ПАПА:
Нет. Ничего. Ничего такого. Просто ерундовая встреча.
ОДРИ (за кадром):
Встречи – это не ерундово.
ПАПА:
Милая, не паникуй. Просто надо еще несколько галочек поставить. Волноваться не о чем, даже не думай об этом.
ОДРИ (за кадром):
Но я думаю. Много думаю.
ПАПА:
Разумеется. Одри, мы хотим добиться справедливости, понимаешь? Этого не должно было случиться. Не должно было.
Камера берет папу крупным планом. Он расстроен.
ПАПА:
Если бы я знал, если бы понимал… если бы ты хотя бы сказала…
Долгая пауза. Папа собирается с духом.
ПАПА:
Ладно. Все то же самое. Ты не виновата. А учителя виноваты. Нам много не надо. Просто чтобы это признали. Справедливости, если хочешь.
ОДРИ (за кадром):
А с полицией снова надо будет общаться?
ПАПА:
Нет. Нет, это линия нападения… Этого больше не будет. Но мы сделаем все, что в наших силах. Все. Я не успокоюсь, пока…
Папа смолкает, руки у него сжались в кулаки. Фокус на них.
ПАПА:
Ты знаешь, как мы с мамой тебя любим.
Камера переходит на его лицо, которое вдруг начинает казаться чуточку старше.
ОДРИ (за кадром):
Я знаю. Вот как.
Перед камерой вытягивается рука. Папа улыбается.
Я понимаю, что папа хотел меня подбодрить. Но не получилось. Даже наоборот. Потому что придется снова встречаться с адвокатами, а я о них ничего хорошего сказать не могу.
Вот как с ними обстоят дела:
1. Надо ехать на машине в город, дорога занимает целую вечность, парковаться там негде, родители начинают психовать.
2. У старшего, мистера Кеннели, ужасно противное брюхо. Ну, то есть на него просто смотреть невозможно.
3. Они заставляют меня во всем сомневаться. Например, я отвечаю, как меня зовут, и младший так вскидывает бровь, что я начинаю думать: «О господи. А я действительно Одри?»
4. Они заставляют меня заново все вспоминать.
5. Они заставляют меня заново все пересказывать.
6. Из-за них все становится даже как-то хуже, чем было. Не знаю, как они это делают, но это так.
7. Это стоит кучу денег. Я этого знать не должна, но Фрэнк рассказал.
Я сижу на кухне совершенно несчастная и прокручиваю отснятое. Тут входит Фрэнк, шаркая ногами.
– О, привет. – Я поднимаю голову, кое-что вспомнив. – Слушай, я у тебя еще интервью не брала. Давай?
– Я не хочу давать интервью.
Брат на вид такой же несчастный, как и я. Нет, даже хуже. Он выглядит так, словно всех и все ненавидит. Он бледен, а глаза красные. И кажется еще более нездоровым, чем в те времена, когда постоянно играл.
– Ну ладно, – отвечаю я, пожимая плечами. На столе стоит чашка с кукурузными чипсами «Дорито», я протягиваю руку. Мы сегодня на ужин заказывали еду из ресторана «Текс-мекс», больше мама никогда чипсы не покупает. То есть типа если это «Доритос» и я ем их с гуакомоле, то это не гадость.
– А это… – Я пытаюсь начать как можно небрежней.
Но голос подводит. Он звучит так, будто я ужасно встревожена. С другой стороны, по-моему, Фрэнку сейчас до других дела нет.
– Линус придет? – выпаливаю я абсолютно не небрежно, но все же. Я спросила.
Фрэнк поворачивается ко мне и смотрит взглядом убийцы.
– Зачем ему приходить?
– Ну… потому что… – Я смущенно смотрю на брата. – Вы что, поругались?
– Нет, мы не ругались. – В глазах его столько холода и злобы, что я съеживаюсь. – Меня выгнали из команды.
– Выгнали? – Я в шоке. – Но это ведь была твоя команда?
– Но я же играть теперь не могу.
Говорит он едва слышно. У меня такое ужасное чувство, что брат вот-вот заплачет. Я не видела, чтобы Фрэнк плакал, лет с десяти.
– Фрэнк, – я так ему сочувствую, даже готова заплакать вместо него, – а маме ты говорил?
– Маме? – резко отвечает он. – Чтобы она в ладоши от радости похлопала?
– Она бы так не поступила! – Хотя я не уверена.
С мамой такая проблема, что она не знает, о чем говорит. Я не хочу ее этим обидеть. Это вообще всех взрослых касается. Они ничего не понимают, но хотят все контролировать. Безумие. Родители вроде как отвечают за все технологии, какие есть в доме, сколько времени проводить перед экраном, сколько часов можно сидеть в соцсетях, а если у них компьютер сломается, они начинают как малые дети: «Что с моим документом?» «Фейсбук не открывается», «Как загрузить картинку? Куда нажимать? Что это значит?».
И приходится за них разбираться.
Так что, возможно, мама и обрадуется, узнав, что Фрэнк больше не в команде. И тут же предложит: «Дорогой, тебе нужно хобби и какая-нибудь команда!»
– Фрэнк, я очень сочувствую, – говорю я, но он не реагирует и вскоре уходит из кухни, волоча ноги, и я остаюсь наедине с чипсами.
Отстойный вышел вечер. Хотя нет, вся неделя. Можно и спать пойти лечь.
– Значит, все было плохо. – Доктор Сара как всегда невозмутима.
– Все нормально, но все в стрессе. Я помногу времени проводила в кровати. У меня все время такая усталость.
– Если устала, отдыхай. Не пытайся бороться. Тело восстанавливается.
– Я знаю, – вздыхаю я. Я сижу в кресле, поджав ноги к груди. – Но я не хочу уставать. Не хочу быть подавленной. Хочу от всего этого избавиться.
Слова вылетают, прежде чем я успела подумать, и я ощущаю внезапный прилив адреналина.
Когда я рассказываю что-то доктору Саре, я словно сама слышу это впервые, и все это становится настоящим. Мне кажется, она немного волшебница. Как предсказательница – только она рассказывает о настоящем, а не о будущем. В ее кабинете все меняется. Не знаю как, но меняется.
– Хорошо! – говорит она. – Хорошо. Одри, ты этого, видимо, не замечаешь, но ты от этого уже избавляешься.
– Нет. – Я возмущенно смотрю на нее. Как она может такое говорить?
– Да.
– Я почти все последние три дня в постели пролежала.
– А никто не говорил, что будет становиться только лучше и лучше. Помнишь график?
Она встает и идет к доске, рисует две оси и красную линию, зигзагом идущую вверх.
– Будут взлеты и падения. Но направление у тебя верное. И ты уже движешься. Ты большой путь проделала, Одри. Ты помнишь, как мы только встретились?
Я пожимаю плечами. Воспоминания о наших первых сессиях у меня, честно говоря, расплывчатые.
– А я помню. И поверь, я очень рада тому, что вижу сегодня.
– О. – Я испытываю небольшую гордость, хотя это и тупо. Ну, я же ничего не сделала.
– А как фильм?
– Нормально. – Я киваю.
– Взяла интервью у кого-нибудь из чужих?
– Ну, – нерешительно начинаю я. – Еще нет.
Доктор Сара ждет. Она такая, как полицейский, который ловит преступника. Я каждый раз обещаю себе, что не прерву это молчание первая, но каждый раз не сдерживаюсь.
– Ладно, есть один мальчик, Линус, – доносится до меня собственный голос.
– Ты о нем уже говорила, – кивает она.
– Он дружит с Фрэнком, и я хотела взять интервью у него. Но он больше не приходит. И я подумала… ну…
Я умолкаю, потеряв мысль.
– Может, тебе его позвать? – говорит доктор Сара, словно тут ничего такого.
– Не могу, – на автомате отвечаю я.
– Почему?
– Потому что… – И замолкаю. Она знает почему. Незачем говорить.
– Давай представим самый худший вариант развития событий, – радостно говорит доктор Сара. – Ты приглашаешь Линуса зайти, а он отказывается. Как ты себя почувствуешь?
Я так встревожилась, что у меня по спине пот потек. Этот разговор мне совершенно разонравился. Не стоило упоминать Линуса.
– Как ты себя чувствуешь? – настойчиво переспрашивает доктор Сара. – Одри, давай поработаем. Линус сказал: «Нет, я не приду». Что ты чувствуешь?
– Мне очень неловко, – несчастным голосом отвечаю я. – Я как будто умираю. Как будто я такая тупая… – От муки у меня перекашивается лицо.
– Почему тупая?
– Потому что потому! – Я чуть не сердито смотрю на нее. Иногда доктор Сара нарочно притворяется очень глупой.
– Линус не придет. – Она встает и записывает это на доске.
Линус не придет.
Затем она рисует стрелку и добавляет «мысли Линуса» в кружочке.
– Почему от этих мыслей, – доктор Сара постукивает по доске, – ты чувствуешь себя тупой?
– Потому что… – Я пытаюсь разобраться в себе. – Потому что не надо было звать.
– Почему? Ну, он отказывается. Это означает лишь, что он не хотел давать интервью или был занят, либо же мог согласиться в другой раз. Или еще что угодно. О тебе это ничего не говорит.
