– Нет! – Линус как будто в шоке. Как будто удивлен, пристыжен, поражен. Даже как будто в ужасе. Как будто не ожидал, что я такое скажу. (Видите, я все это поняла по одному слову.) – Ты вообще не как моя бабушка, – добавляет он и хихикает, словно над шуткой, ясной только узкому кругу. – Ты бы поняла, если бы ее увидела.
Голос у него мелодичный. Не то что у Фрэнка, который почти всегда разговаривает как отбойный молоток. Линус снова смеется, и я испытываю огромное облегчение. Если смеется, значит, я ему не противна, верно?
– Я, наверное, больше не буду приходить, пока Фрэнку снова не разрешат играть.
– Угу.
– Твоя мама считает, что я дурно влияю.
– Она считает, что всё дурно влияет, – отвечаю я, закатив глаза, хотя он и не видит.
– А ты когда-нибудь выходишь?
На этот раз он договорил, но все равно повисло напряжение. По крайней мере, вокруг меня. Выходишь? Мне хочется свернуться калачиком и закрыть глаза.
– Вообще-то, нет.
– Ясно.
– Хотя надо пойти в «Старбакс».
– Круто. Когда?
– Но я не пойду, – произношу я неожиданно резко. – Просто… Не могу.
Опять наступает тишина. Я еще больше вжимаюсь в диван, подальше от него. Мне снова кажется, что его вопросы кружат в воздухе, как в той программе: Почему? Как так? Что происходит?
– Мне надо сходить, типа терапия такая, – отчаянно и поспешно добавляю я. – Надо по чуть-чуть. Но «Старбакс» – это не чуть-чуть. Это очень много. И я никак не могу. Вот и не пойду.
Каждый раз, рассказывая что-то о себе, я жду, что Линус уйдет. Но он все еще здесь.
– Это как аллергия, – восторженно говорит он, – как будто у тебя аллергия на «Старбакс».
– Наверное. – Я уже начинаю здорово уставать от этого разговора. В поисках успокоения, я вцепляюсь в подушку, и сухожилия все разом выступают.
– И на зрительный контакт аллергия.
– У меня на любой контакт аллергия.
– Нет, – немедленно протестует он. – На мозговой контакт нет. В том плане, что записки ты писать можешь. И разговаривать. Тебе же хочется говорить с людьми, просто ты не можешь. Надо, чтобы тело следовало за мозгом.
Я какое-то время молчу. До сих пор так это никто не формулировал.
– Наверное, – наконец отвечаю я.
– А обувной контакт?
– Что?
– Обувной контакт!
– Что это такое? – Я бы рассмеялась, но мой тупой допотопный мозг отключил соответствующую кнопку. Слишком уж напряжение высоко.
Мне вообще недодали столько смеха. Иногда я даже надеюсь, что он где-нибудь копится, и когда я выздоровею, он прорвется одним огромным приступом, который продлится целые сутки.
А Линус тем временем садится на диван – на другой конец. Краем глаза я вижу, что он протягивает в мою сторону грязную кроссовку.
– Давай, – говорит он, – обувной контакт. Попробуем.
Сначала я не могу пошевелиться. Я – свернувшийся клубком еж. Я и знать не хочу.
– Ну, ногой-то ты можешь пошевелить, – не сдается Линус. – Смотреть не обязательно. Просто двигай.
Он настойчив. Я вообще поверить не могу. Моему допотопному мозгу это уже совершенно не нравится. Он велит мне лезть под одеяло. Прятаться. Бежать. Что угодно.
Если не реагировать, думаю я, может, он сдастся, и забудем об этом.
Но секунды идут, а Линус не уходит.
– Давай, – подзуживает он, – спорить готов, что ты сможешь.
В голове звучит еще и голос доктора Сары: «Тебе надо выходить за границы привычного».
Я начинаю потихоньку двигать ногу по ковру до тех пор, пока резиновый ободок моей кроссовки не касается ободка его. Но остальное тело все еще отвернуто. Глаза пристально смотрят на обивку дивана, а весь мозг сфокусирован на сантиметре ноги, которым я его касаюсь.
Да, я знаю, что между нами две кроссовки, и понимаю, что ничего менее эротичного, или романтичного, или как его там, не придумаешь, и, кстати сказать, мое тело от него все еще отвернуто, будто я его вообще не выношу. Но чувство все равно такое…
А, ладно.
Видите, как я оборвала фразу? Я тоже умею. Когда не очень хочется выдавать свои мысли.
У меня дух перехватило, это все, в чем я готова признаться.
– Вот, – довольно говорит он, – видишь?
У него, судя по голосу, не перехватило. В нем звучит лишь любопытство, словно я подтвердила какое-то его предположение, о котором теперь можно рассказать друзьям, написать в блоге или что еще. Затем Линус подскакивает.
– Тогда до встречи. – И волшебство момента разрушено.
– Ага. До встречи.
– Твоя мама меня с минуты на минуту за дверь выставит. Так что лучше сам пойду.
– Ага.
Я прижимаюсь к дивану, старательно не подавая вида, насколько мне хотелось бы, чтобы он остался.
– А, да, – говорю я, когда он уже у двери. – Может, я возьму у тебя интервью для фильма.
– Да? – Линус останавливается. – Что за фильм?
– Мне задали снимать документальный фильм, и надо брать интервью у тех, кто бывает у нас дома…
– О’кей. Круто. Когда захочешь. Я снова приду, когда… ну ты в курсе. Когда Фрэнку можно будет играть.
– Круто.
Он уходит, я какое-то время сижу неподвижно, гадая, вернется ли он, будет ли писать записки, передаст ли что-нибудь через Фрэнка и так далее.
Линус, разумеется, этого не делает.
МОЕ БЕЗМЯТЕЖНОЕ ЛЮБЯЩЕЕ СЕМЕЙСТВО – РАСШИФРОВКА ФИЛЬМАИНТЕРЬЕР. РОУЗВУД-КЛОУЗ, 5. ДЕНЬ
Камера приближается к двери кабинета. Протискивается внутрь. ПАПА сидит за столом. С закрытыми глазами. На экране уже другая «Альфа-Ромео».
ОДРИ (за кадром):
Пап? Ты спишь?
Папа вздрагивает, открывает глаза…
ПАПА:
Разумеется, нет. Работаю. Делами занят.
Он мышью убирает машину с экрана.
ОДРИ (за кадром):
Мне надо взять у тебя интервью.
ПАПА:
Супер! Давай.
Он крутится на стуле, поворачивается к камере и елейно улыбается.
ПАПА:
Крис Тернер к вашим услугам. Что вы хотите знать?
ОДРИ (за кадром):
Гм…
ПАПА:
Хочешь, расскажу, как я в колледже занимался греблей?
Он небрежно демонстрирует бицепсы.
ПАПА:
Все еще при мне. Или про группу спроси.
ОДРИ (за кадром):
А, да. Точно. Эти… «Черепахи»?
ПАПА:
«Подлунные черепахи». Подлунные. Я тебе диск давал, помнишь?
ОДРИ (за кадром):
Да, пап! Классная музыка.
Папе в голову приходит идея. Он возбужденно тычет в камеру, не в состоянии даже ни слова вымолвить.
ПАПА:
Я понял! Тебе к фильму саундтрек нужен? Я могу тебе его обеспечить – бесплатно. Оригинальная музыка в исполнении «Подлунных черепах», одно из самых потрясающих студенческих выступлений девяностых!
ОДРИ (за кадром):
Ага.
(Пауза.)
Или сама что-нибудь выберу…
ПАПА:
Нет! Дорогая, я с радостью ПОМОГУ. Получится совместный проект. Семейный. Будет весело! Я куплю софт, смонтируем вместе, а ты сможешь выбрать песни, какие нравятся…
Он открывает плей-лист на компьютере.
ПАПА:
Давай послушаем. Говори, что тебе больше всего нравится, поставим, прикрутим.
ОДРИ (за кадром):
Что мне вообще больше всего нравится?
ПАПА:
Нет! Из «Подлунных черепах». Любимая песня в исполнении твоего старика. Есть же такая? Самая?
Долгая пауза. Папа выжидающе смотрит в камеру.
ПАПА:
Ты мне говорила, что столько раз этот диск слушала.
ОДРИ (за кадром, поспешно):
Да! Я слушала его постоянно. Так что. Гм. Любимая песня. Их так много.
(Пауза.)
Наверное… Та, громкая.
ПАПА:
Громкая?
ОДРИ (за кадром):
Ну… эта. С барабанами. Очень хорошая.
В комнате начинается грохот тяжелого рока, камера пятится. Папа качает головой в такт.
ПАПА:
Эта?
ОДРИ (за кадром):
Да! Как раз она! Супер. Отличная. Пап, я пойду…
Камера уходит из комнаты.
ОДРИ (за кадром):
Ох, господи.
В ту ночь перед сном я думаю о Линусе. Пытаюсь вообразить, как поздороваюсь с ним у входной двери, когда он придет в следующий раз. Как обычные люди. Как нормальные. Сценарий-то мне известен.
«Линус, привет».
«Привет, Одри».
«Как дела?»
«Да хорошо».
Может, мы хлопнем друг друга по рукам. Может, обнимемся. И уж точно обменяемся улыбками.
Я могу придумать шестьдесят пять причин, почему этого в ближайшее время не произойдет. Но ведь могло бы, да? Могло?