class="p1">– Идеальное имя для классической красавицы. Но я предпочитаю дикорастущие сорта английским садовым. Тебе известно, что этот регион раньше называли Страной диких роз?
– Я очень мало знаю о севере. Когда это было?
– Когда цветы еще цвели. Я видел их много лет назад, сразу после того, как местная экономика открылась для иностранных инвестиций. Проводил свою первую геодезическую съемку во время ужасной засухи. Однажды наткнулся на эти ярко-розовые бутоны на чахлом кусте, необъяснимо как распустившиеся. Дождя не было месяцами, а эти цветы каким-то образом оставались живы. – Мейер делает глоток воды и смотрит на Розу. – Они и были причиной, почему я попросил Юдифь назвать вас Цветами.
А он более сентиментален, чем она себе представляла. Роза ожидала, что Мейер будет таким же, как Дэмиен: отстраненным, ушлым и расчетливым. Вместо этого она находит его теплым, вдумчивым и любопытным. И, что самое удивительное, Роза понимает, что история Мейера о названии Цветов ее тронула.
– Хотела бы я увидеть те розы, – произносит она.
– Секунду, постараюсь показать.
Мейер извлекает из нагрудного кармана рубашки цвета хаки маленький блокнот, достает из-за уха огрызок карандаша. Быстро набрасывает розу с пятью мелкими неровными лепестками.
– Аромат дикой розы настолько чист, что граничит с едкостью. – Мейер вырывает лист из блокнота и оставляет небрежную подпись в нижнем углу, превращая случайный скетч в ценное произведение искусства.
Роза принимает рисунок и благодарит автора.
– Повешу в своей комнате. – Она касается руки Мейера. – Не желаете ли ее увидеть?
– Да, – он сжимает ладонь Розы, – с удовольствием.
Мейер входит в комнату Розы и снимает ботинки у двери. Смотрит на потолок, где не хватает панели.
– Придется побеседовать с Юдифью об этом месте. Ты уверена, что тебе здесь удобно?
Роза присаживается на край кровати, видит свое отражение в зеркале туалетного столика: девушку, одетую в черное шелковое платье.
– Вы, кажется, разочарованы.
Мейер качает головой.
– Дело не в тебе. – Он садится рядом. – Эта комната вызывает некоторое беспокойство. – Он оглядывается по сторонам. – Здесь есть что-нибудь, что принадлежит тебе?
Роза берет его руку и кладет себе на бедро.
– Это. – Она перемещает ладонь к ключицам. – И это.
– У тебя прекрасная кожа. – Мейер убирает руку, достает из дубленки фляжку и делает большой глоток, потом предлагает Розе.
Роза отпивает самую чуточку. Самопальный алкоголь, который, скорее всего, сбродили в ванне в лачуге, из можжевеловых ягод прошлого лета и нескольких горстей сахара. Алкоголь, который пьют, чтобы забыться, а не наслаждаться им неторопливо. Второй глоток уже не такой обжигающий, и он помогает успокоить нервы.
Роза указывает на книги на тумбочке.
– Я прочитала кое-что из ваших работ, чтобы скоротать время.
– Впечатляет. Рад, что ты используешь время для самообразования. – Мейер снова отпивает из фляжки и, кажется, наконец расслабляется. – Что нового узнала?
Роза пытается вспомнить самое грандиозное его заявление, то, что показалось ей одновременно и дико идеалистичным, и ужасно удручающим, если оглянуться на прошлое.
– «Лучшее будущее возможно». – Дотянувшись, Роза берет в руки «Здание в руинах». – Знаю, эта книга – ваша первая…
Его тон вдруг становится резким.
– То есть устаревшая? Многим собеседникам доставляло огромное удовольствие разрушать мои юношеские принципы. Особенно после всего, что мы пережили за последнее десятилетие.
Вот она, вспышка угрозы, о которой предупреждал Дэмиен. Роза решает изобразить впечатлительную студентку, чтобы польстить Мейеру.
– Я не считаю ее устаревшей. Вы написали очень смелые вещи. И правдивые. – Роза открывает его книгу на отрывке, который сама подчеркнула, и читает вслух: – «Мы должны представить будущее, связанное с уменьшением. Меньше капитала, ресурсов, пространства. И мы должны принять тот факт, что выживание человеческой расы зависит от радикального переосмысления. “Используй и уничтожай” уже не может быть нашим жизненным кредо».
Мейер пренебрежительно взмахивает рукой.
– Тогда я был юношей. Еще не испытал истинных страданий, поэтому получалось так легко связывать воедино красивые фразы.
– Вы больше в это не верите?
Прежде чем ответить, Мейер мгновение медлит.
– Все еще отчасти верю. Но с ограничениями. Когда писал это, я действительно думал, что каждый человек имеет право дышать чистым воздухом и пить свежую воду, избегать травм, исполнять свои желания и жить в соответствии со своим внутренним кодексом. Вот насколько ошибочным было мое мышление: я думал о правах личности как об устремлениях. Но истина в том, что на нашей планете чрезвычайно много людей конкурируют за одни и те же ресурсы. Просто неразумно считать, что все мы можем получать желаемое, когда хотим и как мы этого хотим. Привилегией выбора обладают очень немногие.
Мейер закручивает фляжку и кладет ее обратно в карман куртки.
– Вот почему мы здесь, не так ли? Буквально сегодня утром видел улетающих зимовать на север гусей. Даже они знают, что север – наше новое направление.
Роза проводит пальцем по виску Мейера, чувствует, как под кожей бьется его пульс.
– Я хочу построить новую жизнь, но боюсь, что уже слишком поздно.
– Никогда не бывает слишком поздно. Сплотившись, мы еще можем добиться перемен. – Мейер обхватывает ее лицо ладонями. – Ты напомнила мне о той версии меня, которую я, как думал, оставил в прошлом. И за это я тебе благодарен. Могу я прийти к тебе снова?
– Конечно, – отвечает Роза. – В любое время.
Он целует ее в макушку и желает спокойной ночи. После его ухода Роза плотно заворачивается в простыни.
С Мейером проблем не будет. Теперь она в этом уверена.
Он всего лишь мужчина.
«Белая Алиса»
Конечно, жизнь и работа в неизменном коллективе из восьми женщин в четырех стенах климатической станции на Крайнем Севере иногда становилась скучной и полной склок. Вспыхивали мелкие ссоры из-за того, кто слопал последнюю банку маринованной селедки или кто заснул во время ночного дежурства. И все же было удивительно легко быть вместе, вдали от всего, что мы знали прежде. Подобно муравьям, за которыми ухаживала биолог в стеклянной колонии, мы выполняли свои обязанности с присущим нам ощущением цели и благополучия. И мы чувствовали, как меняются измерения времени, приспосабливаясь к долгим темным ночам полярной зимы. Мы больше не отделяли каждую минуту, каждый час и день как часть того мира, который оставили в прошлом. Мы жили по собственному распорядку.
После нашей первой зимы Сэл поручила картографу составить сезонную карту местности. Сэл хотела зафиксировать зиму, утверждая, что с записями о первой нам будет легче пережить вторую. Она рассказала, что для первых исследователей, только нанесших на карту север, это была обычная практика – давать названия на родном языке просторам мерзлоты.
– Нам нужно проделать то же самое, – сказала Сэл и попросила каждую по очереди назвать координаты на карте:
Колпак Болвана
Изгиб
Глубинные воды
Потеря Веры
Несуразный треугольник
Раскаяние Нищего
Девичье Платье
Откровенная Оценка Неизвестного
Картограф нанесла их на карту, а потом развернула ее на кухонном столе, чтобы мы все оценили.
– Почему вы никак не назвали нашу территорию? – спросила Сэл, когда мы собрались вокруг карты.
Географ глянула на Сэл с тревогой и выразила скепсис, который кое-кто из нас разделял:
– Наша миссия – наблюдать и вести записи о климате, а не оккупировать землю.
– Это не оккупация, когда тут наш дом, – возразила Сэл. – Напиши: «Белая Алиса».
Мы привыкли беспрекословно следовать за Сэл, так что картограф сделала, как было велено. Мы наблюдали за тем, как она подписывает территорию: «Белая Алиса».
Неужели этого достаточно, чтобы сделать станцию нашим домом?
* * *
Жизнь на «Белой Алисе» изменила каждую из нас, но самой глубокой была трансформация Сэл. Только приехав, она громко и гордо называла себя патриоткой. Но спустя год жизни на «Белой Алисе» она больше не отзывалась с любовью о стране, которой мы поклялись служить. Вместо этого Сэл исполнилась решимости унизить мир, который мы оставили в прошлом.
– Что такого в мужчинах делает их настолько неполноценными созданиями? – спросила нас Сэл однажды вечером после обхода.
Мы сидели за столом, собираясь ужинать, и переглянулись с мыслью, что уже знаем ответ. Мы остро осознавали разруху, которую мужчины несли другим и самим себе. Некоторые из нас пережили то, чего мы никогда не обсуждали до «Белой Алисы», – то, что с нами делали, что мы были вынуждены терпеть. Отчасти это и стало причиной
