В этом романе описание «аэроплана» еще очень смутное, лишь угадываемое («деревянная прямоугольная платформа с трапом, с насосом-помпой посередине, а по бокам с ситцевыми крыльями, натянутыми на тонкие металлические ребра трех ярдов длины»). Подробнее рассказано о летательном аппарате — странной комбинации вертолета и парашюта — в романе известного французского писателя Никола Ретифа де Ла Бретонна «Открытие в Южном полушарии, совершенное летающим человеком, или Французский Дедал» (1781). В этой книге чего только нет! Даже намеки на использование авиации в военном деле…
Открылась эра космических путешествий и в России. Специалисты до сих пор спорят, кому присудить титул первого русского фантаста, но одно твердо установлено: первый межпланетный перелет в отечественной литературе совершил мудрец Нарсим из «Новейшего путешествия, сочиненного в городе Белове» (1784) Василия Лёвшина.
«Во сне обращает он взоры свои на стену, где висело у него несколько орлиных крыл. Берет из них самые большие и надежные; укрепляет края оных самым тем местом, где они отрезаны, к ящику, сделанному из легчайших буковых дощечек, посредством стальных петель с пробоями, имеющими при себе малые пружины, кои бы нагнетали крылья снизу. С каждой стороны ящика расположил он по два крыла, привязав к ним проволоку и приведши оную к рукояти, чтоб можно было управлять четырью противу расположенными двух сторон крылами одною рукою; равномерно и прочих сторон крылья укрепил к особливой рукояти. Сие средство почитал он удобным к его намерению: что и в самом деле оказалось, ибо, вынеся сию машину на открытое место и сев в нее, когда двух сторон крылья опустил с ящиком горизонтально, а двумя других начал махать, поднялся вдруг на воздух…»
До чего же параллельно двигалась мысль фантазеров, разделенных тысячами километров и друг друга не читавших: агрегат с машущими крыльями в английском «Джоне Даниэле», у француза Ретифа де Ла Бретонна и вот — у русского Лёвшина!
Описывая аппарат Нарсима, автор предельно точен и даже сух, но стоит ему перейти к описанию ощущений «космонавта», как стиль разительно меняется. Куда девалась инженерная основательность! Из-под пера Лёвшина выходят строки, подтверждающие очевидную мысль: в те годы идея полета на небеса была еще бесконечно далека от технически реализуемой задачи. Всего лишь мечта — подсознательная, будоражащая, пьянящая: «Какой восторг! Что стал Нарсим, увидев себя восходяща выше возможности человека… Он ободряется, начинает двигать рукояти, рассекает прозрачную бездну, удаляется и забывает о себе самом… Но разве не то ж делают все, коими владело любопытство? Нарсим был человек».
3. ЗАТИШЬЕ ПЕРЕД ШТУРМОМ
Я решил во что бы то ни стало добраться до Луны Чтобы не показаться совсем сумасшедшим, я теперь постараюсь изложить, как умею, соображения, в силу которых считаю это предприятие — бесспорно трудное и опасное — все же не совсем безнадежным для человека отважного.
Эдгар Аллан По, 1835 год
И вот мы на пороге XIX столетия.
В этом столетии впервые дала себя знать «нелинейность» времени. С приходом научно-технического прогресса оно начало замедляться, растягиваться, и теперь каждый год приносил столько событий, сколько раньше их не случалось и в столетие.
Давайте освежим в памяти этапы этого фантастического по силе и напору восхождения мысли.
Итак, наука. Атомистическая теория Дальтона (1803), идея вычислительных машин (Бэббидж, 1823), законы Ома (1826), органический синтез (Волер, 1828), законы термодинамики (Гельмгольц, Джоуль, Майер, Клаузиус, 1840 — 1850), булевы алгебры (1855), спектроскопия (Кирхгоф и Бунзен, 1854 — 1859), «Происхождение видов» Дарвина (1859), максвелловская теория электромагнетизма |(1864), законы генетики Менделя 1866), Периодическая система элементов Менделеева (1869), теория множеств (Кантор, 1884), экспериментальное доказательство существования электромагнитных волн (Герц, 1886 — 1888), рентгеновские лучи (1895) и под занавес века, в 1896 году, открытие радиоактивности Беккерелем, а в 1897-м — электрона Томсоном! Наконец, пионерские работы Циолковского.
Не отставала и техника. Открыла столетие электрическая батарея (1800), затем последовали: колесный пароход (1807), электроаккумулятор (1812), велосипед (1816), стетоскоп (1819), электромотор (1822), электромагнит (1825), трактор (1825), телеграф (1837), нитроглицерин (ок. 1846), бессемеровская сталь (1856), пишущая машинка (1864), динамит (1867), лампа накаливания (1879), паровая турбина (1884), трансформатор и мотоцикл (1885), звукозапись (1887), цветная фотография (1891), кино (1896).
Наверняка в этом списке что-то незаслуженно забыто, но всего не упомнишь. Прогресс прорывался везде, во всех областях науки и техники; вот только в космос не слетали…
Это упущение с лихвой окупила фантастика. Однако прежде чем продолжить наше путешествие, стоит немного поразмышлять на общие темы.
В середине прошлого века стал ощутимо сказываться количественный рост фантастики, причем скорость роста также неудержимо росла. По данным английского историка фантастики Игнатиуса Кларка за все XVII столетие в Англии была издана одна-единственная книга, про которую можно условно сказать: «роман о будущем» (ни «Новая Атлантида», ни сочинения Уилкинса под это определение не подходят).
За пятьдесят первых лет XVIII века — также одна, за вторые полвека — пять. А дальше кривая резко рванулась вверх: первая половина XIX века — 12 книг, а вторая — уже 172!
В XIX веке заиграла всеми мыслимыми красками фантастика космическая. Словно наитие подсказывало авторам: не за горами время, когда человечеству предстоит сделать едва ли не решающий шаг в своей эволюции. Шаг за пределы колыбели.
Что такое столетие для стереотипов массового сознания? Не мгновение, но и не вечность. Если смотреть из XX века в прошлое, то за XIX век еще «предстояло» полностью обжить воображаемый космос, подготовить человечество к выходу на звездную дорогу. Космический ажиотаж захватил всех — и ученых и поэтов: первые мысленно проигрывали варианты и анализировали; вторые заглядывали в бездны «внутреннего космоса», странным образом сопряженного с внезапно открывшимся внешним.
Мысль писателей-фантастов двигалась не плавно и не последовательно, скорее наоборот — резкими, неожиданными толчками. Периоды затишья иногда затягивались, но зато за каждым новым прыжком в неведомое открывалась в полном смысле слова бесконечность — бесконечность новых деталей и сюжетов, новых запретов и новых же соблазнительных возможностей.
Одно из временных затиший пришлось на начало XIX века.
Нельзя сказать, чтобы научная фантастика той поры значительно отставала от бурного прогресса науки и техники. И дело не в количественном росте — писатели-фантасты не собирались уступать и в «качестве». Но вот космическая волна на время затихла — хотя то было затишье перед решающим штурмом…
Может быть, дала себя знать и некоторая усталость читателя от космоса. Путешествия на Луну и другие планеты в фантастических произведениях исчислялись пока десятками, а читатель устал. Еще были преждевременны слова о том, что книжный рынок затоплен такими книгами, но количество их росло из года в год, множились и сюжетные повторы. К заоблачным чудесам начали привыкать.
И вот еще на что следует обратить внимание.
До сих пор речь шла о произведениях, достойных лишь беглого упоминания в обзорах, в крайнем случае — пересказа, но уж никак не прочтения (исключения не в счет). Какими бы ни были заключенные в них прогностические идеи, дальше идеи дело обычно не шло. Судьба книг подтвердила это со всей наглядностью: потребовался труд не одного десятка современных исследователей, чтобы выудить из безвестности запылившиеся фолианты. Были промыты тонны песка и ила — и все ради нескольких крупиц золотого песка, тех самых удивительных идей, о которых сообщается лишь парой строчек!
Количественный рост «романов про космос» не мог не привести к какому-то качественному повороту. Либо этой литературе было суждено умереть, можно сказать, и не родившись, либо…
Не только космическая — вся фантастика пребывала в ожидании. Ждала художника, который сопряг бы ее окончательно с подлинной, большой литературой. Или сделал бы в лучшем смысле слова массовой, популярной, привлек бы к ней теперь уже миллионы читателей, заразив сердца молодых романтикой мечты.
Первым таким добрым гением для этой литературы стал Эдгар По, вторым — Жюль Верн.
Чтобы совершить два таких гигантских прыжка в Незнаемое, потребовалось время. Но и в период затишья продолжалась работа, кропотливая и последовательная, и когда на сцене появился Эдгар По, почва для произрастания его таланта оказалась заботливо подготовленной предшественниками, имена которых сейчас почти забыты.
Опять мы в салоне машины времени.
