— Понимаю, — произношу, разливая нам, троим ещё по порции спиртного. — Хочешь, чтобы мы её поддержали?
Отец отрицательно машет головой и, закусив терпкий напиток ломтиком ветчины, говорит:
— Нет, наоборот. Во-первых, усиленно делайте вид, что всё кругом в полном порядке. А, во-вторых, хотел узнать: может быть, у вас есть на примете какие-нибудь смышлёные и ответственные девушки? 2
Мы с Филином синхронно, не сговариваясь, начинаем смеяться. Отец смотрит на нас непонимающе, с подозрением.
— Что такого смешного я спросил? О чём таком уж невозможном попросил?
— Нет, папа, ты ни при чём, просто ты понимаешь, какие девушки в основном вокруг нас вертятся? Двух приличных за жизнь знали, но одна в гробу, а вторая в командировке. — При упоминании о Наташе отец хмурится. — Поэтому вряд ли мы чем-то сможем помочь.
— Понимаю, — кивает отец, потирая пальцами покрасневшие глаза. Вижу, как он устал, как измотан. Наверное, действительно, в последнее время всё не слишком радостно. А ведь у него и своих проблем хватает с вечными заседаниями суда, процессами, уголовным кодексом и лицами, его нарушившими. — Ну, просто на будущее, если кто-то попадётся, кого не стыдно будет матери показать, то имейте в виду, хорошо?
— Хорошо, — говорим чуть ли не хором.
Только, если бы я сейчас нашёл кого-то, кого матери показать не стыдно, то, наверное, стал хоть немного, но менее одинок.
7. Никита
Раздеваюсь догола и выбрасываю все шмотки, в которых освободился, в мусорный бак. Лучше их сжечь, конечно, но сейчас не до этого. Одна мечта: искупаться и смыть с себя всё, что пристало к коже за годы. Не знаю, смогу ли снова почувствовать себя чистым хоть когда-нибудь, да и не выдумали ещё средств, чтобы отдраить грязь, которая налипла изнутри толстым слоем. Обо всём остальном буду думать позже.
Захожу в душевую кабинку и первым делом включаю горячую воду. Стекло моментально запотевает, а в районе солнечного сплетения сворачивается тугой клубок. Дыхание перехватывает, но мне нравится — словно на американских горках решил прокатиться. Беру с полки большую бутыль с шампунем и, недолго думая, выливаю на себя половину.
Не знаю, сколько времени провёл под обжигающими струями воды, но, покинув заполненную паром кабинку, чувствую себя намного лучше. Мне не во что переодеться, поэтому выхожу из комнаты, даже не обмотавшись полотенцем. Похоже, ходить голым — моя новая привычка. И мне она нравится.
— Я уже думала, что ты утонул, — говорит Ксюша, разливающая по тарелкам суп. Аромат этого варева с большой натяжкой можно назвать аппетитным, но я так голоден, что не планирую перебирать харчами. Пока, во всяком случае. — Присаживайся.
— Смотрю, хозяйственная такая стала, — ухмыляюсь, заметив, как покраснели щёки девушки, когда она заметила, что я голый. — Раньше даже вода в чайнике пригорала, а теперь щи какие-ео стряпаешь. Прогрессируешь, подруга.
— Это борщ! — говорит Ксюша, гневно полыхая глазами. — Разве сам не видишь? Или тебе нравится надо мной издеваться?
— Ну, прямо скажем, это не борщ, а адское варево, но с голодухи и полынь — амброзия. Не нужно хмуриться, дорогая моя, на правду не обижаются. И да, ты сама про меня всё знаешь, потому что за семь лет я ни капельки не изменился.
— Ладно, — кивает и садится рядом. Погружает ложку в мутную жижу, крутит ею, вертит, потом кривится и смеётся: — И правда, какой-то странный борщ вышел. Не ешь это, поехали лучше в ресторан.
— Дельная мысль пришла в твою хорошенькую головку, но стряпню не выливай — этой пищей сумасшедших богов тараканов травить можно. Вдруг заведутся? А у тебя и борщец на такой случай припасён.
Ксюша хмыкает, дёргает плечом, а в глазах обида. Всё-таки бабы любят, чтобы их стряпню хвалили.
— Не расстраивайся, научишься когда-нибудь готовить.
— Думаешь?
— Уверен.
Ни в чём я не уверен, но пусть расслабится — мне она в нормальном настроении нужна.
— Только ресторан отменяется, — говорю, отодвинув от себя тарелку. — Мои шмотки для таких мест не годятся. Их вообще выкинуть нужно. Но могу голым пойти, мне не сложно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ксюша округляет глаза, потом хлопает себя по лбу и куда-то убегает.
— Вот, смотри, что я тебе купила. — Радостная Ксения ставит на пол возле меня пакеты, набитые чем-то до отказа. — Надеюсь, тебе понравится. Я, правда, старалась угодить.
Открываю первый пакет и замечаю несколько пар джинсов, сложенных аккуратной стопочкой. В другом пакете футболки, рубашки и бельё.
— Ого, а ты молодец, — целую её в шею, от чего она ещё шире улыбается. — Крутые вещи, спасибо.
— Пока ждала тебя, о многом думала и поняла, что мода за пять лет сильно изменилась, а ты же привык хорошо одеваться. И я теперь счастлива, что смогла угодить.
Угодливая какая, просто сказка.
Выбираю чёрные джинсы и светло-голубую футболку-поло. Смотрю в зеркало, в которое тщательно избегал заглядывать всё это время, и замечаю, что, в общем-то, почти не изменился. Повзрослел, конечно, но не критично. И это хорошо.
— Тебе идёт. — Ксюша становится рядом и поправляет складку на моём плече. Замечаю в зеркале, как счастливая улыбка расплылась на её лице. — И с размером угадала — боялась, что велико будет.
— Глаз-алмаз, — усмехаюсь, поправляю трикотажный воротник и отхожу от зеркала. — Я готов.
Ксюша снова выбегает из комнаты, а я остаюсь один на один со своими мыслями. В комнате тихо, лишь слышно как тикают настенные часы в форме совы.
Вообще в доме довольно уютно: мебель из натурального дерева, картины на стенах, ковры. После того, как отец Ксении — местная шишка — отправился к праотцам, девушка стала сама себе хозяйка, отхватив неплохое наследство. Не знаю, сколько денег на данный момент на её счету, но раз она согласна тратить их на мои нужды, постараюсь терпеть её и держать себя в руках, хотя и тяжело будет. Но буду пытаться, потому что, собственно, благодаря ей и её деньгам в первую очередь я смог раньше выйти на свободу.
Не умею быть благодарным, но ведь за жизнь неплохо научился изображать то, что хотят видеть люди, поэтому справлюсь. Если только выводить меня перестанет.
Подхожу к небольшому круглому столику, стоящему в дальнем углу комнаты, и наливаю почти полный стакан бурбона из красивого хрустального графина. Не коньяк, конечно, но тоже сгодится. На этажерке стопками расставлены виниловые пластинки с моим любимым джазом, а на полке ждёт своего часа проигрыватель. Не могу вспомнить, чтобы Ксюша увлекалась подобной музыкой, значит и это тоже для меня. Забавно.
В голове пульсирует боль, от которой не спрятаться и не скрыться. После той травмы, что получил почти сразу, как попал на зону, приступы стали моими верными спутниками. Я никак не могу избавиться от этой напасти и даже точного диагноза не знаю, хоть и обследовался и даже таблетки какие-то пил. Но в лагере медицина, мягко скажем, не на самом высоком уровне, поэтому мне вряд ли смогли бы там помочь, даже имей они такое желание.
На лбу выступает пот, в глазах темнеет, а руки начинают трястись — верные признаки скорой мигрени. Сжимаю пальцами переносицу, пытаюсь проморгаться, глубоко дышу, но боль не отступает. Выпиваю залпом почти половину стакана, и бурбон обжигает глотку, стекает по пищеводу и оседает на стенках пустого желудка.
— Поехали? — высокий голос Ксюши пулей вонзается в мозг, и мне хочется кричать, чтобы она заткнулась и больше никогда, ни при каких условиях не смела открывать рот. — Ой, ты такой бледный. Что случилось?
Она испуганно вскрикивает и подбегает ко мне. Причитает, хватает за руки, пытается заглянуть в глаза, сжимает ледяными пальцами щёки в тщетной попытке выяснить, что со мной не так. Отталкиваю её в сторону и шиплю от боли.
— Отвали, нормально всё. Просто устал и голоден. Уйди, я сказал! — хриплю, отпихивая чокнутую наседку в сторону.
В эту минуту наплевать, даже если она упадёт и больно ударится. Или же вообще убьётся к чертям - главное, чтобы перестала причитать.
