чтобы раз за разом обращаться к этим принципам и придавать их использованию как можно большие масштабы»[91]. Согласно Журго[92], впоследствии и на о. Св. Елены император ограничился тем, что признал некоторые положительные качества работ Жомини, причислив их к стоящим внимания публикациям, однако подчеркнув при этом, что на вершине своей полководческой славы ни о чем подобном не знал.
Таким образом, попытка построить целостную систему на основе полководческого искусства Наполеона провалилась, однако вплоть до недавнего времени ее повторяли во Франции вновь и вновь. Подполковник Камон[93] самым решительным образом отстаивает именно эту точку зрения. Колен также начинает свое яркое изложение становления Наполеона как полководца словами: «Среди полководцев Нового времени ни один не обладал столь явным и законченным методом, как Наполеон, ни один [не считал], полагал он и постоянно это подчеркивал, что в основании всякого оперативного решения должна быть положена система, ведь чистое стечение обстоятельств не позволит добиться чего-либо»[94]. Колен утверждает, что гениальность якобы внезапных решений Наполеона является результатом его незыблемой теории, которую он сформулировал. Действия императора в ходе войны будто бы были подчинены «действенным в целом законам, выведенным логическим путем из неоспоримых принципов. Он неизменно высказывался против всякого противоречащего им мнения, стремящегося усматривать в войне только лишь набор отдельных случаев, каждый из которых требует особого рецепта». Колен завершает словами: «Наполеон имел величайшую мудрость и величайшую твердость оставаться верным тем правилам, которые он для себя установил, что бы ни происходило. История его гения – история его доктрины, а раскрытие его гения выразилось в развитии этой доктрины».
Едва ли эти слова соответствуют натуре великого императора-полководца. После войны 1870–1871 гг. во Франции осознали, что в теоретических построениях побед Наполеона тайны искать не следует. В частности, генерал Бонналь подчеркивал, что от абстрактных уроков Жомини благотворного влияния на обучение французского офицерского корпуса ни в коем случае ожидать не приходится. Он писал[95]: «Изучение войны должно иметь в основе своей опыт тех, кто предшествовал нам своей солдатской карьерой, а всякая система военного искусства, принявшая форму неких общих принципов, фактически аксиом, применявшихся Жомини, ведет к ошибкам и непременно ставит в опасное положение». Генерал настойчиво заявляет, что нам, немцам, следует благодарить Клаузевица за то, что мы были ограждены от подобных поисков системы, а потому смогли овладеть истинным наследием Наполеона.
Бонналь не нашел достаточно широкого отклика у своих земляков. Это и показала Мировая война. Французский дух продемонстрировал себя воспитанным на точных формах и позитивного рода выводах Жомини, нежели на той манере исследования, с которой прослеживал события войны Клаузевиц[96].
Выше уже шла речь о тех базовых воззрениях, которые высказал Клаузевиц о теории войны, а также кратко были намечены границы, в пределах которых должна действовать подобная теория. В предисловии к своей работе «О войне» Клаузевиц говорил: «То, что понятие научного состоит не только лишь и даже не главным образом в системе и уже готовом здании ее уроков, не требует дискуссии. В этом поверхностном описании системы искать вовсе не следует, она представляет собой не законченное научное здание, а лишь отдельные части этой работы». В найденном в его наследии «Извещении» от 1827 г. есть такие слова: «Если преждевременная смерть настигнет меня еще до окончания этой работы, тогда то, что здесь останется, конечно, можно будет назвать лишь бесформенным массивом мыслей». С учетом этого, а также вместе со стремлением привести в соответствие теорию с реальной жизнью, и следует оценивать тот факт, что в работе «О войне» зачастую возобладала чисто философствующая манера рассуждений, а об этом современный читатель подозревает далеко не всегда. Сам Клаузевиц поэтому опасался многочисленных недопониманий. Ранняя смерть, о которой он, кажется, подозревал[97], помешала ему переработать свой труд во «включающий в себя все небольшой том формата в 1/8». Некоторые выводы автора, в особенности касающиеся тактических вопросов, кажутся нам уже не вполне ясными, ведь они взяты из опыта прошедшей эпохи. Многое из того, что резко подчеркивает Клаузевиц, нам представляется чем-то само собой разумеющимся, однако – и это необходимо учитывать – главным образом, благодаря именно его урокам.
Попытка разработать теорию войны то одного, то другого, как мы видели, неизменно приводила в сферу абстракций, но не к реальности жизни. Однако высочайшим ее подъемом и крайним проявлением и является война, поэтому в рамках ее и может оправдаться лишь один урок, подходящий ко всему бесконечному множеству разнообразных вариантов военных действий, который как Клаузевиц, так и мы сводим к тому, что всякий случай следует рассматривать и анализировать в его своеобразии. Именно открытие и распространение этого вывода и стало его свершением. Развиваемые Клаузевицем тезисы пронизаны мыслью о сокрушении. Для него война подчиняется «высшему закону поиска решения с помощью оружия», а «уничтожение вооруженных сил противника ради всех целей, которые только могут преследоваться в войне, всегда необходимо более, чем что-либо». Поэтому лишь крупные тактические успехи могут быть превращены в большие стратегические, и «тот, кто беспристрастно читал историю, не сможет удержаться от убеждения, что из всех воинских доблестей именно энергичность в ведении войны всегда более всего содействовала славе и успехам оружия».
То недопонимание, которое опасался вызвать Клаузевиц, было особенно тесно связано с его мнением, что оборона является более устойчивой формой ведения войны. Противоречие, которое содержится в этом по отношению к прочим его выводам, оказывается однако лишь мнимым, ведь он четко утверждает: «Если оборона – сильнейшая форма ведения войны, имеющая, однако, лишь негативную цель, то к ней следует прибегать лишь до тех пор, пока она приносит пользу, пока в ней нуждаются из-за слабости, но ее следует прервать, как только становятся достаточно сильными, чтобы ставить перед собой позитивные цели. И в том, что оборона представляется более устойчивой формой ведения войны, Клаузевиц вовсе не отказывается от своего замысла о сокрушении. Он рекомендует лишь использовать ее естественные преимущества и заклинает от всякой односторонности, которая не хочет знать ничего кроме атаки, хотя затем и говорит: «Где-либо добровольно оставаться в обороне представляется абсурдом, хотя не может быть большего абсурда, нежели намереваться атаковать при любых обстоятельствах». Мировая война вследствие громадного роста современных боевых средств придала новую силу мнению о ценности обороны в том виде, который нам встречается у Клаузевица.
При беглом прочтении его выводы могут быть легко истолкованы неверно, так как в работе «О войне» глава, касающаяся атаки, содержится лишь в набросках. Здесь же следует отметить, что в большинстве случаев имеет место «кульминационный момент атаки» и что – как и
