в Мировую войну – не в каждой войне победитель будет в состоянии полностью разгромить противника силой оружия, однако с другой стороны подчеркивается, что атаку следует безостановочно развивать без промежуточных периодов. «Внезапность и безостановочность суть мощнейшие ее рычаги». Для него требуется не выигранное сражение, а полная победа, а «к таковой приводит атака в обход или же сражение с перевернутым фронтом, ведь в обоих случаях исход всякий раз носит решающий характер».
Заслугой Клаузевица является ясное изложение внутренней взаимосвязи между войной и политикой. Он определяет войну как «инструмент политики, как продолжение политического процесса, как проведение политики иными средствами». Если война принадлежит политике, то она принимает характер последней. Чем она масштабнее и мощнее, тем больше и война, и это может дойти до степени, когда война примет свое абсолютное обличье. Военное искусство в высшей своей стадии приводит к политике, однако, конечно, к такой политике, которая вместо обмена нотами дает сражения. Таким образом, говорят нечто совершенно иное, нежели хотели сказать, когда, что часто бывает, рассуждают о вредном воздействии политики на ведение войны. Это не влияние ее, а сама политика, которую и намерены упрекать».
Не считая военных уроков, которые развиваются в ней, работа «О войне» приобрела совершенно особое значение именно из-за ее высокой этической и психологической составляющей. Ведь Клаузевиц говорил: «Должна ли теория развиваться сама собой в абсолютные выводы и правила? Но тогда она будет бесполезна на практике. Теория обязана учитывать и человеческую натуру, и храбрость, и дерзость, даже отвага должна найти в ней свое место. Жизнь с ее поучительностью никогда не выдвинула бы Ньютона или Эйлера, однако вполне привела бы к высшим расчетам Конде или Фридриха. Смелость каждого, от кнехта в обозе и барабанщика и до полководца, является благороднейшей из доблестей, истинной сталью, придающей оружию его остроту и блеск. В некоторых положениях величайшую осторожность следует искать в величайшей дерзости, и смелость на войне имеет свои преимущества; она является поистине творческой силой. Несвоевременная дерзость останется лучшей из ошибок. В войске, где она часто проявляется, идет бурный рост, хотя зритель имеет более прочную почву под ногами. Вызванная ощущением превосходства, смелость несет отпечаток геройства».
И если война «суть область физических усилий и испытаний, и чтобы не быть поверженным ею, требуется известная сила тела и духа, неважно, прирожденная она или воспитанная в себе», то одновременно война и область трений. «Мощная, железная воля преодолевает трения, она сметает препятствия, даже технические. Словно обелиск, возвышающийся на главной улице города, в центре военного искусства, существенно выделяясь, стоит твердая воля гордого духа. Поэтому и в самых чрезвычайных свершениях на войне заслуга концепции неизменно наименьшая, хотя ее оправданность всегда является одним из необходимых условий». Но так как в войну «три четверти тех факторов, на которых и основываются действия, остаются в тумане большей или меньшей неизвестности, здесь все же претендуют на всеобъемлющее и четкое их понимание, чтобы по ходу оценок нащупать истину», тем более, «что не существует такой сферы деятельности человека, которая была бы так часто и так масштабно связана с случаем как война». Чтобы выстоять в этой области неизвестного, требуется решительность, «это совершенно особое направление анализа, которое подавляет всякую ненужную робость перед лицом колебаний и медлительности. Люди с энергичными, глубокими и скрытыми качествами характера в большинстве своем склонны к тому, чтобы своей титанической силой выдержать чудовищную массу, а в виде нее мы можем себе живо представить все трудности ведения боевых действий». Однако справиться с ними не сможет и титаническая мощь, если она не опирается на армию, в которой преобладают военные доблести. «Воинские доблести есть те части, которые делает единым целым гений полководца». Этот гений представляет собой «гармоническое объединение сил».
Выше приведенные фрагменты книги «О войне» позволяют понять, в сколь высокой степени связано развиваемое в ней учение с реальной жизнью, и именно в этом и заключается его ценность. Что толку выводить принципы, которые не выдерживают серьезную пробу. «Теория должна быть высвечена ясной картиной массы обстоятельств, чтобы тем легче было оправдать ее положение. Она не может добавить к духу никаких рецептов решения проблем. Она лишь позволяет окинуть взглядом массу обстоятельств и затем вновь отдаться высшим сферам деятельности». В действительности она лишь вступление к действиям, а не система ведения войны, за что мы и должны быть благодарны Клаузевицу. Он в значительной мере воздействовал на становление образа мыслей прусского, а тем самым и всего германского офицерского корпуса. Из тех воззрений, которые он когда-то обосновал, многие постепенно перешли в германские служебные инструкции. Так, Клаузевиц еще долго влиял на нас и оказывал благодеяние даже тем, кто так никогда и не дал себе труда вникнуть в его труды.
В подобном влиянии незаменима еще и известная зрелость и ясность понимания военного дела. То, что Клаузевиц говорит о войне, в целом чрезвычайно просто, однако самое простое и есть сложное, что относится, как явление жизни в целом, и к его охватывающим войну выводам. Это объясняет частично, почему позитивные изложения Жомини зачастую находили отклик и в самой Германии. Генерал фон Кэммерер заявляет[98]: «Принципы геометрической военной теории с четкой позитивной целью все же одним ударом уничтожить нельзя. Привязанность к заученным формам и тоска по «эклектическому тезису, который так же определял бы нечто», совместно привели к тому, что жизнь этих принципов была продлена. Новым представителем этого направления стал Виллизен, который хотя и был во время Освободительной войны в штабе у Блюхера[99], в своей вышедшей в 1840 г. книге «Теория большой войны» отклонился от реальной жизни. «Книга, – пишет Кэммерер, – демонстрирует воспитанного в духе гегелевской философии со всеми преимуществами основательного упражнения в раскрытии и разборе самых разнообразных мысленных конструкций. В то время как Клаузевиц каждый шаг сопровождает ссылкой на опыт, Виллизен поспешно идет от вывода к выводу, к цели, лишь периодически бросая довольно беглый взгляд на мир вещей»[100]. Как и Жомини, он, как правило, лишь походя обращается к военной истории. Поэтому приводимые им примеры являются скорее «блистанием начитанностью», как это называл Клаузевиц. Ведь последний полагал тактику «учением об использовании вооруженных сил в бою», а стратегию – «учением об использовании боя для достижения целей войны», тем самым применяя эти термины одновременно и в более широком, и в более узком смысле, чем Виллизен, который полагает стратегию «учением о коммуникациях», а тактику – «учением об ударах». Помимо тех нужд, «от которых зависит удовлетворительное существование армий», согласно ему существуют еще и «собственно активные, используемые в военном деле качества, сплоченность». Система же
