- Дон? - спросил я.
- М-м-м? Ох… Три гнедые лошади идут в профиль… галопом… Одна немного вырвалась вперед, две чуть отстали. Яркие цвета на жокеях. Не помню точно, какие. Белые брусья огораживают скаковую дорожку, и много солнечного неба.
- Какого размера?
- Не очень большая. - Вспоминая, Дон немного нахмурился от напряжения. - Примерно двадцать четыре дюйма на восемнадцать внутри рамы.
- И ваша, Мэйзи?
- По-моему, немного меньше, дорогой.
- Послушай, - пробормотал Дональд, - зачем это тебе надо?
- Хочу убедиться, что больше нет совпадений. Он равнодушно уставился куда-то в угол столовой.
- На пути сюда, - продолжал я, - Мэйзи рассказала, как она пришла к мысли купить картину. Дон, не мог бы ты тоже вспомнить, как произошла покупка картины? К примеру, ты специально ходил по галереям, чтобы найти Маннингса?
Дональд устало провел рукой по лицу, его явно тяготили и вопросы, и необходимость отвечать на них.
- Прошу тебя, Дон, - настаивал я.
- Ох… - Глубокий вздох. - Я вовсе ничего не хотел покупать. Мы пошли в художественную галерею Мельбурна и ходили по залам, пришли в зал Маннингса, у них там есть. И пока мы смотрели картины, незаметно вступили в разговор с женщиной, которая стояла рядом, так часто бывает в художественных галереях. Она сказала, что недалеко есть другая галерея, и там тоже Маннингс. Маленькая коммерческая галерея, где продают картины. Стоит посмотреть, даже если не собираешься покупать. У нас было время, и мы пошли.
Мэйзи слушала с открытым ртом.
- Но, дорогой, - заговорила она, придя в себя от удивления, - абсолютно то же самое было с нами, с моей золовкой и со мной, правда, в художественной галерее Сиднея, а не Мельбурна. У них там есть чудесная картина «Перед грозой», мы стояли и восхищались, а мужчина тоже вступил в разговор с нами и повел нас…
Дональд внезапно показался мне совершенно измученным, будто больной, которого утомили здоровые визитеры.
- Послушай, Чарльз… Ведь ты не собираешься идти в полицию с этими рассказами? Потому что… Я… Не думаю, что смогу вынести… повторение… всех вопросов.
- Нет, не собираюсь, - успокоил я его.
- Тогда… какое это имеет значение?
Мэйзи допила свой джин с тоником и заулыбалась немного слишком радостно.
- Как пройти в дамскую комнату, дорогой? - спросила она и скрылась в гардеробной.
- Не могу ни на чем сосредоточиться, - тихо проговорил Дональд, - прости, Чарльз, но я не могу ничего делать, пока они держат Реджину непохороненной… в морге…
Время не только не уменьшило страдания, но словно законсервировало их, он не мог похоронить жену, и горе не нашло естественного выхода в устройстве могилы и посещении ее. Пока тело было в боксе холодильника, он действительно не мог думать ни о чем другом. В полиции мне сказали, что тела убитых, если преступление не раскрыто, через шесть месяцев обязаны выдать родственникам. Но Дональд, по-моему, так долго не выдержит.
Он вдруг встал и направился к дверям, ведущим в холл, я пошел следом, он пересек холл, открыл дверь в гостиную и вошел.
С минуту поколебавшись, я тоже вошел.
В гостиной по-прежнему ничего не было, кроме обитой вощеным ситцем софы, кресел и стульев, теперь аккуратно расставленных вдоль стен. Пол, где лежала Реджина, вымыт и натерт. Воздух нежилой.
Дональд стоял перед холодным очагом камина и смотрел на портрет Реджины, который он пристроил на каминной полке.
- Здесь, с ней, я провожу все дни, - сказал он. - Это единственное место, где я могу вынести свое существование.
Он подошел к одному из кресел и сел в него лицом к портрету.
- Чарльз, ты не обидишься, мне хотелось бы остаться одному. Я правда ужасно устал.
- Береги себя. - Бесполезный совет. Любой мог видеть, что он не думает о себе.
- Со мной все в порядке, - сказал Дон. - Совершенно в порядке. Не беспокойся.
На пороге я оглянулся. Он сидел неподвижно и смотрел на Реджину. Я не знал, хорошо это или плохо, что я нарисовал ее портрет.
На обратном пути Мэйзи поставила личный рекорд: в течение первого часа путешествия ни разу не открыла рта.
От Дональда мы сначала поехали к соседям, которые в первый же день несчастья предложили ему пожить у них, но сейчас он нуждался в помощи даже больше, чем прежде.
Соседка сочувственно выслушала меня, но покачала головой:
- Я понимаю, что ему нужно уехать из этого дома и жить среди людей, но он не хочет. Я несколько раз пыталась убедить его. Звонила. Как и многие другие, кто живет здесь в округе. Но он всем говорит, мол, с ним все в порядке. Он никому не позволяет помочь себе.
Милю за милей молча, с мрачным видом Мэйзи вела машину. Наконец она заговорила:
- Нам не следовало беспокоить его. Тем более так скоро после…
Три недели, подумал я, только три недели, Дональду они, наверно, показались тремя месяцами, которые бесконечно тянулись день за днем. Человек не может жить три недели с беспрестанной мучительной болью.
- Надо ехать в Австралию, - сказал я.
- Вы так сильно любите его, дорогой? - после паузы спросила Мэйзи.
Люблю? Я бы никогда не использовал этого слова, но, пожалуй, оно как раз подходит.
- Он на восемь лет старше меня, но нам всегда было хорошо вместе. - В памяти всплыли картины детства. - Наши матери - сестры, и, когда мы были мальчишками, они часто ездили друг к другу в гости и брали с собой меня или Дональда. И Дональд терпеливо сносил, что младший брат постоянно вертится у него под ногами.
- Он выглядит, дорогой, серьезно больным.
- Да.
Еще миль десять она молча вела машину, потом сказала:
- Вы уверены, что лучше все рассказать полиции? Я имею в виду, о картинах? Вы думаете, что картины и ограбления как-то связаны, правда, дорогой? И полиция раскроет, как они связаны, гораздо легче, чем вы?
- Да, Мэйзи, им это сделать легче. Но разве я могу рассказать им? Вы слышали, что говорил Дональд? Он не выдержит еще одну порцию вопросов. Вы же видели его сегодня, как по-вашему, он выдержит? Потом, ведь и вам придется признаться в небольшой контрабанде, заплатить штраф, и на вашем имени навсегда останется пятно, и таможня всякий раз, как вы отправитесь путешествовать, станет перерывать весь ваш багаж, и на вас свалятся унижения и ненужные сложности. Ведь в наши дни, если человек попал в черный список, ему уже никакими силами не избавиться от этого клейма.
- Я и не подозревала, что вы такой внимательный. - Мэйзи попыталась засмеяться, но смех прозвучал искусственно.
Мы затормозили, чтобы поменяться местами. Мне нравилось вести ее машину, потому что последние три года, поскольку у меня не было постоянного дохода, то не было и колес. Под элегантным бледно-голубым капотом ровно урчал мощный мотор, поглощая милю за милей.
- Вы можете позволить себе такое путешествие, дорогой? - спросила Мэйзи. - Отели и все прочее?
- У меня в Австралии есть друг. Тоже художник. Я остановлюсь у него.
- Но вы же не можете добраться туда автостопом. - Она с сомнением взглянула на меня.
- Постараюсь, - улыбнулся я.
- Ладно, дорогой, готова согласиться, что вы сможете туда добраться, не хочу никаких глупых споров. Благодаря Арчи я получила много приятных вещей, какие есть в этом мире, а вы не получили, и ведь отчасти из-за меня, из-за того, что я влезла в дурацкую контрабанду, вы собираетесь туда ехать, поэтому я настаиваю, чтобы вы разрешили мне купить вам билет.
- Нет, Мэйзи.
- Да, дорогой. Сейчас будьте хорошим мальчиком и делайте, что я говорю.
- Могу ли я нарисовать для вас картину, Мэйзи? Когда вернусь.
- Мне было бы очень приятно, дорогой.
Я вышел возле аэропорта Хитроу, где стоял дом, в мансарде которого я жил.
На следующий день утром Мэйзи заехала за мной.
- Как вы выдерживаете этот страшный шум, дорогой? - воскликнула она, съежившись, когда огромный лайнер у нас над головой набирал высоту.
- Меня привлекла дешевизна этой квартиры.
Мэйзи улыбнулась и извлекла из сумки крокодиловой кожи чековую книжку, выписала чек и протянула мне. Сумма, которую она вписала, намного превосходила стоимость билета.
- Если вы так переживаете, дорогой, - перебила она мои протесты, - то можете вернуть мне деньги, которые останутся. - Серо-голубые глаза озабоченно глядели на меня. - Но ведь вы будете осторожны, дорогой?
- Да, Мэйзи.
- Потому что, конечно, дорогой, вы же не знаете, может, по-настоящему отвратительные люди устроят вам неприятности.
Спустя пять дней в полдень я приземлился в аэропорту Мэскот. Самолет сделал круг над Сиднеем, и все пассажиры имели возможность увидеть мост, нависший над заливом, и оперный театр, выглядевшие как на открытках.
Когда я прошел таможню, меня встретил Джик, улыбаясь от уха до уха и помахивая бутылкой шампанского.
- Тодд, негодяй! Кто бы мог подумать? - Его голос легко перекрывал шум аэропорта. - Прилетел рисовать Австралию в красных тонах?
Он с энтузиазмом хлопал меня мозолистой ладонью по спине, не подозревая о собственной силе. Джик Кассэветес, старый друг и полная мне противоположность почти во всем.
