Эти и подобные им разочарования и радости заполнили его отпуск, вечера, выходные дни, праздничные дни. К работе в школе он относился теперь легкомысленно: усевшись по окончании занятий на свой велосипед, он тут же выбрасывал школьные дела из головы. Дело дошло до того, что он чуть не забыл предупредить директора о своем уходе.
Узнав от мужа, что директор, как и следовало ожидать, отнесся к запланированному бегству из школы не только неодобрительно, но наотрез отказался отпустить Пётча, Элька ничего не сказала, но в ней зародились надежды, которые уже на следующий день пришлось похоронить. Пётч не пытался проломить крепкие решетки народного образования, он попросту обошел их, он поднял не бурю, а трубку телефона, и завертелся круг телефонных переговоров, захвативший одного профессора, одного министра по имени Фриц, двух государственных секретарей и одного окружного инспектора народного образования и закончившийся там, где начался, то есть в Липросе. Рассказывая об успехе, Пётч упомянул о каком-то «проводе» наверх, и Эль-ка справедливо сочла, что ему не к лицу перенимать речевые обороты профессора Менцеля.
Все это дало ему возможность выиграть время. Однажды ночью ему пришла в голову мысль, стоившая ему многих часов труда. Дело было простое и легкое: надо было просмотреть библиографии и каталоги и поискать, нет ли там книг этого Массова. Он нашел их, причем действительно только (как сейчас все сходилось!) за период 1815–1820 годов, и удивительно много — целых семь, пусть лишь брошюр, к тому же в последней из них были указаны должности автора и развернутое наименование места его службы. Загадочное ВЦК расшифровывалось как Высшая цензурная коллегия. Пётч не заметил комичности, заключавшейся в этом открытии, и прошло немало времени, прежде чем он понял, что перерождение этого человека и его творчества отражало все злополучное развитие тех лет. Ибо политические брошюры Массова соответствовали его должности. Явственно, хотя и не громогласно, «бранденбургский якобинец» отказался от своих юношеских прогрессивных взглядов и теперь самым постыдным образом предавал бунтующих студентов, клеймя их якобинцами.
В связи с этими сочинениями, которые подкрепляли гипотезы Пётча, но доказательств не давали, он получил (было уже начало июня) один важный документ из местности, куда он однажды писал, но ни на что не рассчитывал. Некий старик по имени Альфонс Лепе-тит прислал из Люнебургской Пустоши письмо с двойной франкировкой, которое находилось в пути дольше, чем если бы шло морским путем из Австралии; оно содержало фотокопию некролога на смерть вице-президента Массова. Несколько десятилетий назад Лепетит защитил диссертацию на тему «Вильгельм Гумбольдт и Карлсбадские постановления 1819», Пётч читал эту диссертацию и запросил доктора: встречалось ли ему имя цензора Массова. Встречалось, и Лепетит, ставший тем временем пишущим пенсионером, заинтересовался познаниями Пётча о Массове — в связи с подготовкой сборника под названием «Реставрации в Германии». «Можно ли в нем напечататься?» — спросил Пётч, но ответа не получил, поскольку спросил лишь самого себя и Эльку. Его письмо в Пустошь содержало много вопросов и примечание (продиктованное осторожностью), что его исследование проблемы Шведенов — Массов еще не закончено.
Через несколько дней оно было закончено. Некролог на смерть блаженной памяти господина фон Массова блистательно завершил круг предположений Пётча об идентичности. Как и следовало ожидать, там мало говорилось о периоде до 1813 года. Говорилось о путешествиях и пребывании в родных пенатах, где фон Массов и занимался «научными и искусствоведческими штудиями». Затем речь шла о некой Элизабет фон Квандт из Альтмарка, которой Массов в 1815 году отдал «руку для заключения брачного союза». Это имя повергло Пётча в замешательство, ибо он не мог вспомнить, где оно встречалось ему. На четвертый день, когда он рассказывал на уроке истории о Яне Гусе, слово Богемия привело в движение цепь ассоциаций, подсказавших место поисков — опубликованные письма Шведенова, где упоминалась Э., которая писала ему из Франценсбада полные любви письма, последовала за ним в Бреслау и, когда полк уходил, проливала горькие слезы. Лишь в последнем письме анонимность наполовину раскрывалась: «Ты спрашиваешь о ее имени, мой друг. Ее зовут Элизабет фон К.; но это имя, даст бог, она будет носить только до моего возвращения».
— Однако ей пришлось ждать еще два года, — торжествующе воскликнул Пётч, показывая Эльке это место. Затем он с гордостью прочитал последние страницы своего труда, где свел воедино все, что свидетельствовало об идентичности Шведенова и Массова. И хотя последних доказательств еще не хватало, аргументация была все же убедительной.
Элька поздравила его и тоже порадовалась — не успеху, а вызванной успехом веселости мужа, которая шла на пользу детям, а также и ей самой.
Десятая глава
Маленький ВинниДиктатура моды действует так же, как и другие: сперва она принуждает к внешнему подчинению, затем, после периода привыкания, подчинение становится внутренним. Что прежде являлось принуждением, то теперь — свободная воля. Что некогда казалось непривычным, нелепым, комичным, то теперь красиво. У одного этот процесс происходит медленнее, у другого быстрее, иные вообще едва ли осознают перемену и не знают даже, сколь послушно они следуют вкусам времени. Человека, который дорожит самостоятельностью мысли и чувства, охватывает ужас, когда он видит старые картины, старые фильмы, о которых нельзя сказать, что когда-то они не отвечали его чувству красоты. Иные считают попросту комичным все несовременное и всегда живут с ощущением, будто думают они не согласно моде, а правильно.
Лишь однажды, ребенком, человек со всем неведением врастает б моду, которую он, конечно же, воспринимает как единственную и правильную. Знаменательна первая сознательно пережитая перемена. Старое отметается, его считают соответствующим вкусу отцов, устаревшим, презренным, а потом и смешным, жадно хватают новое, как думают, собственное, бунтуют, а в действительности оказываются опять-таки конформистами. Бросают вызов старой диктатуре, потому что уже подчинились диктатуре новой.
Однако в нынешние времена жизнь человека длится дольше, чем мода, и требуется особая готовность к приспособлению, чтобы следовать каждому из ее веяний. Не всякий это умеет. Большинство людей все же не во всем подчиняется ее влиянию, они останавливаются на достигнутой второй фазе и позднее, при новых переменах, пытаются обходиться вариациями. Поскольку мода имеет смысл только в том случае, если человек общается с другими людьми, избежать ее диктата лучше всего удается, когда живешь одиноко, никем не интересуешься или встречаешься с людьми, у которых так же мало времени для следования моде, как у тебя самого.
Темный костюм Пётча уже более десяти лет был ему к лицу при югендвайе, конфирмациях, похоронах, на танцевальных вечерах и семейных праздниках. Теперь же Элька вдруг обнаружила, что Пётчу совершенно невозможно пойти к Менцелю в этих узких брюках, остроносых туфлях, в этом галстуке-шнурке. Сперва он рассердился и не хотел ни о чем слушать, потом заколебался и в конце концов попросил ее съездить с ним в город за покупками. Выбор был невелик, ему понравилось лишь немногое, но нужного размера не оказалось. Усталые и раздраженные, они вернулись вечером из Бескова и через несколько дней поехали в Берлин, где носились из магазина в магазин, чтобы в конце концов купить то, что видели в первом магазине: костюм и длинное платье. И если Элька вечерами теперь примеряла то одну, то другую обнову, с удовольствием заново училась краситься, то Пётч облекся в свою новую одежду лишь в день менцелевского праздника и чувствовал себя разряженным, как клоун.
В четыре часа приехало такси, чтобы отвезти принарядившихся супругов на вокзал. Детям родители показались смешными. Исходивший от матери аромат духов они назвали вонючим. Бабуля озабоченно качала головой, считая, что все это сумасбродство, которое до добра не доведет. Пётч нес большую дорожную сумку. Кроме набело переписанной и переплетенной статьи там лежали карманный фонарь и сапоги Эльки (для обратной ночной дороги).
Был будничный день. Они сидели в поезде, в котором ехали к ночной смене живущие в деревнях рабочие. Иные из них когда-то были одноклассниками Пётча, другие — его бывшими учениками. Они думали, что Пётчи едут на свадьбу. Дабы не вдаваться в подробности, он хотел подтвердить это, но Элька рассказала, как в действительности обстоит дело, и это произвело впечатление, так как один из слушателей видел Менделя по телевизору. Другой, считавший себя человеком бывалым, заявил, что дамы этого круга придут все в платьях до лодыжек. Тогда Элька, которая подвязала платье под пальто, чтобы не привлекать к себе внимания, продемонстрировала его и все зааплодировали, как на показе мод. Ее нашли красивой и сказали об этом. Она обрадовалась, но это не прибавило ей уверенности — ведь ни Пётч, ни эти мужчины не были людьми компетентными.
