своих глазах —
я в душе своей
почувствовал страх.
– Ты чего испугалась,
моя душа?
Перемена эта
так хороша!
Отвечала душа,
помедлив чуть-чуть:
– Я хочу равновесья,
я хочу отдохнуть.
Ничего, что солнце
в твоих глазах.
Отойдет, пропадет
исчезнет страх.
– А откуда он?
– Это все от ума:
он не хочет верить,
что сгинула тьма.
Слишком долго тьма
стояла в глазах.
Вот откуда боль,
вот откуда страх.
Темнота страшит,
устрашает свет.
Середины нет.
– Середины нет?
Ливень
(триптих)
1
Три дня
угрюмый
ливень
лил
из лиловых туч,
перечеркнув
пространство,
время,
небо;
казалось,
никогда теперь, —
отныне, —
не видеть солнца,
и все мы
в огромной,
как посудина,
пустыне,
где только
дождь и смерч,
любовь и смерть.
Сильна, как смерч,
любовь,
как смерть,
сильна разлука;
но всех сильнее
ливень,
смещающий
пространство:
весь мир
в оцепененье,
он в состоянье
транса,
и кажется,
что так
мы будем
жить всегда.
Окно откроешь,
и —
вода, вода, вода…
2
Ливень.
Стремительные линии
перечеркнули день.
На улице пусто.
Лишь хрупкая фигурка бредет,
заслоняясь зонтом.
Мне бы, наверно, подумать о том,
что это ты погружаешься в тишину,
в одиночество.
От самой себя уходя,
ты забываешь,
что есть добрые люди,
дающие дурные советы,
ты забываешь про дурных людей,
которые хотят казаться добрыми —
ты все забываешь,
слушая музыку дождя.
Мне бы надо, наверное, подумать о том,
что твои глаза наполнены грустью,
как соты – пчелиным медом,
твои огромные, как мир,
грустные глаза.
Где-то опять громыхает гром,
идет гроза,
где-то потоки воды,
падают с голубых небес,
где-то шумит, как гроза,
черный ненастный лес,
где-то кривится старый дом,
там грустные окна
и облупилась штукатурка,
этот старый дом,
как детство мое живет…
…Под проливным дождем
хрупкая твоя фигурка,
заслоняясь зонтом,
по улице молча идет.
А ливень всё продолжается,
как будто чье-то проклятье,
как будто оплакивает небо
чье-то житье-бытье.
…Помнит тело мое
твое испепеляющее объятье,
помнят руки мои
нежное тело твое.
3
Шел дождь, и перестал, и вновь пошел…
А. Пушкин, «Скупой рыцарь»
Сегодня, целый день подряд,
шел дождь.
Казалось, небо
обрушило свою стальную силу
на этот мир,
прогнивший и пустой.
И струи,
как стальные тросы,
без устали
вбивали в землю сваи,
свои диктуя
правила игры.
Казалось, что далекие миры
пожаловали к нам,
как иностранцы,
и странны были их повадки,
танцы,
и странен был их облик,
отстранен,
как будто взгляд лишь сам себя касался,
он, как собака, выл, грозил, кусался,
он шел, как вопль,
он шел, со всех сторон.
И было страшно,
муторно и зябко,
катилась улица моя в тартарары.
Дождь поменял нам правила игры,
и оказалось, что по Сеньке – шапка,
и на воре и шапка не горит,
и жизнь прожить, что поле перейти,
и ни одна звезда с звездой не говорит,
и нет начала млечному пути…
«Боль уходит, уходит, уходит…»
Боль уходит, уходит, уходит
Далеко, далеко, далеко,
И печальные лики уродин
Украшают ночное окно,
И несется в прокуренной выси
Слабый шелест родимых осин.
Переходит безлесье в безлисье,
Превращается Овен в овин,
И бегут полнозвучные реки
В необъятный простор бытия.
…Боль уходит, уходит навеки:
Спи, далекая юность моя…
Тяжелые строки
…И вдруг в глаза тебе
ударяет
яркого света сноп.
И ты стоишь, ослеплен,
заслониться пытаясь рукой.
Так бывает, когда ты вдруг понимаешь,
что твой собеседник —
сноб.
И тебе хочется заслониться от него,
чтобы обрести душевный покой.
Но это не помогает,
и просачивается
боль,
как сквозь прохудившуюся крышу
сочится вода.
Тебе говорят:
„Да Бог с ним, успокойся,
наплюй,
разотри,
отфутболь!“
А ты всё идешь и поешь
„с кошачьей головой во рту“,
заливаясь
краской стыда…
«Медленно покачивая бедрами…»
Медленно покачивая бедрами,
проплывает старенький автобус.
Вы сказали мне: «Чего уж там?»…
Помахали с берега рукой.
И неслось лазоревое облако,
словно исчезающее прошлое,
образ ваш, заманчивый и сладостный,
таял, как снежинка на стекле.
Может быть, в каком-то измерении
повторится старенький автобус,
образ ваш возникнет неожиданно,
как давно забытые слова.
Как в немом кино, где перья страуса
надо мной качаются склоненные,
что сказать, безумная, пытаешься?
Только слов, увы, не разобрать…
Ненастье
Рожденный под созвездием Весы,
Я стылый мрак и морок не приемлю,
И в эти беспросветные часы
Я только сердцу собственному внемлю.
Летит дождя расплавленный свинец,
Мелькают молний жилистые лапы,
И ветер,
