хоть и не совсем равными ему. А теперь, здесь, ему хочется видеть в них студентов. Но когда он смотрит на Шляпу, который грызет карандаш, Кроля, который уже задремал, и Волча, сворачивающего на коленке самокрутку, Грант понимает, что перед ним всего лишь незнакомцы.
В Уолдене Грант чувствовал наибольшее умиротворение, когда сидел в заполненной книгами аудитории для семинаров, с видом на листву, с элегантно потертым персидским ковром под деревянными стульями. В аудитории, где разрыв строки в стихотворении обсуждался с благоговением религиозных сектантов, несмотря на очевидные доказательства неуместности с точки зрения языка. Гранту нравилось открывать заданное на неделю чтение, выданное копиром на настоящей бумаге, изучать труды сознания, существовавшего в мире до Флика. Все семинары проводились строго в режиме «офф-Флик», и любой студент, заподозренный в подключении к каналу, изгонялся из аудитории. Профессора считали, что студенты Уолдена должны всецело присутствовать на занятии, потому что их учеба выше посредственности и вездесущности интернета.
Путь к душе человека, как наставлял один профессор, лежит в его ручке, а не в его Флике. Если хочешь узнать, кто он, к чему стремится, чего желает, попроси его написать что-нибудь на листе бумаги. Грант думает об этой установке, раздавая листы, вырванные из своего блокнота. Вот как он протопчет дорожку вперед. Если сумеет заставить Копателей писать, он наконец увидит, кто они на самом деле.
– Всем добро пожаловать, – начинает Грант. – Знаю, многим здесь безразлично мое присутствие. Некоторых, возможно, даже бесит, что вас заставляют сидеть в котельной. Что бы вы ни чувствовали, я хочу, чтобы вы знали: я ощущаю то же самое. Когда я взялся за эту работу, то не ожидал, что буду так жить, и сомневаюсь, что хоть кто-то из вас предвидел подобное. Так вот, я не прошу от вас многого. Все, чего я хочу, – это чтобы вы записали на этом листке то, о чем думаете. Хорошее, плохое, смешное, страшное, глубоко личное или поразительно чуждое. Что бы ни пришло в голову, изложите это без задних мыслей. Итак, начали.
Грант достает из своей кожаной сумки деревянное яйцо. Он проворачивает его по часовой стрелке и запускает таймер.
Некоторые Копатели принимаются водить ручкой по чистому листу, другие пялятся в потолок или покусывают ногти. Грант весь покрывается холодным потом. Почему этих мужиков должно волновать то, что ему есть что сказать о субъективности повествования? Претендовать на знание – все равно что претендовать на уверенность, а Грант еще никогда в жизни не чувствовал себя таким неуверенным.
Таймер звенит.
Грант прочищает горло:
– Кто-нибудь хочет поделиться написанным?
Вместо ответа студенты безучастно смотрят на него.
Шляпа ерзает на стуле.
Кроль кашляет.
– Прошу, кто-нибудь. – Грант надеется, что голос не звучит слишком уж умоляюще.
Волч щелчком открывает пачку сигарет. Закуривает, выдыхает облако дыма. Откинувшись на спинку стула, передает пачку по кругу. Через минуту дым заполняет все пространство. Котел вздрагивает, переключаясь на другой цикл нагрева.
– Откуда ты родом, Волч? – спрашивает Грант.
Тот снова выдыхает струйку дыма, затем отвечает:
– Вулф-Крик у Волчьей бухты.
– Дыра сраная, – вклинивается Живчик.
– Я там родился, и все, – ворчит Волч.
– А ты, Живчик? – спрашивает Грант. – Откуда ты?
– Свифт-Фоллс у Живого водопада, – с ноткой гордости объявляет Живчик.
– Такая же залупа, – комментирует Волч и обводит пальцем остальных Копателей. – Вы все знаете, что ваш город не лучше моего и не хуже.
Грант представляет себе города, откуда Копатели родом: разрушенный общественный центр, нервные домохозяйки в покрытых пятнами халатах за рулем пикапов своих бывших мужей, щуплые дети в камуфляжных штанах, сидящие на бордюрах. Место, где все выглядят настолько отчаявшимися, что вот-вот готовы съесть собственных домашних питомцев.
– Вы вообще вспоминаете о доме? – спрашивает Грант Копателей.
– Больше, чем думал, – признается Волч. Нежность, с которой он это произносит, застает Гранта врасплох. – Может, там и сраная дыра, но это моя сраная дыра.
Копатели гогочут в ответ, их дружный смех вызывает у Гранта искреннюю улыбку. Как только воцаряется тишина, Волч опять становится серьезным.
– Не могу дождаться, когда вернусь домой.
– Все в Свифт-Фоллс хотели, чтобы я устроил их сюда на работу, – добавляет Живчик. – Но я не доверяю этому месту.
– Почему это? – спрашивает Грант.
– Здесь слишком легко спрятать труп, – отвечает Живчик и стучит костяшками пальцев по краю стула. Звук гулко отражается от бетонных стен.
Волч оглядывает остальных одетых в серые комбинезоны Копателей, внимание каждого сосредоточено на сигарете или бутерброде.
– Здесь никто не стоит того, чтобы его убивать, – кажется, вдруг приходит к выводу Волч.
Живчик громко смеется, сплевывает крошку через всю комнату.
– Ты так говоришь, как будто убийство – это комплимент.
Волч пожимает плечами:
– Должна же быть какая-то причина.
Внутри склада раздается звонок, возвещающий, что вот-вот начнется смена.
– На сегодня закончим, – заключает Грант. – Перед уходом сдайте ответы.
Копатели оставляют листы на стульях. Оставшись один, Грант быстро их просматривает. Лишь немногие действительно что-то написали: про спор с Бригадиром или несколько грязных ругательств в адрес Повара. Большинство листов до боли пусты, нетронуты, как далекая глыба льда.
Грант оглядывается и видит выведенное на доске «Гримли». Что же ему нужно сделать, чтобы окончательно отсечь от себя эту фамилию, разорвать связь с семьей? Он встает и стирает ее с доски. «Начало положено, – думает Грант. – Но придется проделать куда больше работы».
* * *
Родители Гранта познакомились в Уолдене, как и его дедушка с бабушкой, и прадедушка с прабабушкой. Благословленный Уолденом брак заключался в каждом поколении семьи Гримли, начиная еще с тех времен, когда студенты делились по половому признаку и у женщин был собственный учебный двор на другой стороне площади. Когда Грант узнал, что его поселят в общежитии в историческом Ярде, отец торжественно кивнул. «Прекрасное место, чтобы сделать себе имя. И, – добавил он, – найти девушку, достойную рода Гримли».
Ирония, конечно, заключалась в том, что имя-то у него уже было. Приехав в кампус, Грант понял, что ему здесь предоставлены особые права. Бранч с президентом университета в дендрарии, коктейли в саду Школы богословия, ужин в каминной комнате преподавательского клуба. Грант часто чувствовал себя загнанным в угол среди панелей из красного дерева в очень теплом шерстяном блейзере, пытаясь ровно удерживать канапе с печенью на салфетке, под картинами маслом бывших покровителей университета, что нависали над ним словно призраки умерших родственников. По правде говоря, он наверняка обнаружил бы, что они действительно Гримли, если бы у него была возможность избежать бесед, в которые его неминуемо втягивали. Расспрашивали его всегда об одном и том же: нравится ли ему Уолден? Выбрал ли он специальность? Не собирается ли он, разумеется, останавливать выбор на литературе? Будет ли так любезен сообщить родителям, что такой-то и такой-то желает им всего наилучшего? Грант предполагал, что все эти разговоры представляли собой не что иное, как хитрую попытку подобраться поближе к семейству Гримли. И поэтому он вымучивал отрывистые ответы, подавляя растущий страх, что траектория всей его жизни уже предопределена.
Именно отец побудил Гранта принять приглашение от «Диких кабанов», написанное от руки чернилами и скрепленное восковой печатью с изображением кабана. «Дикие кабаны» считались самым знаменитым клубом Уолдена и проводили скандально известные вечеринки в особняке в стиле колониального Возрождения на окраине кампуса. Приглашение означало, что «Дикие кабаны» рассматривают принятие Гранта в свои ряды и грядущая вечеринка будет проверкой, как он впишется в клуб.
«Из “кабанов” вышли три бывших президента, Грант, – внушал ему отец, – десятки влиятельных гендиректоров, бесконечное число сенаторов, конгрессменов, дипломатов. Дедушка бы в могиле перевернулся, если б узнал, что ты планируешь отказаться. Это не приглашение. Это вызов».
Как бы Гранту ни хотелось, он никогда не мог сказать отцу нет. Поэтому он надел костюм, в котором был на похоронах дедушки, и сбрил жесткие усы, которые отрастил после просмотра французских фильмов «новой волны». Он влез в теннисные туфли, бросил в сумку-шопер домашнее чтение этой недели (по крайней мере, можно почитать в углу, если будет совсем уж неловко) и отправился на вечеринку.
Прибыв в особняк, Грант увидел, как парни в отглаженных смокингах глушат пиво из бутылок, диваны Викторианской эпохи сдвинуты к стенам, а нетрезвые дамы валяются на персидских коврах в сбившихся мини-юбках и туфлях на шпильках. В ночи грохотала попса. Кто-то сунул Гранту бутылку бурбона, из которой он принялся хлебать так быстро, что у него
