шепчет он, и мы вместе раскачиваемся туда-сюда.
– Знаю, знаю, – говорю я, вбирая в себя тепло его тела. Но я понятия не имею, с чем, черт возьми, мы должны справиться, и впервые понимаю, что паралич – не самая моя большая проблема. Черт!
– О боже, Марк… Прости меня, – теперь уже я избегаю встречаться с ним взглядом. Это просто нелепо. – Я причинила тебе боль?
– Ты не контролировала себя. Все в порядке.
– Разумеется, не в порядке.
– Ты права. Не в порядке. Это ужасно. Тебе нужно научиться целиться лучше. Ты конкретно промазала, – сухо и натужно смеется Марк, и я понимаю, что это дерьмовая попытка скрыть слезы.
Возможно, мне тоже стоит фальшиво рассмеяться. Но что смешного в том, что я попыталась обезглавить своего мужа куском идеально отполированного уотерфордского хрусталя?[9]
– Кажется, в дверь звонят, – резко говорю я и вижу, что Марк не меньше моего благодарен за то, что нас прервали.
Марк нежно целует меня в лоб и встает.
– Пойду открою. Тебе помочь одеться или сама справишься?
– Конечно, я справлюсь сама, глупыш, – отвечаю я, отчаянно желая остаться одна.
Марк оглядывается минимум раза три, прежде чем покинуть комнату. Мне даже приходится щелкнуть пальцами в сторону двери, чтобы заставить его уйти.
Я закатываю глаза и качаю головой, но все же улыбаюсь, когда проносятся мысли о том, как долго Марку пришлось бы надевать на меня одежду и насколько было бы веселее, если бы вместо этого я снимала ее с него. Но эти счастливые мысли постоянно прерываются отвратительными вспышками воспоминаний, которые периодически вырываются из потаенных уголков моего сознания. Я не могу контролировать их появление, как и не могу подавлять их.
Они возникают не в хронологической последовательности. Горит яркий свет: неоновые лампы светят мне прямо в лицо столь ярко, что глазам становится больно. Рядом со мной стоит стройная седовласая женщина. Она протягивает мне пластиковый стаканчик с водой, такие обычно бывают в кулерах для воды в комнатах ожидания. Я беру его в руки, но не отпиваю из него.
Я занята тем, что наблюдаю за пожилым мужчиной в отдалении. Он кажется мне странно знакомым: наверняка это друг или бывший коллега. Он стоит ко мне спиной, но я узнаю его телосложение. Я перебираю воспоминания в попытках воскресить в памяти его лицо, но мой разум чист. Он разговаривает с молодой светловолосой женщиной, которая, кажется, плачет. Ее я тоже узнаю, но она дрожит всем телом, и это не дает мне увидеть ее лицо. Я едва замечаю жалкую фигуру красивого мужчины, стоящего рядом с ней. Он тоже расстроен, но у него лучше получается скрывать свои чувства.
Седовласая женщина продолжает говорить со мной, но я не могу оторвать взгляда от знакомых людей, стоящих в конце коридора. Я не слушаю, что она мне говорит. Рядом со мной стоит Марк. Он очень сосредоточен, это видно по его лицу. Он всегда крепко сжимает губы, когда внимательно прислушивается к чему-то. Я нахожу эту привычку очень милой.
Я замечаю, что его губы начинают дрожать мелкой дрожью, он мотает головой. Он мотает головой изо всех сил. Его дыхание убыстряется, а по покрасневшим щекам начинают течь слезы. Черт побери, почему я не слушала? Чем отчаяннее я прислушиваюсь к тому, что говорят, тем сложнее мне разобрать слова. Мир тонет в посторонних шумах – отчетливый звон чайных чашек в буфете и отдаленный крик младенцев звенят у меня в ушах.
Я внезапно чувствую пронизывающую боль в груди. Мои ребра так сильно трещат с каждым вздохом, что я начинаю бояться, что они треснут. Внезапно чашки больше не звенят, младенцы замолкают, и остается только один-единственный звук – сухой, пронзительный крик. И я узнаю этот крик. Низкий, полный страданий и душераздирающий. Его издаю я. «Нет, прошу, о боже, нет!» – кричу я.
Я изо всех сил пытаюсь понять, что мне говорят. Это нечто столь ужасное, что я уже не могу контролировать свой разум. Я чувствую боль в коленях, замирая на месте, и не могу пошевелиться.
Окружающая обстановка подергивается темной дымкой, возникающей в уголках моего сознания, и мне трудно сосредоточиться на мужчине, стоящем вдали. Он отошел от пары в конце коридора, и теперь, похоже, я стала его новой мишенью. Он бежит ко мне. Стук его быстрых шагов по плиточному полу подчеркивает то, что он торопится. Чем ближе он подходит, тем более расплывчатым становится его лицо. Но он внезапно оказывается так близко, что я могу разглядеть, что написано на бейджике, прикрепленном к его клетчатой рубашке. Это определенно, он. Это доктор Хэммонд.
* * *
Из моих мрачных мыслей меня вырывает голос Марка, вернувшегося в спальню.
– Лаура, ты собираешься одеваться или как? – говорит он. – Ты уже сто лет копаешься. Нет смысла избегать происходящего. Ты знаешь, что должна спуститься вниз. Давай же, тебе станет от этого легче.
Марк швыряет в меня потертые треники и одну из своих старых футболок:
– Давай быстрее. Прошу тебя.
Я слегка наклоняю голову и жду, что Марк поцелует меня в щеку.
– Я буду готова через минуту – позову, когда оденусь. Обещаю.
Я жду, пока Марк уйдет, чтобы натянуть футболку, и мне в нос ударяет знакомый запах. Пластилин? Должно быть, недавно, играя с детьми, я надевала его футболку. Головокружительное волнение рябью расходится у меня в животе. Я с нетерпением жду того, что проснусь однажды утром и все мои воспоминания вновь будут четкими. Это все равно что найти старый фотоальбом, в который не заглядывала годами. Я предамся воспоминаниям и посмеюсь над жуткой модой и ужасными прическами. Я все время чувствую, что уже близка к цели и смогу вспомнить все со дня на день. Идеальный способ взбодриться – это голова, полная воспоминаний о
