В.Б. Тогда и Барков — тоже русская литература…
Л.Б. Нет, по уровню Барков — уже не литература. Это окололитературное явление, ближе к графоманству.
В.Б. Кто из писателей повлиял на тебя?
Л.Б. Два разных больших писателя. Фолкнер и Лихоносов. Совершенно необъяснимо. Почитав Фолкнера, сразу начинал писать под Фолкнера. Если сейчас посмотреть внимательно на "Третью правду", увидишь, что первые страницы — чистый Фолкнер. Перед этим я кончил читать его "Город" и стал автоматически писать в его интонации. То же самое после чтения Виктора Лихоносова. Я тогда работал над "Годом чуда и печали" и вовремя спохватился. Забросил написанное и взялся заново. Необъяснимо, почему на меня так влияют эти два писателя. Их мне просто нельзя читать, когда я что-то пишу. Хотя залыгинский и распутинский язык не слабее, чем язык Лихоносова, но они меня так не завораживают. Был еще случай, когда я уже напечатал "Женщину и море", абсолютно не думая о Лермонтове. После школы "Тамань" ни разу не перечитывал. Видимо, что-то лермонтовское так запало, что я написал свой, как нынче говорят, ремейк. После публикации в "Юности" звонит мне приятель и говорит: "Здорово ты в "Тамань" врезался!" Помню, я аж в трубку покраснел. Действительно, такая параллель во всём. Видимо, какое-то лермонтовское влияние есть.
В.Б. Думаю, романтизм в тебе сидит изначально, поэтому на твой характер так легко легли и Лермонтов, и Джек Лондон, и даже "Овод" Войнич… Всё одно к одному: ты по жизни воинственный романтик, и потому в чём-то жизнь была предопределена. Не было бы лагерей, было бы что-то другое, и обязательно с выходом на литературу…
Л.Б. Это, конечно, так. Безусловно, я воспитан на романтической, в том числе на западной литературе. Когда мы с женой уходили в тайгу, я с собой взял томик Гегеля, три тома Джека Лондона и свои конспекты по философии русского Серебряного века.
В.Б. Закончился ХХ век, можно подводить его итоги. Можешь ли ты сказать, что такое литература ХХ века? На мой взгляд, в целом она никак не ниже века предыдущего. Горький, Шолохов, Платонов, Булгаков, Блок, Гумилёв, Есенин, Твардовский… Несмотря на все войны и трагедии, революции, а может быть, и благодаря им, в литературе было очень много яркого.
Л.Б. Я тебе, Володя, отвечу по аналогии. Однажды мы с Ильёй Глазуновым рассматривали советскую картину "Праздник урожая". Я стоял и хихикал, а Илья мне говорит: "Ты посмотри, как у этой бабушки рука выписана! Кто сейчас из современных мазил сумеет так руку нарисовать? Она же живая". Вот такой контраст — заказная, казённая работа и высочайшее качество письма. Первое достоинство советской литературы — это то, что в лице лучших талантливых представителей она сохранила русский язык. Греша против правды, умалчивая о многом, сохранила высочайший стилистический уровень. Это, может быть, самое главное её достижение. А сравнение с литературой ХIХ века мне кажется некорректным. Русская литература жива. У меня стол журнала "Москва" ломится от хорошей прозы. И это русская проза. Пусть не Толстой, не Чехов, но будущее покажет. Я сейчас ощущаю медленный, но подъём русской литературы. Лет шесть назад было гораздо хуже: или сумбур авангардистский, или кирпичи от советского времени, не принятые цензурой по пустякам. Мол, вот меня коммунисты не печатали, а вы тоже печатать не стали. А сейчас масса молодых имён. Вячеслав Дёгтев сегодня превзошёл многих наших маститых рассказчиков. Олег Павлов, Алексей Варламов, Лайков, Давыдов. В Саранске, в Иркутске, в Смоленске, в Оренбурге. Не знаю, как будет с экономикой, но с литературой всё в порядке. Сейчас прислал отличную повесть Пётр Краснов из Оренбурга.
В.Б. Ты сказал, Леонид Иванович, что литература в ХХ веке сохранила свой уровень. Ты мог бы назвать лучших писателей ХХ века? Обычно говорят: Шолохов, Платонов, Булгаков, Леонов, дальше, минуя двадцатилетний период, добавляют Солженицына и мастеров деревенской прозы. Может, у тебя есть свой список?
Л.Б. Боюсь, что нет. Булгакова я принимаю не целиком. "Мастер и Маргарита" я читал с интересом, ибо ересь всегда интереснее догмата. Она увлекательнее. Но в сознании моём даже во время чтения возникал протест. Недопустимо покушение на святыни. Читал и боялся за Булгакова, что он вообще свалится в пропасть. К счастью, он какую-то важнейшую грань не переступил. Я приветствовал Чингиза Айтматова, когда он писал о Христе, но приветствовал потому, что это писал человек другой веры. Там тоже господствует ренановский вариант Христа, но мне было интересно: надо же — со стороны, из других народов и вер писатель пишет о Христе!.. Я с интересом читал ранних Леонова и Эренбурга. О "Русском лесе" у меня осталось неплохое впечатление. Я советскую литературу знал очень хорошо. Читал всё. У Фадеева "Разгром" никогда не нравился. Это обличение гнилого интеллигента мне было чуждо. Ну, а "Молодая гвардия" — это просто часть моей жизни. Впервые я прочитал о Краснодоне книгу двух журналистов "Сердца смелых", мне было всего шесть лет, я был тогда в детском доме. Нам читали книжку вслух, а потом я сам перечитывал. Когда вышла фадеевская "Молодая гвардия", я уже всё это знал. Тем более читал взахлёб и первый вариант, и поздний, исправленный. Конечно, то, что Фадееву Иосиф Виссарионович посоветовал, я воспринимал с иронией, но имена для меня так и остались на всю жизнь, как герои. Я и сейчас могу назвать половину из молодогвардейцев — до полусотни — по именам. У меня мечта была — попасть в музей Краснодона, но так и не довелось…
В.Б. А как ты оказался в детдоме?
Л.Б. Случайно. У меня мама работала в детдоме, но раскопали что-то из её биографии — и уволили. Она год батрачила на какого-то колхозника, свиней кормила. Потом за неё заступились, она в 1945 году уже вернулась в детдом, даже работала завучем. И отчим мой в том же 1945 году перешёл работать в детдом…
В.Б. Расскажи немного о своих родителях. Кто они? Где ты родился?
Л.Б. Мать окончила библиотечный техникум, потом — учительские курсы. Она — коренная сибирячка. Ворожцовы — четыре поколения сибиряков. Купцы были средней руки. Отчим мне был как отец, у нас были самые замечательные отношения. Он орловский мужик, окончил учительские курсы, потом работал директором школы. Бабушка тоже была учительницей.
В.Б. Из тебя хороший учитель вышел бы… Такая династия.
Л.Б. Я и был учителем, даже директором школы. А сейчас у меня дочка — учитель, четвёртое поколение учителей.
В.Б. А что случилось с отцом? За что он был репрессирован?
Л.Б. Мой отец — литовец. Он был командиром партизанской роты во время литовско-польской войны, вступил в конфликт со своим начальством, ему посоветовали скрыться в России на короткое время, иначе его могли и убить. А ему всего 24 года было. Он бежал сначала в Латвию, оттуда в Россию, его на границе и взяли, отправили на Соловки. Отсидел, был сослан в Сибирь, работал в областной иркутской библиотеке и в числе разоблачённой троцкистской группы был вновь арестован, получил десять лет, потом — снова пересуд и расстрел. Его расстреляли в 1939 году. Ни к каким политическим партиям он не принадлежал.
В.Б. А к какой политической партии мечтал принадлежать ты? Что за государство вы с вашей ВСХСНовской организацией хотели построить?
Л.Б. Сейчас в России уже опубликованы все наши документы, в том числе и программа. Это должен был быть переходный вариант от советской империи к российской империи. Не монархия, потому что все мы понимали: народ к монархии не готов, но достаточно жёсткий государственный строй. Как говорил и Александр Солженицын позднее: в случае краха коммунизма Россия должна побыть в авторитарном режиме, чтобы не развалиться. В целом наша программа сводима к трём тезисам: христианизация экономики, христианизация политики, христианизация культуры. Это не создание теократического государства, а ориентация, направление поисков. В нашем верховном органе предполагалась одна треть священников, и они имеют право вето. Любой закон должен быть удостоверен основными положениями Православия.
В.Б. Можно такой проект считать вариантом христианского социализма?
Л.Б. Нет. Я не верю в христианский социализм. Это сладкая селёдка. Достоевский чётко сказал: социализм не прав, потому что есть Бог… Добавить нечего. А если Бога нет, тогда прав социализм. Ещё раз повторю: если Бога нет, то единственная правда на земле у социализма. Всё остальное не право…
