Все эти безделушки из слоновой кости, лака или перламутра, по-видимому, говорили о том, что воображение японских мастеров целиком настроено на bijoux-joujoux lilliputiens — очаровательные лилипутские драгоценные побрякушки. В Париже всем была известна истина о том, что японцы сами маленькие и потому делают маленькие вещицы. И представление о такой миниатюрности часто становилось доводом в пользу того, что искусство Японии начисто лишено тщеславия. Японцы виртуозно, ювелирно передавали быстрые чувства и движения, но отступали, когда речь заходила о более сильных, трагических или благоговейных чувствах. Потому-то у них не было своего Парфенона и своего Рембрандта.
Что им великолепно удавалось — так это изображение повседневной жизни. И эмоций. Именно эти эмоции так заворожили Киплинга, когда тот впервые увидел нэцке, оказавшись в Японии во время своего путешествия в 1889 году. В одном из писем он упоминал о
лавке, наполненной следами крушения старой Японии… Профессор пел дифирамбы шкафчикам из старинного золота и слоновой кости, усеянным нефритом, лазуритом, агатом, перламутром и сердоликом, но мне больше всех этих чудес, утыканных драгоценными каменьями, полюбились пуговицы и нэцке, лежащие на вате, — их можно взять в руки, ими можно поиграть. К сожалению, единственным указанием на имя художника служит бегло процарапанный японский иероглиф, поэтому я не могу сказать, кто измыслил и воплотил в сливочной слоновой кости вот этого старика, перепугавшегося при виде каракатицы. Или этого жреца, который заставил воина нести его оленя, а сам смеется при мысли о том, что грудинка достанется ему, а тяжелая ноша — спутнику. Или эту сухощавую, худую змею, глумливо обвившую лишенный челюсти череп, запятнанный следами разложения. Или этого раблезианского барсука, стоящего на голове, при виде которого невольно краснеешь, хотя он не длиннее полудюйма. Или этого пухлого мальчишку, колотящего младшего братца. Или кролика, у которого такой вид, будто он только что отпустил шутку; или… но тут их целое множество, этих фигурок, запечатлевших самые разные настроения — веселье, презрение или умудренность, — какие ведает изменчивая душа человека. И, держа на ладони полдюжины этих нэцке, я мысленно подмигнул тени покойного резчика! Он давно почил в земле, но успел воплотить в слоновой кости три или четыре образа, за которыми я давно охотился.
А еще японцам удавались эротические сюжеты. Они были предметом особенно страстных поисков коллекционеров: де Гонкур, вспоминая, как покупал их у Сишеля, называл такие визиты «разгульными». Дега и Мане тоже охотились за сюнга — гравюрами, изображавшими акробатические сексуальные позы или куртизанок в обнимку с фантастическими существами. Художники особенно любили изображать осьминогов, потому что их щупальца давали простор воображению. Де Гонкур отмечает в дневнике, что только что купил «альбом японских непристойностей… Они забавляют меня, радуют глаз… Размашистость линий, неожиданные сплетения, расположение предметов, прихотливость в изображении поз и одежды, живописные гениталии». Огромной популярностью среди парижских коллекционеров пользовались и эротические нэцке. Избитыми сюжетами изображения были бесчисленные осьминоги с обнаженными девушками, обезьяны с очень большими грибами фаллической формы, лопнувшие плоды хурмы.
Эти эротические произведения дополняли другие, западные, предметы, создававшиеся для мужского удовольствия: бронзовые скульптуры, маленькие классические изваяния обнаженных тел, идеальные для осязания, какие знатоки обычно держали у себя в кабинете для ученых дискуссий о качестве лепки или особенностях образования патины. Или коллекции покрытых эмалью маленьких табакерок, откуда при раскрытии крышки выскакивали приапические фавны или застигнутые врасплох нимфы: маленькие инсценировки сокрытия и разоблачения. Подобные маленькие вещицы, которые можно было брать в руки и перемещать — легонько, игриво, умело, — хранили за стеклом.
Возможность в Париже 70-х годов XIX века обладать миниатюрным шокирующим предметом, который можно было передавать из рук в руки, была чересчур соблазнительна. Витрины стали неотъемлемой деталью салонной жизни с ее чередованием флирта и упражнений в остроумии.
Лисица с инкрустированными глазами, деревянная
И вот Шарль покупает нэцке. Двести шестьдесят четыре штуки.
Лисица с инкрустированными глазами, деревянная.
Змея, свернувшаяся на листе лотоса, из слоновой кости.
Самшитовый заяц и луна.
Стоящий воин.
Спящий слуга.
Дети, играющие масками, из слоновой кости.
Дети, играющие с щенками.
Дети, играющие с самурайским шлемом.
Десятки крыс из слоновой кости.
Обезьяны, тигры, олени, угри и скачущая лошадь.
Жрецы, лицедеи, самураи, ремесленники и женщина, купающаяся в деревянной бадье.
Вязанка хвороста, перетянутая веревкой.
Мушмула.
Шершень в гнезде, прикрепленном к сломанной ветке.
Три жабы на листке.
Обезьяна с детенышем.
Пара любовников.
Лежащий олень, чешущий ухо задней ногой.
Танцор театра но в расшитой одежде, держащий перед лицом маску.
Осьминог.
Обнаженная женщина с осьминогом.
Обнаженная женщина.
Три съедобных каштана.
Священник на лошади.
Хурма.
И еще более двухсот фигурок — огромная коллекция очень маленьких вещиц.
Шарль не покупал их отдельно, как лакированные шкатулки: он купил у Сишеля эту впечатляющую коллекцию всю сразу, целиком.
Как же все это было? Может быть, эти нэцке были свежим поступлением? Каждое нэцке сначала завернули в шелковый лоскут, а затем положили на опилки, потом привезли из Йокогамы на одном из тех кораблей, которые тратили на дорогу четыре месяца, огибая мыс Доброй Надежды? Может быть, Сишель совсем недавно разложил их в шкафу, чтобы соблазнить состоятельных клиентов? Или Шарль сам разворачивал их, одно за другим, и так обнаружил моего любимого обернувшегося тигра на бамбуковой ветке, которого вырезали из слоновой кости в Осаке в конце XVIII века, или этих крыс, застигнутых врасплох на высохшей рыбине?
Может быть, он влюбился в удивительно светлого зайца с янтарными глазами, а всех остальных купил просто за компанию?
Или он специально заказывал эти нэцке Сишелю? Может быть, эту коллекцию составлял в течение года или двух какой-нибудь прозорливый торговец в Киото, понемногу скупая вещицы у обедневшей знати, а потом перепродал ее? Я присматриваюсь. Среди этих нэцке совсем мало таких, которые были изготовлены для продажи на Запад, наспех вырезаны за предыдущие десять лет. К их числу явно относится пухлый мальчик, хныкающий за маской. Он сработан грубо, вульгарно. Но подавляющее большинство нэцке созданы еще до прибытия в Японию коммодора Перри, некоторым уже тогда было больше ста лет. Здесь есть и фигурки людей, и животных, и эротические сцены, и мифологические существа: представлено большинство сюжетов, типичных для всеобъемлющей коллекции. Некоторые нэцке подписаны знаменитыми резчиками. Эту коллекцию явно составлял человек сведущий.
Или, быть может, Шарль просто случайно оказался вместе с Луизой у Сишеля, среди вороха шелков, папок с гравюрами, ширм и фарфора, и раньше других коллекционеров обнаружил клад? Кто первым заметил нэцке — он или она?
А может быть, Луизы с ним тогда не было? И коллекция должна была стать сюрпризом, приготовленным к ее очередному визиту в комнаты Шарля?
Сколько заплатил за них этот молодой человек, этот взыскательный и обаятельный коллекционер? Его отец, Леон, которому было всего сорок пять лет, недавно умер от сердечной недостаточности. Его похоронили рядом с Бетти в семейном склепе на Монмартре. Но дела «Эфрусси и компании» шли очень хорошо. Жюль недавно купил землю в Швейцарии, на Фирвальдштетском озере, чтобы построить шале для отдыха. Его дядья покупали замки и участвовали в забегах на ипподроме Лоншан, причем их лошади красовались в родовых цветах Эфрусси — голубом и желтом. Нэцке, должно быть, стоили очень дорого, но Шарль мог позволить себе такое экстравагантное приобретение, ведь его состояние росло с каждым годом — вместе с состоянием семьи.
Конечно же я знаю не все. Но я точно знаю, что Шарль специально для нэцке купил шкаф-витрину из черного дерева, отполированного до блеска. Эта витрина была выше самого Шарля — чуть выше метра восьмидесяти. Содержимое можно было рассмотреть сквозь стеклянные дверцы и боковые прозрачные стенки. Зеркальный задник бесконечно умножал коллекцию. Нэцке лежали на зеленом бархате. Все они слегка различаются между собой легчайшими оттенками цвета, и все эти оттенки слоновой кости, рога и самшита — кремовый, восковой, ореховый, золотистый — оказались на одном темно-зеленом поле.
