Он старательно собирал любые новости и слухи, приходившие из Венгерского королевства. Конечно же, он не мог не слышать о многочисленных войнах с половцами, которые вела Эржебет, об опустошительном набеге монголов, которые почти добрались и до его земель, но обломали зубы о Священную Римскую Империю. Внешне он злорадствовал.
— Поделом этим спесивым мадьярам, — говорил Гилберт, распивая вино со своими братьями. — Теперь они, небось, пожалели, что выгнали нас! А поздно лить слезы!
Он громко хохотал, и рыцари поддерживали его довольным смехом.
Но на самом деле он жутко переживал, места себе не находил от волнения и даже собирался послать к Эржебет отряд. Да что там, он бы сам с радостью примчался к ней на выручку! Но он знал: после всего, что между ними было, гордая Эржебет ни за что не примет его помощь. Да и положение в Пруссии было таким, что он нуждался в каждом рыцаре, все, что смог Орден — выделить небольшую группу ратников в польское войско, схлестнувшееся с монголами. Поэтому он лишь втайне от всех молился за Эржебет, и облегченно вздохнул, когда узнал, что монголы ушли в степь, а Венгерское королевство постепенно восстанавливается.
«Вот так, хорошо, Лизхен… Не позволяй никому себя покорить, оставайся такой же сильной. Только я могу победить тебя! Только я…»
Жажда соперничества мешалась в нем с нежностью к ней и непонятным возбуждением, которое томило его и гнало, гнало вперед. Гилберт сцепился с Великим Княжеством Литовским, воевал с Польшей и даже ходил в поход на Русь… Он рвался и рвался ввысь. Но чем выше поднимаешься, тем больнее падать. И однажды он с грохотом рухнул вниз. Польша и Великое княжество Литовское, Феликс и Торис, прежде воевавшие друг с другом, объединились против него, и нанесли Гилберту сокрушительное поражение. Он и раньше, бывало, проигрывал, но такой разгром с ним случился впервые. Великий Магистр и большинство рыцарей пали, а самого Гилберта, тяжело раненного, братья все же успели вынести с поля боя. Он лежал в горячке в осажденном замке, все время порывался взобраться на стену и «как следует взгреть этого белобрысого неженку», но враги отступили, и был заключен довольно выгодный мир…
Вот только все это стало началом конца. Пытаясь восстановить свою честь, Гилберт начал новую войну и на сей раз проиграл окончательно и бесповоротно…
Он невидящим взором смотрел на лежащий перед ним документ. Один росчерк пера — и он станет вассалом Феликса Лукашевича, от одного вида которого Гилберта мутило.
— Ну что, тевтон, допрыгался. — Тот зло ухмыльнулся. — Давай, подписывай, не тяни, все равно тебе некуда деваться. О да, Великий Гилберт Байльшмидт, из тебя выйдет отличная собачка! Будешь теперь гавкать не на меня, а на моих врагов… И приносить мне палочку.
Феликс визгливо расхохотался, Гилберту очень хотелось засунуть перо ему в глотку, чтобы хоть как-то заставить замолчать. Но вместо этого он вывел дрожащей от гнева рукой под текстом вассальной клятвы свое имя.
— Подавись, гнида, — прошептал он. — Я тебе еще припомню этот смех… Я тебе все припомню…
***
После ухода Гилберта в жизни Эржебет появилась пустота. Холодная и гулкая, она день за днем затягивала ее. Эржебет изо всех сил старалась ее заполнить, но ничего не получалось. Все вокруг казалось серым и пресным, даже любимая охота не приносила больше радости. А вскоре стало понятно, что от отсутствия Гилберта будет страдать не только она — нападения половцев возобновились с новой силой. Теперь, когда их не сдерживал заслон из рыцарей в Бурценланде, они могли легко вторгаться в богатые равнинные области. И Эржебет снова противостояла им одна. Но в тайне она даже была благодарна степным кочевникам — битвы помогли ей заполнить пустоту, навалившиеся со всех сторон проблемы не позволяли грустить о друге.
Затем пришли монголы…
Дикая орда прокатилась по землям Эржебет, сметая все на своем пути. Когда они схлынули, точно волны во время отлива, перед ней осталась истерзанная страна, которую надо было восстанавливать заново. За заботами, невзгодами и переживаниями воспоминания о Гилберте постепенно тускнели, горечь от потери уже не казалось такой сильной. Но его образ все равно оставался с Эржебет. Отдыхая возле камина в привычном окружении любимых белоснежных собак, она нет-нет да ловила себя на мыслях о нем. И часто задумывалась, а как бы сложилась ее судьба, если бы она тогда не прогнала его. Может быть, они смогли бы отразить нашествие монголов? Может быть, их отношения переросли бы в нечто большее, чем дружба…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Обычно на этом месте Эржебет одергивала себя, чувствуя, что размышления завели ее куда-то не туда. На зыбкую почву из смутных чувств и неясных фантазий о крепких объятиях, широких мозолистых ладонях, жестких белых прядях, которые можно ласково перебирать и шутливо ерошить…
«Хватит», — как обычно строго сказала себе Эржебет в один из таких вечеров у камина.
Чтобы хоть как-то отвлечься от будоражащих воображение мыслей, она решила почитать почту. Сегодня пришли письма от ее послов в Польше.
Эржебет вскрыла один из конвертов, пробежала глазами цветистое вступление, дежурные вежливые слова и вдруг застыла, обомлев.
«Тевтонский Орден принес клятву верности польской короне…»
Бумага выскользнула из ослабевших пальцев и упала на пол.
«Гилберт проиграл? Склонился перед кем-то? Но как же так? Это невозможно!»
Эржебет охватили смешанные чувства: на поверхности — досада от того, что его повергла на колени не она, а в глубине — волнение и страх. Как он там? Не пострадал ли во время войны слишком сильно? Хотя ведь наверняка пострадал, если не физически, то морально точно. Эржебет прекрасно осознавала, каково для Гилберта, такого гордого, несгибаемого Гилберта, оказаться вдруг чьим-то слугой. Она представляла, как он сейчас переживает, как старается казаться сильным и огрызается на новых господ, а душу его раздирает от боли. Эржебет захотелось поддержать его, протянуть руку помощи. Несмотря на все их размолвки, несмотря на желание самой как следует ему врезать…
На следующий же день Эржебет собралась и в сопровождении небольшой свиты выехала в Краков. С Феликсом она сейчас находилась в хороших отношениях, поэтому вполне могла явиться к нему под предлогом дружеского визита, и он бы не заподозрил подвоха. Действительно, общительный Феликс обрадовался ее приезду. Он встретил Эржебет у главных ворот замка и, не замолкая ни на секунду, проводил в свою любимую приемную со стенами, обитыми ярко-розовым шелком. Там их дожидался Торис, тоже давний знакомый Эржебет. Вместе они пили вино, обсуждали дела минувших дней и последние новости. Эржебет как бы невзначай постаралась перевести разговор на события недавней войны.
— Я слышала, вы победили Тевтонский Орден, — обронил она.
— О да, наконец-то этот красноглазый урод получил по заслугам! Уж я ему задал! — Феликс так воинственно махнул кубком, что вино едва не расплескалось. — Тоже мне, какой-то там Орден, а возомнил себя невесть кем!
— И где же он сейчас? — осторожно поинтересовалась Эржебет. — Разве он не живет в Кракове, как твой вассал?
— Сейчас он живет в темнице, — фыркнул Феликс. — Самое подходящее место для этого бешеного пса!
— Феликс, — мягко одернул его Торис.
— Что «Феликс»?! Что «Феликс»?! Он же тебе чуть глаз не выбил! Он это заслужил! Все еще хорохорится, чертов выскочка, не может понять, где его место. Ну, так темница его живо научит!
Эржебет напряглась, едва услышала о том, что Гилберт в заключении, но постаралась не подать виду, что ее это взволновало.
— Знаете, в свое время он мне тоже немало крови попил, — заметила она, непринужденно пригубив вино. — Я бы хотела на него взглянуть. Полюбоваться на зверя за решеткой. Не проводите меня к его камере?
Торис бросил на нее недоуменный взгляд, будто удивлялся, чего это вдруг ей захотелось посмотреть на поверженного врага. А вот Феликс, казалось, даже обрадовался.
— Сейчас я позову слугу, он тебя проводит. Я бы и сам показал тебе дорогу, но меня уже тошнит от бледной байльшмидтской рожи, не хочу лишний раз на него пялиться. И Ториса я к нему не пущу — через решетку ведь задушить попытается, гад, с него станется. Ты ведь не обидишься, если мы не составим тебе компанию?
