- Григорий, - сказала она. - Вы знаете, о чем я мечтаю? Нет, вы, Григорий, не знаете. - И слова у нее были мертвыми, словно хорошо высушенное и отлакированное дерево, сохраненное для потомства. - В детстве я мечтала о говорящей кукле. Сейчас я мечтаю о говорящей собаке. А когда вырасту, буду мечтать о говорящей лошади.
- Да? - сказал Гришка. - Может быть, Шарик еще научится?
Лиза возразила с уверенностью:
- Не спорьте, Григорий. Шарсимба очень отважный пес, но разве он сможет заговорить?
- А может быть, он не хочет, - сказал Гришка. - Ведь всегда есть опасность наговорить глупостей.
- Мне его жалко, - вздохнула Лиза.
Шарик, который до этого разговора рычал и крутился волчком, вдруг сник. Уши опустил. Хвост поджал. Теперь это был не охотник на львов, а маленький и беззащитный одинокий щенок.
- Интересно, - прошептал он. - Может быть, вы объясните все же...
- А ты помолчи! - прикрикнула на него девочка Лиза. - Тебя покамест не спрашивают. Не терплю, когда младшие в разговор вмешиваются.
Шарик поднялся и, поджав хвост, побежал мелкими шагами в край деревни.
Лиза крикнула:
- Шарик, ко мне!
Но Шарик не обернулся.
- Ко мне! Тебе говорят!
Но Шарик только надбавил шагу.
Девочка Лиза принялась возмущенно высказываться на тему, как она Шарика спасла, как давала ему конфеты и каким, сам видишь, он оказался неблагодарным.
Отметил Гришка - изменилось что-то в природе, словно приблизилась гроза с гремучими молниями, пока еще невидимая, но уже ощутимая. Понял, что жизнь его теперь усложнилась - только глаз, да ушей, да еще доброты для понимания ее будет мало.
КОГДА-ТО ДАВНО
Еще издали поманил Гришку теплый хлебный запах. Гришка на запах пошел. Он думал: что же случилось, почему так грустно ему? Думал и хлебный запах вдыхал.
Мама всегда говорила:
- Относись к хлебу почтительно, как к отцу. Ешь его аккуратно.
Дядя Федя, наверное, относился к хлебу, как к другу, он его похлопывал, и приговаривал, и подмигивал, будто давно с ним не виделся. А когда нарезал для еды, прижимал каравай к животу. Ломти отваливал толстые, одним круговым движением, присыпал крупной солью и дышал с удовольствием, словно выходил из продымленного помещения на улицу.
- Подыши, - говорил он. - Дух какой. Всякий раз поражаюсь. И что в нем? Не пряник - хлеб простой, а как пахнет.
Запах хлеба по мере Гришкиного продвижения становился все крепче. Заметил Гришка, что собаки и курицы вдруг повернули носы в одну сторону. А запах хлеба стлался над землей величественно, как басовый звон.
- В пекарне, наверное, хлеб поспел.
Пекарня посреди деревни была в бывшей старинной церкви. Церковь ту старинную купец Зюкин построил, очень хитрый купец и очень все к себе загребущий. Была церковь толстостенная, грузная, как сундук, даже самые древние бабки-старухи на нее не крестились - такая некрасивая, к земле прижатая.
И вот запах хлеба ее как бы поднял, стены раздвинул, как бы раскалил изнутри.
Шел Гришка к пекарне медленным шагом, задавал себе вопрос: "Почему мне так грустно?" И размышлял о хлебе - он недавно вкус хлеба понял. Рядом и позади Гришки собаки шли, курицы, лошади, кошки, сороки, муравьи...
Пекарь - раскрасневшаяся тетя Полина высыпала из окна всем гостям крошек-обломышей. Гришке дала краюху мягкую, пушистую, неровную, но от запаха как бы круглую, такую большую и всевозрастающую. Такую чудесную, что Гришка глаза зажмурил и вообразил следующее: когда-то давно, много-много лет назад, когда все люди были детьми, когда деньгами служили разноцветные стеклышки, земля была свежая и молодая, такая мягкая, такая пушистая и такая духовитая, как горячий хлеб. И вот на ее поразительный запах слетелись со всей вселенной букашки, и лошади, и слоны, и киты, и медведи, и черепахи. Тогда небось все летали. Слетелись - и теперь на земле обитают.
Сквозь эту грезу различил Гришка щенка Шарика. Шарик лежал в отдалении, в тени лопухов, а в глазах его темных стояли слезы.
- Худо, - сказал Гришка. - Так худо, хуже и не придумаешь.
И вдруг Гришка ответил на свой вопрос: "Почему мне так грустно?" Потому, ответил, что осознал одну чрезвычайно простую мысль.
При встрече он выскажет ее девочке Лизе без колебаний.
Я НАД ТОБОЙ ХОЗЯЙКА
Возле правления колхоза висела доска с надписью: "Приказы и объявления". И то и другое сугубо официального смысла прикалывали на доску кнопками. Вечером на этой важной доске появилось объявление частного характера, к колхозным делам никакого отношения не имеющее. Написано на нем было:
САБАКА ИЩЕТ СЕБЕ ВЕРНАВО ДРУГА.
А под объявлением сидел щенок Шарик, и вид у него был неважный.
Первым объявление прочитал Гришка: он всякое письменное слово читал, развивался для будущего поступления в школу.
- Зачем искать? Пойдешь ко мне. Не сомневайся, я очень верный.
- А я и не сомневаюсь, - ответил Шарик и хвостом вильнул, как бы извиняясь. - Только ты меня взять не можешь, тебе у мамы спрашивать нужно.
- Она согласится. Она как увидит тебя, так сразу полюбит. Будем вместе в городе жить, - сказал Гришка таким голосом, словно дело это решенное.
Шарик глаза опустил, голову между лап свесил.
- Нет, - сказал он. - Я здесь хочу жить, в этой красивой местности.
Дачные дети подошли, прочитали объявление, стали наперебой щенку Шарику предлагать себя в верные друзья. А Костя Гостев, который своего ученого эрделя Юшку хотел променять, стоял сейчас в речке, синий от холода, и уши водой мочил - бабушка у Кости была человеком решительным и справедливым. Вдруг толпа расступилась - к доске объявлений подошли сразу двое: Пестряков Валерий и козел Розенкранц.
- Ясное дело, я тебе верный друг, - заявил Пестряков. - Сразу в лесной поход пойдем по компасу.
Шарик голову еще ниже свесил.
- Извини, я к тебе не могу...
- То есть?! - воскликнул Пестряков вопросительно.
- У тебя удивления нет, - прошептал Шарик. - Вдруг мы в лесном походе льва встретим?
Пестряков Валерий рот широко открыл и долго не мог закрыть.
- Да, - сказал козел Розенкранц. - Положеньице.
Тут толпа расступилась еще раз, как бы в кружок стала. И в этом кругу посередине оказалась девочка Лиза в совсем новом платье.
- Это еще что? - сказала она и ногой топнула. - Ты моя собственность. Я над тобой хозяйка.
Все молчали. И собаки, которые пришли с дачными детьми, тоже молчали, только носы отворачивали.
- Я человек честный, - объяснила Лиза с гордостью. - Признаю: может, я его немножко обидела в словесной форме.
- Если совсем маленько, то может быть... - попробовал заступиться за Лизу козел Розенкранц, но фыркнул вдруг и добавил: - Лизка, скажи большое спасибо, что я теперь стал культурный, даже книжку читаю о путешествиях в жаркие страны, не то я бы тебя сейчас в пыли вывалял и в крапиву затолкал.
Тут Гришка выступил вперед и без колебаний высказал Лизе простую мысль, которую понял, когда ел горячий хлеб из пекарни. Но поскольку он еще не учился в школе, то простые мысли не умел излагать просто. Вот что у него получилось:
- Если друг, то не собственность. Если собственность, то унижение. Если унижение, то в дружбе измена. Если измена, то предательство. А предательство маленьким не бывает.
Лиза сделалась красной, как ее красный шелковый бант.
- Ах, так! - воскликнула она. Направилась было уходить с высокомерным презрением, но повернулась, всхлипнула и прогудела не слишком разборчиво: - А Шарик сам изменник. И пишет безграмотно, как курица лапой... И вы такие же...
ШУТКИ ТУТ НЕУМЕСТНЫ
Пестряков Валерий остался у доски приказов и объявлений уговаривать Шарика, а Гришка пошел по деревне. Он размышлял над той простой мыслью и почему-то девочку Лизу жалел. Представлялась ему девочка Лиза, с носом, так высоко задранным, словно она хочет проклюнуть небо. Но ведь небо иллюзия, просто-напросто оптическая синева.
- Здравствуйте, Григорий... Я, Григорий, домой вернулся.
От неожиданности Гришка вздрогнул, голову поднял - на ветке воробей сидит нахохлившийся, Аполлон Мухолов.
- Здравствуйте! - закричал Гришка. - Вы в отпуск?
- А вы, как я вижу, стали шутником, - сказал воробей Аполлон Мухолов. - И пожалуйста. И на здоровье.
- Что случилось?
- И не спрашивайте!
А когда они помолчали немного, не мешая друг другу вопросами, Аполлон Мухолов сказал:
- Разбита мечта.
- Вы поссорились с чайкой?
- Нет. Я улетел тихо.
- Но, надеюсь, вас теперь можно называть моряком?
Аполлон Мухолов кинул на Гришу несколько быстрых булавчатых взглядов.
- Нет. Моряка из меня не вышло. Хотя, если быть справедливым, морских воробьев нет в природе. Морские птицы питаются рыбой. У меня от нее изжога и дурной запах во рту... А волны! Вы видели волны?
- Нет еще, - честно сознался Гришка. - Крупных волн я еще не видел.
- А ветер! Бешеный ветер, и спрятаться негде. Весьма неприятное и постыдное чувство - неуправляемость. Тебя куда-то несет, а ты не можешь противостоять и бороться... Конечно, справедливости ради, нужно отметить, что тамошние береговые воробьи приноровились. Они умеют предчувствовать ветер и научились скрываться вовремя. А в затишье, когда тепло и безопасно, они купаются в море на мелком месте. Вы бы видели, какими они тогда становятся гордыми и надменными, прямо микробакланы. Но с моей отвагой на море невозможно. Последний раз я утомился, летая, как буревестник, над морем, там, где волны, сел на плавающий предмет, и - что вы думаете? - этот предмет оказался уткой-нырком, которая сунула голову в воду и высматривала добычу. Она ее высмотрела и нырнула. Не кривя душой, я скажу - я испугался. Вы бы не испугались, оказавшись в открытом море? К тому же, как вы, наверное, догадались, я не умею плавать.
