Во время трапезы я вдруг отвлекся от контрабандного бифштекса, который, вероятно, именно по этой причине был тверд как подошва. Мне в голову пришла мысль.
– Послушайте, Марк… Вы сказали, что у вашего литературоведа есть постоянный пропуск? А у вас?
– Отвечаю «да» на первый вопрос и «нет» – на второй. Что весьма прискорбно,– прибавил он с иронией,– ибо вы не преминули бы обратиться ко мне с просьбой об очередном одолжении, не так ли?
– Именно так. Мне нужно срочно отправить в Париж письмо. Межзональные открытки идут ужасно медленно. Если бы вы пересекли этой ночью демаркационную линию, то могли бы отправить его из первого попавшегося захолустья. А среди ваших знакомых, Монбризон, не найдется какого-нибудь курьера?
– Увы,– ответил адвокат.– Через несколько дней я сам должен быть в Париже. В связи с чем и ходатайствую о пропуске…– Он вынул из кармана доставленный велосипедистом конверт.– Вот, вызывают в комиссариат. Когда-нибудь я его таки получу, но боюсь, слишком поздно, чтобы быть вам полезным.
Марк отложил вилку и тронул меня за руку.
– Есть другой вариант,– объявил он.– Видите вон того посетителя в куртке каштанового цвета, что сидит за столом в шляпе? Он едет сегодня в Париж ночным поездом и будет там завтра в семь утра… Эй, Артур,– позвал он.– Иди-ка сюда, я познакомлю тебя со своим старым приятелем…
Журналист в шляпе только что отужинал. Он подошел к нашему столу и после ритуальных приветствий (месье Пьер Кируль – мэтр Монбризон – месье Артур Берже -…оч-ч-ч приятно) спросил, чем мы угощаем. Десять минут спустя, вникнув в суть моей просьбы, он взялся ее выполнить.
На обрывке папиросной бумаги я изложил инспектору Флоримону Фару, моему осведомителю из Судебной полиции, которому я когда-то помог выпутаться из весьма щекотливого положения и который был мне за это весьма признателен, свои оригинальные соображения о погоде после дождичка в четверг. Эти метеорологические глоссы означали в переводе, что наблюдение за домом № 120 по Вокзальной улице, равно как и информация о его обитателях, очень бы мне пригодилось. Я просил его направить ответ на имя Марка Кове, корреспондента газеты «Крепю».
– Не бог весть какой компромат,– пошутил Артур, ознакомившись по моей просьбе с эпистолой.
– Мне тоже так кажется. Это для одного полицейского. Алиби гарантировано.
– Не сомневаюсь.
– Отправьте пневматической почтой,– посоветовал я.
– Договорились. Если поезд не сойдет с рельсов, ваш парень получит это послание завтра утром. Что будем пить?
Он опорожнил свой бокал и допил содержимое бокала Марка. Мы заказали бутылку бургундского, которое оказалось самым обыкновенным арамонским, впрочем довольно сносным. Мы осушили вторую бутылку, затем третью… Все очень развеселились. На волне опьянения я вдруг с нежной грустью подумал о своем письме. В руках этого парня его ждала печальная участь. Он опоздает на поезд, это как пить дать… А если и не опоздает, то наверняка забудет письмо в кармане… Эх! До чего хороший советчик этот Марк Кове и до чего славные ребята эти его приятели!
Вдумчивый и сосредоточенный, как римский папа, я внимал господину Артуру Берже, который густым баритоном пел нам о самых блистательных своих журналистских победах. Он взял на вооружение странную манеру в упор смотреть на Монбризона, что называется, не спускал с него глаз, мерил взглядом поверх бокала, из которого пил, и с театральным комизмом набычивался, словно глядел поверх воображаемых очков.
Вдруг, на взлете какой-то изящной фразы, уж не помню о чем, он внезапно перебил себя и доверительно сообщил нам, что он – личность выдающаяся.
– Да,– повторил он, в упор глядя на адвоката,– выдающаяся. И сейчас я вам это докажу. Как поживает ваша рана?
– Моя… моя рана?
Монбризон пребывал в состоянии не менее жалком, чем его собеседник. На лице его по-прежнему играла породистая улыбка, однако затуманившиеся глаза блуждали.
Господин Артур Берже шумно втянул носом воздух и погрозил ему нетвердым пальцем. Затем произнес речь, из которой явствовало, что он встречался с Монбризоном на фронте в июне 1940 года в Комбетт, богом забытой дыре, где было жарко от боев и где он, Артур Берже, находился в качестве корреспондента по поручению… (Следовало название еженедельника и лирическое отступление, дававшее нам понять, что хозяин этого печатного органа явно не баловал своих сотрудников высокими гонорарами.) Тогда-то Монбризон был ранен. Что, разве не так? Адвокат признал, что это было именно так. Легкое ранение в руку? Совершенно верно. А посему господин Артур Берже воздал хвалу самому себе. Своим выдающимся способностям. Монбризон выразил восхищение его уникальной памятью. Не желая оставаться в долгу, журналист похвалил адвоката за находчивость. О да! Вот уж кто не терял времени даром и, не мешкая, переоделся в штатское, чтобы не попасть в разряд военнопленных. Даже он, Артур Берже, малый отнюдь не промах, только на другой день смог раздобыть себе все необходимое. И так далее и тому подобное. Словом, настоящий спич.
Я предложил обмыть встречу. Инцидент меня обнадежил. Человек, наделенный такой памятью, не мог сыграть со мной злую шутку и забыть о поручении. И раз уж мы добрались до главы о военнопленных и о тех, кто чуть было ими не стал, я в свою очередь рассказал пару анекдотов.
В половине одиннадцатого господин Артур Берже откланялся. Он едва стоял на ногах, но с курса не сбивался.
– Не забудьте о пневматической почте,– напомнил я.
– Не беспокойтесь, ваш петушок получит свою цыпочку,– заверил он.
Спустя полчаса хозяин ресторана вынужден был выставить за дверь таких замечательных клиентов, как мы.
– Пора закрываться,– извинился он.
На улице мы едва не передрались.
Пылая любовью к бывшим военнопленным, журналист и славный мэтр жаждали любой ценой оказать мне гостеприимство. Я решительно ответил: нет, и тут выяснилось, что я тверже стою на своем, чем на ногах. Я настроился на возвращение в палату. Истинная причина была не в этом, ибо я получил разрешение ночевать вне госпиталя. И хотя время отбоя давно уже миновало…
– В таком случае я провожу вас,– объявил Монбризон.
– И я… и я,– бормотал Марк.– Прогулка пойдет нам на пользу.
Мы распрощались метрах в десяти от строения с красным крестом на фасаде.
У ворот какой-то фанфарон, усомнившийся в моем праве разгуливать в штатском, прочитал мне нотацию и предупредил, что в следующий раз мне придется просить новое разрешение. Не чувствуя себя в силах перемахнуть через ограду, я ограничился саркастическим замечанием в его адрес.
На своей кровати я нашел письмо и чемодан, вид которого отчасти протрезвил меня. У письма, равно как и у чемодана, был один отправитель: Эдуард. Он находился в Кастельнодари и на четырех страницах распространялся о своем хорошем самочувствии, выражал надежду, что его письмо и меня застанет в добром здравии, а также сообщал, что пересылает мне мое достояние.
Я открыл чемодан.
В нем я недосчитался двух пачек табака, пары носков и кальсон, однако из нетронутого потайного отделения, изготовленного еще в концлагере на случай обыска, я извлек нетвердой рукой то, ради чего так хотел вернуть себе свой багаж: отпечатки пальцев и фотографию впавшего в амнезию заключенного.
Я отправил эти два документа в надежное место: в боковой карман рубашки. Затем влез в холодные простыни, закурил трубку и самонадеянно вознамерился поразмыслить.
Глава VI
Ложный адрес
Внезапно я почувствовал, что кровать моего соседа зашаталась и над ней возникла Грета Гарбо. Она направилась ко мне с явным намерением заговорить, как вдруг остановилась, устремив взгляд на дверь, которая медленно отворилась, пропустив девушку в макинтоше, все еще сжимавшую в руке револьвер. Я выпрыгнул из кровати, бросился к девушке, обезоружил ее. И как оказалось, вовремя. С кровати номер 120, до сей поры пустовавшей, поднялся больной. Он был в костюме и в руках держал ювелирный саквояж. Это был Джо Эйфелева Башня. Под угрозой наведенного на него револьвера он открыл саквояж, извлек роскошное жемчужное колье и повесил его на шею шведской актрисе. Позволив ему завершить эту операцию, я выстрелил. Он стал оседать на пол, изрытая проклятия, но, упав, преобразился. Это был уже не грабитель, а Боб Коломер. Тем временем через дверь просачивалась цепочка журналистов, постепенно заполнивших палату, которая была уже не палатой, а залом ресторана. Я увидел Марка Кове и Артура Берже; оба были сильно навеселе. Я уже собирался подойти к ним, как вдруг комиссар Бернье преградил мне дорогу. «Не стоит сваливать в одну кучу тряпки и салфетки,– изрек он.– Отныне профессии будут отделяться друг от друга водонепроницаемыми перегородками. Репортеры – по одну сторону, частные детективы – по другую». Громким голосом я обозвал себя идиотом.
