на что похож наш маленький монстр? Я никак не могу подобрать определения.
Я посмотрела в клетку на ящерицу, но, сколько ни думала, не могла найти слов.
— Боюсь, я бессильна, — призналась я, — у меня ничего не получается.
— Ну ладно, беда никогда не приходит одна, — изрек муж.
Это были его последние слова.
Потом я снова вышла замуж. И перевезла с собой ядозуба.
Второй муж никогда не рассказывал мне, чем занимается.
— Очень нервная работа, требующая деликатности и приносящая пользу многим людям, — все, что можно было от него услышать. Он был человеком высокой веры и во время исполнения супружеских обязанностей требовал, чтобы я становилась на четвереньки. При этом он никогда не притрагивался к своему «предмету».
В остальных отношениях он был необычайно милым и тактичным человеком. При этом с такой же нежностью относился и к моей ящерице.
К несчастью, с ним случилась беда на рабочем месте. У него оказалось полностью сожжено лицо.
Каким-то образом он попал головой в огонь. Как мне рассказывали, он пробежал стометровку, точно олимпиец, с горящей, вместо факела, головой. Это сообщили сослуживцы, которые принесли его домой.
Еще часа три после этого он дышал.
Он трогал свое забинтованное, как кокон, лицо, снова и снова возвращаясь к мысли, как он будет жить обезличенным.
Он просил меня потрогать лицо, но даже я не могла различить ни носа, ни глаз — никаких выступов или впадин.
Я слепила ему маску из папье-маше и прорезала в бинтах дырки для глаз — там, где они предположительно находились.
Надев ему маску, я сказала:
— Вот твое лицо, дорогой.
И подвела его руки к новым чертам.
— Господи, у меня есть лицо! Никаких сомнений, это оно! Прекрасные очертания!
Так, обнимая маску пальцами, он наконец успокоился.
— Скажи мне, — заговорил он. Я думала, что теперь, когда эта проблема отпала, он перейдет к другим, сделает последние распоряжения. Однако вместо этого муж спросил: — А чем в природе занимается наш ящер-ядозуб? Я никак не могу себе этого представить.
На этот раз я тоже потерялась в догадках. Не могла подобрать подходящих слов: а чем же действительно занимается ядозуб?
— Ладно, беда не приходит одна…
Сказал мой второй муж и испустил дух.
Престарелая дама ожила и помолодела, когда рассказывала о своих супругах. Как будто сбросила лет сорок. На моих глазах происходило чудо: стодвадцатилетняя вдруг становилась восьмидесятилетней.
— Вы только посмотрите на меня, какой я стала уродиной. Доживаю остаток дней в постоянной готовности, что Он в любой момент приберет меня к себе, — поведала старая дама. — Но все же еще одна вещь беспокоит меня.
Старуха улыбнулась своему монстру в клетке.
Тот распластался на дне, такой незыблемый, что казалось, с нашей вселенной ровным счетом ничего не происходит.
— Я все же хочу попытаться выразить в словах, чему подобен этот монстр-ядозуб. Написать это на листке бумаги, который захвачу с собой в тот мир, куда перешли оба моих мужа.
— Так вы пытались описать в словах этого…
Я колебался между словами «монстр» и «ящерица-ядозуб».
— …это животное, — наконец закончил я.
— Да., но у меня ничего не получалось. Наверное, у меня просто нет поэтического дара.
Я внимательно осмотрел ее питомца.
После чего написал на доске:
О, ящер-ядозуб!О, монстр!
Это было единственно возможное начало.
Затем я продолжил:
Зеленый, гладкокожий,С перепонками на пятипалых лапахИ сомкнутыми веками,Длинными, тонкими задними конечностями,Таким же тонким, узким хвостом,Совершенно прямым.О, ящер!
Отложив мелок, я глянул в клетку.
Ящер лежал бездвижно, как прежде. Разве что кожа покоричневела и покрылась едва заметными пупырышками, которые постепенно превратились в бугорки, на передних лапах выросли когти, а между глаз — рог, хвоста же не было вовсе.
— Вот так всегда и происходит, — сказала старуха с печальной усмешкой.
Я снова взялся за мелок.
О, бронзовокожий, пупырчатый монстр!Какого дьявола ты отрастил себе острые когти,Выпростал рог меж двух буркалИ как ты избавился от хвоста?
Очевидно, монстру не пришлось по вкусу мое стихотворение: он принялся энергично хлопать громадными крыльями, бросая на меня подозрительные взгляды тремя из своих четырех глаз, и весьма ловко щелкать по полу клетки теперь уже двумя хвостами.
Я опустился на стул.
Ящер, располагавшийся между нами, принял прежнее состояние.
Выведенный из равновесия, уязвленный наш «господь» менял формы, но потом так же незыблемо превращался в себя.
— Думаете, это невозможно? Ничего не получится? — с последней надеждой спросила старуха.
Неужели поэзия бессильна?
Я шепнул старой даме кое-что на ухо.
Она поднялась, нерешительно подошла к доске и взяла мелок.
Я хранил молчание.
Старая дама думала.
Затем мелко-мелко стала писать что-то. Это заняло у нее время. Я не сразу понял, что это, но, судя по иероглифам, это было ее имя, которое с трудом можно было прочесть. Закончив, она повернулась к птичьей клетке. Ящер стал тем, что было записано на доске.
— О, это просто чудесно!
Бросив мелок, старушка дрожащими губами поцеловала меня в лоб. Как сына. При этом она держала мою голову в горячих от волнения ладонях.
Как только старая дама ушла, я приблизился к доске и стал читать стихотворение, которое она оставила.
Бьюсь об заклад, вы заинтригованы, что же это был за стих. Но у меня нет способа передать его вам через слова на страницах.
Я не могу изложить его понятным вам языком.
И никто бы не смог.
2
Дана До Бумбум
Чучу-Элайя IX д'Орикас
Алан Твайлайт
Флорибеллечель Флор
Нордиска Соната
Мальчики (или девочки?) были пятерняшками — пятью близнецами неопределенного пола, похожими друг на друга настолько, что сомневаюсь, могли бы их различить даже собственные родители.
Поскольку в классе было всего четыре стула, мальчишки (или девчонки?) устроили потасовку, как в известной игре с недостающим стулом, едва вошли в комнату. При этом они проявили пугающе дикарский и воинственный дух.
Схватка закончилась тем, что один проигравший вылетел из толпы пяти маленьких монстров с совершенно одинаковыми лицами, шортами и майками.
Я обратился к мальчику (девочке?), сидевшему (ей) слева в первом ряду.
Он (она) ковырялся (лась) в носу.
— Дана До Бумбум, зачем твоя мама послала тебя в эту школу?
— Я не Дана До Бумбум, я Чучу-Элайя IX д'Орикас. Не туда попали.
Тогда я повернулся к девочке (мальчику?) справа впереди.
Он (она) с вожделением рассматривал (ла) только что извлеченную из носу «козу».
— Дана До Бумбум, зачем твоя мама прислала тебя в школу?
— Опять мимо. Я Алан Твайлайт.
Я обратился к мальчику (девочке?) в заднем левом ряду.
Он (она) как раз в этот момент бил (била?) соседа спереди.
— Дана До Бумбум, для чего твоя мама…
— Я не Дана До Бумбум, черт побери! Я Флорибеллечель Флор!
Я обратился к мальчику (?) (в общем, непонятно к кому, к «ребятишке») сзади справа.
Он (она?) как раз только что плюнул (ла?) в соседа впереди и поспешно собирал (ла?) новую слюну, запасаясь снарядами на случай ответной атаки.
