начало гореть горло и заслезились глаза. Только сейчас Грант понял: университет – это не книги, идеи или новые направления, это медленное уничтожение.
Бурбон ударил в голову, как раз когда кто-то милостиво включил в гостиной старенький готический плейлист, и Грант вдруг поймал себя на том, что вовсю танцует, а его конечности, по ощущениям, будто парят в воздухе. Ему было плевать, что все смотрят. Пьяный и восторженный, Грант энергично отплясал три с половиной песни, пока стены гостиной не начали сжиматься. Он даже на секунду испугался, что его стошнит в тарелку с закусками. Грант отыскал пожарную лестницу, вылез туда через окно и набрал полную грудь свежего воздуха, цепляясь за металлические перила. Из особняка доносился хохот «Диких кабанов» и их спутниц.
Пожарная лестница располагалась достаточно высоко, чтобы с нее открывался четкий обзор на весь кампус Уолдена. Грант различил розовый песчаник корпуса английского языка и литературы, бетонный монолит школы дизайна. Увидел библиотеку изящных искусств, названную в честь выпускников, утонувших на «Титанике», и Ярд, где отцы-основатели университета когда-то пасли свой скот. А вот музей, где за пуленепробиваемым стеклом хранится любимая картина Гранта, принадлежащая кисти немецкого художника Веймарского периода, и столовая в стиле псевдоготики, где Грант ел под канделябрами с черными когтями. Даже в столь поздний час по диагональным дорожкам в свете желтых фонарей сновали студенты. Взирая на кампус, Грант ощущал обволакивающую его пустоту.
Ничего. Он вообще ничего не чувствовал. Неважно, что он изучал или с кем тусовался, стал ли «Диким кабаном», или остался чудаком на периферии. Его судьба была решена в тот момент, когда он родился. После выпуска он присоединится к отцу в Плавучем городе и будет работать в башне Гримли, строя козни и планируя, какой следующий ресурс разграбит их компания.
– Не убивай себя! – крикнул кто-то в открытое окно. – Твои танцы не так уж плохи!
Снова истерический хохот.
Грант ни за что бы не стал совершать самоубийство из-за «Диких кабанов». Клуб того не стоил. Грант начал взбираться по лестнице до края плоской крыши.
– Ты почти на месте! – раздался голос.
Он втащил себя на крышу и, встав, отряхнул со штанов грязь.
– Тоже сбегаешь с вечеринки?
На перевернутом ящике из-под молока сидела девушка и пыталась прикурить сигарету от спички. Подувший ветер погасил пламя до того, как табак занялся. Девушка выругалась, затем протянула черный галстук-бабочку.
– На самом деле я там работаю. Кейтеринг. Наполнитель ведерка с начос. Разносчик дерьмового пива. – Девушка снова поднесла спичку к сигарете. На этот раз огонек все-таки разгорелся, и в темноте засветилась маленькая красная вишенка. – А сейчас у меня перерыв. Нужно было свалить от этих насильников. Капец там внизу треш. Вам, «кабанам», про добровольное согласие бы как-то осведомиться.
Грант попытался разглядеть девушку в темноте. В ее голосе звучала свирепость, которая никак не вязалась с маленьким ростом. У нее были немного эльфийские черты лица: бледная кожа, большие голубые глаза, темные волосы, заправленные в воротник просторной белой рубашки. На ногах девушка носила то ли крошечные шорты, то ли вообще ничего, а обута она была в поношенные армейские ботинки без шнурков.
– Я не член клуба, – быстро сказал Грант. – На самом деле даже не знаю, почему я здесь. Ненавижу это место.
Вот, он сказал это вслух. В ночной духоте слово «ненавижу» прозвучало восхитительно.
Девушка вскинула бровь:
– Ты ведь знаешь, как тебе повезло быть здесь?
– Мне все это твердят. Ты студентка? – спросил Грант, отчаянно желая сменить тему.
– Нет. Я не могу позволить себе универ, – прямо ответила девушка, но голос на мгновение дрогнул. Этот факт ее явно беспокоил. Она отвернулась от Гранта и спросила: – Почему ты здесь, если ненавидишь это место?
Грант вдруг понял, что у него в кармане пиджака до сих пор торчит бутылка бурбона, и сделал из нее глоток, стараясь казаться равнодушным.
– Наверное, просто было любопытно.
– Что там, у «кабанов»?
– Нет, не у них, – Гранту стало неловко признаваться вслух. – На что похожа вечеринка в универе.
– И как, оправдались надежды?
– Все такие…
– Нажратые? – подсказала девушка.
– Развязные. – Грант снова приложился к бутылке и вытер губы. – Они уже знают, чего достигнут.
Девушка посмотрела на него, и ее взгляд внезапно стал напряженным.
– Каково это – знать, что все будет хорошо?
– Я этого не знаю. Я, черт побери, вообще ничего не знаю.
– И что же ты изучаешь в Уолдене?
– Англоязычную литературу двадцатого века. – Грант понадеялся, что не прозвучал как элитарный мудак.
Девушка кивнула:
– То есть ты тратишь четыре года в самом престижном университете мира, буквально изучая то, что едва ли существует. Физические книги. Только не говори, что это ты так рискуешь.
– Еще как! Отец придет в ярость, когда узнает.
– Но он оплатит твою учебу, верно?
Грант промолчал. Девушка, разумеется, права. Расходы на его образование были заложены в личный трастовый фонд с момента рождения.
Он передал девушке бурбон:
– Откуда ты?
Она хорошенько отпила.
– Из города, о котором ты никогда не слышал.
– А вдруг?
Девушка назвала ему город на западе с населением триста двадцать семь человек.
– Знаешь его?
– Нет, – признался Грант и добавил: – Звучит необычно.
– О, просто восхитительно, если ты прешься от Иисуса и своего троюродного брата. – Девушка припечатала окурок ботинком и быстро уточнила: – У меня в семье инцеста не было.
Грант рассмеялся. Напряжение наконец рассеялось, поэтому он нашел еще один ящик и сел рядом с девушкой.
– Я Грант, – представился он, намеренно опустив фамилию.
– Джейн. – Девушка подалась ближе и коснулась его раскрасневшейся щеки прохладной ладонью. – Давай уберемся отсюда.
– Ты закончила работу?
– Теперь да.
Джейн стащила из бара бутылку красного вина и встретила Гранта на улице, у особняка. Они пьяно передавали вино друг другу, проходя мимо домов в стиле федерального Возрождения и зданий из красного кирпича. Миновали общежитие с ярко-белой отделкой и малиновым флагом, что трепетал на золотой крыше. Из каждого окна лился мягкий свет. В построенном по образу и подобию здания парламента общежитии впору было принимать законопроекты и резолюции, а не селить детишек, которые украшали подоконники пустыми пивными бутылками и дезодорантами.
– Кампус такой красивый, – произнесла Джейн.
Грусть в ее голосе застала Гранта врасплох.
– Я думал, что тебе здесь не нравится.
– Не нравится. Хотя это не отменяет факта, что здесь очень красиво. Честно говоря, именно поэтому я и устроилась на работу. Единственный для меня способ попасть в Уолден – это работа.
Грант лишь однажды посетил Уолден через Флик и удивился, насколько это жалкое подобие настоящего кампуса. Красный кирпич казался деревом. Здания кренились под странными углами, словно выведенные рукой ребенка. Студенты часто повторялись, так что Грант с дюжину раз увидел одну и ту же светловолосую девчонку в фирменной толстовке, сидевшую скрестив ноги под голым кленом. Флик совершенно не передавал ощущений, которые испытываешь, когда прогуливаешься по дорожкам Ярда или поднимаешься по гранитным ступеням в библиотеку. Симуляция приближалась к реальности, но была безжизненной, бесчувственной. Грант вышел из Сети и, наслаждаясь хрустом кленовых листьев под ногами, зашагал по мостовой под перезвон русских колоколов на белой башне церкви. «Вот она, реальность, – пытался он убедить себя. – А все, что там, в Сети, – это лишь факсимиле».
– Ты когда-нибудь замечала, что во Флике не бывает теней? – спросил Грант у Джейн.
– Ага, – ответила она. – И нет жары. Я слышала, что в Сети Уолден намеренно сделали глючным, чтобы испытать жизнь в кампусе могли только настоящие студенты.
К тому времени они уже добрались до пешеходного моста, который вел через реку в Бостон. Фонарь отбрасывал тусклый желтый свет, спроектированный таким образом, чтобы вызывать ностальгию по пуританской эпохе, которой славился Уолден.
Грант перевернул бутылку. На землю упали две красные капли.
– Похоже, припасы кончились.
– У меня в морозилке лежит водка, – отозвалась Джейн. – Кажется, вишневая. Продавалась с огромной скидкой в русском магазинчике рядом с домом.
Не было ничего, чего он желал бы больше, чем выпить с ней сладкого русского алкоголя.
– Обожаю вишню.
– Я тоже, – сказала Джейн.
Теперь они стояли посреди пешеходного моста, точно там, где гребная команда начинала ежегодную регату и где Грант месяцами ранее встретил отца, пока толпа приветствовала проносившиеся мимо восьмерки. Грант никогда не понимал яростной преданности людей спорту, словно принадлежность к чему-то большему можно ощутить лишь через совместную победу. Когда он стоял там с Джейн,
