– Не.
Так у нас обычно и шло. Я как младший вечно хотел, чтобы Руб чем-то со мной занялся: то в «Монополию» поиграл, то мяч попинал во дворе. А Руб старший, за ним всегда оставалось решение и последнее слово. Если ему не хотелось чем-то заниматься – мы и не занимались. Может, поэтому я всегда так охотно шел с ним на «грабежи» – просто потому, что он хотел, чтобы я пошел. Попытки заняться чем-нибудь вместе со Стивом мы оставили много лет назад.
– Идем, – я не отставал, – я мяч накачал, и ворота готовы. Иди погляди. Я их нарисовал мелом на заборе, с обеих сторон.
– Одинаковые?
– Два метра в ширину, примерно полтора в высоту.
– Ладно, ладно.
Он поднял взгляд и вяло улыбнулся, впервые за несколько дней.
И я опять:
– Ну, играем? – С задором совсем уж через край.
– Ладно.
Мы пошли во двор, и было здорово.
Абсолютно здорово.
Руб падал на бетон и подымался. Два раза. Он поливал меня на чем свет стоит, когда я забивал, и завелся не на шутку. Кривой удар по воротам, и мяч полетел вроде за ограду; мы затаили дыхание и выдохнули, когда он, ударившись о край, отскочил обратно во двор. Мы даже улыбнулись друг другу.
Все вышло так восхитительно в основном потому, что на Руба как раз навалился какой-то кризис самоопределения, а я пребывал в своих обычных страданиях по поводу истории с Ребеккой Конлон. Нам стало гораздо легче. Да. Потому что мы вдруг вернулись к занятиям, которые получались у нас лучше всего: валяться и валять друг друга по двору, гваздаться в грязи да обязательно браниться, молоть чепуху и, если получается, подпакостить соседям. Уж так, без вопросов, легче. Это было радостное возвращение к старым добрым временам.
Мяч грохнул в забор так, что соседский песик залился лаем, а попугаи в клетке заверещали как резаные. Я словил мощный пинок по ногам. Руб грохнулся и ободрал руку, на которую падал. Все время соседская собачка разорялась, а попугаи вопили как сумасшедшие. Все было точно в старые времена, и Руб, по обычаю, выиграл 7:6. Но мне-то проигрыш был до лампочки, ведь все равно мы оба хохотали и не принимали ничего слишком всерьез.
На заднем крыльце нас, однако, ждало кое-что совсем другое.
Там была Сара, одна.
Первым ее заметил Руб. Он тихонько шлепнул меня по руке обратной стороной ладони и мотнул головой в сторону крыльца.
Я посмотрел.
И тихо-тихо сказал:
– Ой-ой.
Сара подняла глаза: должно быть, услыхала мои слова, и, уверяю вас, ее вид мне совсем не понравился. Помятая, уткнулась в колени, обхватила их руками, будто старалась задержать в себе воздух. Лицо рассекали слезы.
Неловко.
Вот точно так и было, когда мы подошли к сестре и стали по бокам, глядя на нее, чувствуя всякое и не зная, что сейчас делать.
Постояв, я сел рядом с ней, но никак не мог придумать, что сказать.
В конце концов Сара сама нарушила молчание. Соседская собачонка утихла, и, казалось, вся округа онемела от происходившего у нас на заднем крыльце. Будто оно чувствовалось всеми. Все чувствовали, что тут какая-то драма и беспомощность; по правде сказать, это меня удивило. Настолько я привык, что все просто происходит, равнодушно и безучастно к любым переживаниям.
Сара заговорила.
Заговорила Сара:
– Он нашел другую.
– Брюс? – спросил я, на что Руб скорчил мне изумленную рожу.
– Нет, – гаркнул он, – шведский, блин, король. А кто, ты думаешь?
– Ладно, я понял!
Тут Сара откинулась назад и сказала:
– Знаете что, уйдите пока от меня, а?
– Ладно.
Я поднялся и ушел с крыльца вместе с Рубом, и тут город вокруг как будто вновь стал холоднее самого холодного, и я понял: даже если он и вправду заметил, что у нас тут не все ладно, ему на это плевать с высокой колокольни. Он двинулся дальше. Я это чувствовал. Его смех почти раздавался у меня в ушах, ощущался на вкус. Он близко. Он смотрит. Насмехается. И холодный, такой холодный – смотрел, как моя сестра истекает кровью у нас на заднем крыльце.
Дома Руб дал выход гневу.
– Ну, видишь? – сказал он. – Не было печали.
– Это должно было случиться.
Говоря, я увидел, что на переднем крыльце сидит Стив.
Сам по себе.
– Да, но чего сегодня?
– А чего нет?
Сидя на диване, я разглядывал старое фото: Стив, Сара, Руб и я, еще совсем детишки, застыли разноэтажным строем перед каким-то фотографом. Стив улыбается. Сара улыбается. Мы все улыбаемся. И это было так странно: фотография все время висела на этом месте, а я, по сути, только что ее заметил. Улыбка Стива. Ему не плевать – на нас. Улыбка Сары. Так здорово. Мы с Рубом на вид чистые. Все четверо юные и неукротимые, и улыбки у нас такие радостные, что от них я тоже разлыбился прямо там на диване, страдая о какой-то своей потере.
«Куда все подевалось?» – спрашивал я себя. Я даже не помнил, когда нас так сняли. Может, и фотография ненастоящая?
В эту минуту Сара сидела на крыльце в слезах, а мы с Рубом валялись на диване и не могли ей ничем помочь. Стиву же вроде не было дела – ни до кого из нас.
«Куда все подевалось?» – вновь подумал я. Как могла та картинка превратиться в эту, нынешнюю?
Годы ли нас сломили?
Укатали нас?
Прошли, как белые облака-громады, и растаяли так медленно, чтобы мы и не заметили?
В общем, все складывалось как-то погано, а скоро стало еще хуже.
Еще хуже стало в тот вечер, когда Сара ушла из дома и все никак не возвращалась.
Уходя она сказала: «Пойду пройдусь», – и исчезла надолго. Сначала никто из нас не тревожился, но едва стрелки переползли одиннадцать, все всполошились. Даже Стива, похоже, чуточку задело.
– Пошли, – объявил отец, – Идем ее искать.
Никто не возразил.
Мы с Рубом и мать с отцом сели в фургон и поехали на поиски, а Стив остался дома на случай, если Сара появится, пока все ее ищут. Мы поехали по барам и по домам ее подруг. Даже к Брюсу. Пусто. Ее не было нигде.
К полуночи мы вернулись домой: Сара еще не явилась, и нам осталось только ждать.
Каждый из нас ждал по-своему.
Мама сидела молча и ни на кого не глядя.
Отец кружку за кружкой заваривал кофе и поглощал, как не в себя.
Стив то клал на ногу грелку, то снимал ее, а ногу решительно держал кверху.
Руб что-то тихонько бормотал под нос, раз пятьсот, не меньше. «Убью этого подонка. Убью подонка. Доберусь я до этого Брюса Паттерсона. Убью подонка… Убью. Убью…».
Ну а я, сцепив зубы, лежал подбородком на столе.
Спать пошел только Руб. Остальные ждали.
– Не слышно? – спросила мама, проснувшись в час ночи.
– Нет. – Отец покачал головой, и скоро мы все клевали носами под воспаленным белым шаром кухонного плафона.
Позже начался сон.
Прервали.
– Кэм?
– Кэм!
Меня трясли.
Я подскочил.
– Сара?
– Не. Я.
Это был Руб.
– А, ты, черт.
– Ага. – Он ухмыльнулся. – Ее так и нет?
– Нет. Если не прошла мимо нас прямо спать.
– Не, не прошла.
Вот тут мы и заметили кое-что еще: Стива тоже не было.
Я проверил в подвале.
– Пусто.
Я посмотрел на Руба. На этот раз мы с ним вдвоем вышли на крыльцо и дальше на улицу. Черт, где Стив?
– Погоди. – Руб повернулся, вгляделся в темноту. – Вот он.
Наш брат сидел под телеграфным столбом, привалившись к нему спиной. Мы подбежали. Остановились.
– Ты чего здесь? – спросил Руб.
Стив поглядел на нас, и я никогда не видел его таким испуганным и стянутым в узлы. Он казался совсем хлипким, но все равно мужиком: он всегда выглядел мужиком. Всегда… но не как в тот раз. Не ранимым.
Костыли будто мертвые руки лежали полешками рядом с ним.
Медленно, жалобно наш брат проговорил:
– Наверное… – он осекся. И продолжил – Я хотел ее найти.
Мы промолчали, но, думаю, пока мы помогали Стиву подняться и доковылять до дому, он должен был понять, чем и как живем мы с Рубом и Сара. Он понял, каково это: упасть и не знать, сможешь ли подняться, и ему стало страшно. Страшно, потому что мы поднимались. Мы всегда поднимались. Всегда.
Мы проводили его до дома.
Мы…
И снова все сидели на кухне, но не заснули только мы с Рубом. Сидели в тишине, и вдруг он мне что-то зашептал. То же, что прежде.
– Слушай, Кэм, – сказал Руб, – надо выловить этого Паттерсона, – Руб говорил так уверенно. – Мы его выловим.
А я слишком устал, и потому сказал только:
– Само собой.
Потом Руб отключился, вслед за мамой, папой и Стивом. Скоро и у меня глаза будто цементом залило, и я тоже вырубился.
Все пятеро, спим на кухне.
