того, что мы потратили столько лет на изучение точных наук: физики, инженерии, компьютерного программирования, защиты, метеорологии, военного дела. «Если бы мы овладели областями, где доминируют мужчины, – рассуждали мы, – тогда нам, возможно, удалось бы себя обезопасить».
– Жадность? – предположила географ.
– Нет, – качнула головой Сэл. – Страх. Мужчины слабы потому, что боятся потерять власть.
Мы снова переглянулись, гадая, права ли Сэл.
– Может, когда мы вернемся, все будет уже по-другому, – рассуждала инженер. – А возможно, все уже изменилось.
– Только не это, – с горечью произнесла Сэл. – Пока в мире существуют мужчины, они будут делать все, что в их силах, лишь бы укрепить свою власть. Мы проведем здесь еще год, а потом вернемся во все тот же дерьмовый мир.
Мы представляли себе, как могло выглядеть будущее. Возвращение. Акклиматизация к жаре. Засуха. Жестокие штормы. Зловещая мгла летних пожаров. Запасание водой, консервированными пайками, автономными генераторами. Люди, ведущие войну с нашей разоренной планетой.
Но мы солгали бы, если бы сказали, что думаем только про климатические угрозы и доминирование мужчин. Мы все понимали, что «Белая Алиса» – вершина нашей карьеры. Кто-то продолжит работу в частном секторе под присмотром мужчин, которые будут принижать наши труды или ставить их себе в заслугу. Другие останутся в армии в качестве доказательства того, что женщин наконец-то стали воспринимать как равных. Пройдет целое столетие, прежде чем наши отчеты с исследованиями окажутся рассекречены, и к тому времени мы все будем давным-давно похоронены, или кремированы, или утилизированы после смерти любым другим способом, который мы заранее выбрали (это обозначено у каждой в контракте – как с нами быть во всех возможных вариантах развития событий).
– Мы могли бы найти работу в одном и том же исследовательском центре, – предложила биолог. – Или просто где-нибудь неподалеку друг от друга, чтобы видеться по выходным.
– По выходным? – переспросила Сэл. – Да нам повезет, если хоть разок в аэропорту пересечемся. Засекреченные бригады после возвращения всегда разделяют. Нас раскидают по разным частям страны, и мы больше никогда не увидимся.
Категоричность в голосе Сэл сказала все, что нам нужно было знать. Через год каждая вернется к своей отдельной жизни, пока не встретит свою отдельную смерть на нашей пораженной планете. Мы больше никогда не встретимся.
– Кто-нибудь из вас заведет ребенка? – спросила Сэл.
– Нет, конечно, – ответила метеоролог. – Это было бы неэтично.
Мы все закивали в знак согласия. В своем нравственном мировоззрении мы все разделяли нежелание способствовать перенаселению.
– На юге, разумеется, – сказала Сэл, – но мне интересно: было бы здесь все по-другому?
Она отодвинулась от стола, что служило ее сигналом к окончанию ужина.
– Давайте в строй.
После каждого приема пищи Сэл устраивала нам тренировки на снегу. Трижды в день мы взваливали на плечи оружие и преодолевали полосу препятствий, сделанную из бочек для нефтепродуктов и уже ненужных ящиков. Мы бегали, прыгали и перекатывались, целясь из оружия в мишени на льду. Чтобы сберечь патроны, стреляли холостыми, чьи щелчки эхом разносились по замерзшей тундре. Внутри станции Сэл показывала нам, как ухаживать за оружием, как вынимать нож из ножен. И она велела нам спать на расстоянии вытянутой руки от чего-либо, что можно использовать как дубинку.
Чем Сэл занималась в свободное от обходов и тренировок время, оставалось для нас не совсем понятным. Она ни с кем не уединялась, даже казалось, что она вообще не заинтересована в близости. Желания Сэл были направлены только на защиту и оборону, словно стремление получить удовольствие ослабило бы ее контроль. Она ни разу не упомянула, ни что любила, ни что оставила в прошлом, ни почему вообще заняла эту должность.
Однажды вечером, перестилая постели, инженер нашла под койкой Сэл фотографию ребенка с вьющимися волосами. Пока Сэл делала обход, инженер собрала остальных.
– У Сэл был сын, – показала она снимок, и мы все согласились. На фото был, несомненно, ее ребенок.
– Наверняка умер, – сказала картограф, – иначе бы она здесь не оказалась.
Несмотря на такую прямоту, мы все понимали, что картограф права. Проводилась обширная, тщательная проверка биографических данных. На подобную миссию не выбрали бы человека с живым отпрыском, такого сочли бы обузой.
– Как невероятно грустно, – произнесла географ и взглянула на фотографию. – У них одинаковые зеленые глаза.
Затрагивать эту тему с Сэл – вторгаться в ее личное пространство. Картограф утверждала, что Сэл вправе молчать и хранить строгую конфиденциальность. Что нам отчасти нравилось на «Белой Алисе», так это возможность жить как нам хочется. Если Сэл предпочитала хранить что-то в тайне, так тому и быть.
Однако нельзя сказать, что мы не стали думать о ней иначе. В конце концов, она оказалась не совсем такой, как мы. Она – мать.
Теперь ее глубокая напряженность обрела новую форму, которую создала эта черная тень. Вся выдержка, и сила, и непоколебимая сосредоточенность Сэл на нашей защите были обусловлены тем, что она пережила такую значительную потерю. Сколько от сына осталось с ней сейчас, гадали мы, и насколько ее зацикленность на обучении нас есть часть желания уничтожить свое прошлое? Многие из нас пережили то, что хотели бы забыть, но ничто и близко не могло сравниться с потерей, с которой Сэл жила ежедневно.
И самое главное: могли ли мы доверять ей нашу безопасность, зная, что она нас обманула? Или стоит воспринять это знание как очередное свидетельство серьезности ее намерений?
Мы предпочли верить в последнее: что именно травма ее сформировала, превратила в столь бескомпромиссного бойца. Если бы на ее плечах не лежало бремя этого фото, она была бы совершенно другим человеком, неспособным на ту жестокость, которую Сэл проявит позже.
Как можно винить кулак, если сердце корчится без воздуха?
Глава 4. Грант
В первый день, когда Гранту предстоит преподавать, Бригадир ведет его в комнату в задней части склада и дергает за свисающий от открытой лампочки шнур. Бетонный куб заливает сероватым светом. В углу стоит стопка складных стульев, к стене прислонена белая доска. Лампочка мерцает, в другом углу содрогается генератор.
– Здесь что-то не так, – говорит Грант. Комната выглядит как типичное место, где прячут и благополучно забывают мертвые тела. – Это котельная?
Бригадир хлопает по генератору, как по крупу лошади.
– Это наше сердце, наше тепло. – Он открывает крышку генератора и заливает что-то из красной канистры.
Запах пробуждает давно похороненное воспоминание. Водитель их семьи на заправке, Грант на заднем сиденье, прижимается носом к стеклу. Запах бензина, густой и едкий.
Бригадир ставит канистру на пол.
– Знаю, о чем ты думаешь, Грант. Не волнуйся. Как только побольше благоустроим кампус, так сразу перейдем на чистую энергетику.
Грант пялится на бетонные стены котельной.
– Это какая-то ошибка. Я не могу здесь преподавать.
Бригадир ухмыляется, сверкая золотыми зубами. Ситуация его явно забавляет.
– Если хочешь преподавать на свежем воздухе – милости просим. Правда, всего через несколько минут пальцы отмерзнут. Так что, устроить?
Грант вымучивает слабую улыбку. Он не позволит Бригадиру увидеть свое раздражение. Ведь оно только подтвердит то, что Бригадир явно подозревает: Грант – бесполезный придаток, лишний богатенький мальчик, который только путается под ногами.
– Нет, все в порядке, спасибо.
– Ты быстро научишься обходиться тем, чем мы располагаем в лагере. Ну, удачного занятия. Соберу Копателей.
Когда Бригадир уходит, Грант принимается расхаживать по маленькой комнате. «Это безумие», – думает он. Конечно, он не ожидал увидеть здесь аккуратный кампус Уолдена: из красного кирпича, с извилистыми дорожками и старинными газовыми светильниками. Но хоть окна могли бы уж быть. Грант жалеет, что не спросил Мейера, почему строительство кампуса задерживается и как это отразится на его работе, но был слишком ошеломлен природой, погодой, путешествием, чтобы задавать много вопросов. Он думает о словах Бригадира. Довольствуйся. Это единственный выбор.
Грант расставляет стулья по кругу, достает из своей кожаной сумки книги. Кто-то написал на доске «Урок 1» и ниже – «Проф. Гримли». Вид фамилии вызывает в нем вспышку гнева. Тень его семьи дотянулась даже сюда, в эту жалкую котельную.
Пятнадцать минут спустя в комнату неторопливо входит лишь половина Копателей. Они небрежно плюхаются на складные стулья, демонстративно избегая зрительного контакта с Грантом, который пытается приветствовать каждого по имени. Единственный Копатель, который выглядит достаточно бойко, чтобы разговаривать, – это Живчик. Он усаживается впереди всех, с листком бумаги, вырванным из бухгалтерской книги, и засунутым за ухо огрызком карандаша.
Стоящему у доски Гранту кажется, что он видит Копателей впервые. Прошлой ночью они были его собутыльниками,
