– Маня? – тихо прохрипел я. Тогда я впервые её так назвал.
– М-м? – вяло отозвалась она из той части фургона куда не светил тусклый столб фонаря.
Я пополз по вещам, взял фонарик и навёл постоянно мигающий луч в сторону дверей. Там лежала она, под перевёрнутой корзинкой-тележкой. Вокруг патроны, коробочки, плед, оборванные страницы журналов, помятые консервы, упаковки с крупами, пустой пакет, ружьё и многое другое. Я подполз к ней, убрал с неё тележку и помог ей сесть.
– Ты как? – спросил я.
Она выглядела очень помятой и вялой, ещё не до конца пришла в себя.
– Неплохо… Жива. Что случилось?
– Ещё не знаю.
– А дядя Боря?
Я оставил её сидеть, а сам пополз обратно, к окошку, которое теперь не наверху, а внизу. Фургон лежал на крыше. Я взялся за маленькую ручку и с трудом открыл окошко, лёг и заглянул в салон через стекло с трещиной наискосок. То, что я увидел, ужаснуло меня, и сперва у меня перехватило дыхание, а желудок будто сжался.
Сиденье водителя было в крови, брызги на осколках разбитого лобового стекла, руле, старенькой магнитоле, и на длинном и широком кожаном пассажирском сиденье. На руле висит кусок чего-то тошнотворного на вид – очень похоже на кусок кишечника. В сердце защемило, а каёмки глаз наполнились солоноватой жидкостью. Мои руки чуть дрожали, но не только от страха, но от гнева тоже.
Подавив ком в горле, я резко закрыл окошко. Опустил голову, оперся лбом в холодное железо, рука сжалась в кулак, вторая сжимает горящий фонарь, который стал мигать реже. Я чувствовал себя как маленький мальчик, который потерял отца.
Лишь мысль о Мане заставила меня собраться и начать думать. Пока я полз к ней обратно, пробираясь через груды вещей и еды, я взял ружьё.
– Что-то случилось? – осторожно спросила Маня. – Что с дядей Борей? Он в порядке?
Я не хотел отвечать на эти вопросы, я не хотел их слышать.
– Молчи, веди себя тихо, – сказал я. – Снаружи могут быть твари.
– Т-твари…? – тоненько вопросила она, заикаясь. – Почему ты назвал их именно так…?
Я холодно взглянул на нее, и она замолкла.
– А кто они, по-твоему? – процедил я сквозь зубы.
Я вручил ей заряженное ружьё. Нашёл себе. Едва разыскал свой рюкзак. Насобирал патронов.
Я попытался открыть дверцы, но дно фургона, которое сейчас над нашими головами, немного прогнулось вниз возле дверей. С третьего удара ноги дверцы распахнулись, я тут же схватился за ружье и приготовился стрелять, стоя на коленях, немного накренившись в левый бок, так как эта нога жутко ныла, а ружьё я держал немного странно из-за боли в плече.
Тишина. Яркое солнце, чувствовалось тепло. Ветерок шелестел листьями и игрался с высокой травой.
Я выбрался первым и осмотрелся. Мы упали с дороги и скатились вниз с небольшого плавного склона, поросшего высокой травой. Врезались в мутированные (напомню – как и все растения) сосны-гиганты – большие и широкие ветви с длинными толстыми зелёными иглами нависают над перевёрнутым фургоном и мной.
Я повернул голову в сторону леса – который не узнать. Гигантские странные джунгли, где вместо пальм и других тропических растений, растут эти сосны переростки, как и берёзы, немного других лиственных деревьев, а так же извилистые кусты, высоченные папоротники, высотой с меня, а какие-то, там в глубине – выше чем я. Так же как и грибы. И вся эта зелень стремилась в город.
Ничего подозрительного я не увидел. Тихо. Мирно. Правда конечно казалось что я нахожусь не на своей планете.
Я коснулся рукой своего виска и увидел на пальцах свежую кровь, которая поблёскивала на солнце. Я обогнул фургон и шёл вдоль него. Его хорошо помяло, из-под капота шёл серый дым и что-то глухо шипело. Окна разбиты, зеркало со стороны водителя оторвано. Много брызг крови, тот тошнотворный кусок кишок был не единственным, было ещё парочка, небольших. А перед закрытой дверью с глубокой вмятиной, которая растёт дальше и приходится немного на основание фургона – на траве лежал чёрный ботинок дяди Бори. Ведёт едва видимый кровяной след по примятой траве. Я шёл по нему – завернул за капот, след тянулся дальше, в лес.
Я услышал звук за спиной, когда резко повернулся, направляя оружие, едва не морщась от боли, то увидел, как на подгибающихся ногах приблизилась Маня. Звук – это её ружье, выпавшее из рук. Дрожащей ладонью правой руки она прикрывала дрожащие губы, а из распахнувшихся глаз полились слёзы. Она медленно мотала головой, не желая верить в это и принимать. Её хвост был распущен, волосы растрёпаны и взъерошены, на лбу глубокая кровоточащая царапина, рядом с ссадиной. Она что-то тихо бормотала себе под нос. Смотрела на место водителя, кровь, ботинок, не зная на чём остановить свой взгляд.
Я подошёл к ней и услышал:
– Когда же это закончится… сколько можно.
Мне стало очень жаль её. Жаль себя. И жаль дядю Борю. Я увидел, что Маня теряет силы – подскочил к ней и схватил за плечи. Её лицо исказила сильная боль, и она зашипела, стискивая зубы. Я, испугавшись, тут же выпустил её. А она отшагнула назад, издав стон боли. Только сейчас я заметил, что её левая рука лежит вдоль тела, и из-за свободной футболки не было видно, что с ней не так.
– Почему ты сразу не сказала?
Я очень сильно испугался за неё. В этот момент недалеко от нас верхушки деревьев, на которые чтобы посмотреть, надо затрать головы, как задираешь когда смотришь на самые верхние окна девятиэтажки-шестнадцатиэтажки. Они покачнулись – кто-то вспорхнул вверх. Птицы – подумал я. Они ещё живы? Хотя, может это вовсе и не птицы. Впрочем, неважно. Я итак чувствовал, что мы в опасности.
– Нужно найти укрытие.
Я отошёл от Мани, в сторону дороги. Осмотрелся. Быстро сообразил, где мы находимся. С правой стороны перекрёсток, светофоры не работают. Нам оставалось всего несколько метров до поворота направо, чтобы уехать из города. Я вспомнил, что в другой стороне, с той, откуда мы приехали, находится автозаправка.
Конец ознакомительного фрагмента.
