Ужин затянулся до полуночи. Утром пошли осматривать служебные помещения. Всюду порядок, чисто–та, чувствовалась рука опытного хозяина. — Благородный вид у вашего маяка, — сказал я. — Шекспировские цвета.
— Жена красила. Одна! Рабочих взять негде. А в этом году не хочет.
— Ой–ой–ой, такую махину…
— Высота тридцать семь метров. Свет виден за пятьдесят километров. Сейчас, в светлое время, не включаем.
По винтовой каменной лестнице мы поднялись на площадку маяка. Дул порывистый ветер, по небосводу струилась белесая мгла. С трех сторон — измученное море, покрытое седыми космами пены и тумана. Продолжая мыс, на север протянулась полоса бурунов.
— Придется вам обходить, — сказал, указывая на нее, Бондарь, — километра за два, чем дальше, тем лучше. Страшное место.
Надвигался шторм. Ветер встречный, синоптики обещали восемь баллов — Святой Нос не хотел пропускать «Щелью». Поморы в старину иногда не огибали его — перетаскивали суда волоком через перешеек в самом узком месте у основания мыса.
— Пора на корабль, — сказал Буторин. — Оставаться здесь опасно. Не найдем укромного места поблизости, уйдем в Индигу.
Я договорился с Бондарем, когда «Щелья» обогне Святой Нос, он сообщит об этом в «Правду Севера) До Индиги мы не дошли, стали на якорь в небольшцо излучине. Только успели все закрепить, укрыть брезентом — повалил мокрый снег.
К вечеру шторм утих. Около полуночи 7 июня мы обогнули Святой Нос. Вслед нам долго мигал маяк — прощальный привет.
— Река Вельт. Избушка Никольского, — прочитал я на карте. — Что за избушка?
— Остановимся, поглядим. Надо походить по тундре, должны быть гусиные гнезда, может быть, наберем яиц.
Осматриваю в бинокль устье реки, песчаные дюны поросшие редким кустарником. Ищу избушку. Вот он: — низкая, одинокая, с темными дырами вместо окон.
Причаливаем. Бревенчатые стены изнутри и снаружи наполовину засыпаны песком. Давно не струится дым над хижиной, не выходит навстречу гостям радушны! хозяин, полярный Робинзон, окруженный собаками… Как всякое заброшенное жилье, избушка словно излучает невидимые волны печали.
— Иди в ту сторону, — Буторин указал на далекое озеро, — а я в эту.
С полчаса брожу по бывшим владениям Никольского. Когда–то и его взгляд скользил по этим холмам. Пыжик мечется из стороны в сторону, ловит мышей — это его любимое занятие.
Может быть, какой–нибудь матрос выбрался на этот берег после кораблекрушения? Отчаянно цеплялся за жизнь и не думал, что его имя останется на карте.
Мы дошли до озера и повернули обратно. По пути я подобрал на берегу несколько лиственничных кругляшей для печки.
Показался Буторин, в руках у него был какой–то предмет, похожий на большое оранжевое яйцо. Оказалось — пластмассовый буй.
— Угадай, куда я эту штуку хочу приспособить?
— Я думал, ты нашел яйцо динозавра. Красивый буек. По–моему, нам ни к чему, только место будет занимать.
— У нас один молочный бидон без крышки, так? Теперь мы его сможем использовать под бензин. Переходы впереди большие. А буй — вместо крышки. Пропустим через дужки веревку, притянем, надежная будет затычка, в самый раз.
— И с парусами будет гармонировать. Оперяется наша «Щелья».
Мы уже сутки в пути, но решили идти дальше. Ветер восточный, встречный, но не сильный: три балла. Отдыхать в такую погоду грешно. Отчалили, развернули карту. Впереди Сенгейский Шар, пролив между большим одноименным островом и материком. Дальше — давно обжитый поселок Тобседа.
— Проскочим Шаром, если лед вынесло, — сказал Буторин, — сократим путь. В Тобседе удобная бухта.
Когда подходили к острову, заметили в море какой–то темный предмет. Посмотрели в бинокль–среди волн болталась лодка, людей не видно.
— Сделаем доброе дело, — сказал Буторин, разворачивая «Щелью», — спасем им лодку. Видимо, унесло ветром.
Так оно и оказалось. Работники станции не знали как нас благодарить.
Пролив покрыт льдом, пришлось огибать остров с севера. На подходе к Тобседе мы встретили первые плавучие льды. «Щелья» шла зигзагами, не сбавляя хода.
— Если в бухте лед, плохо дело, — сказал Буторин. — Погода портится.
Ветер усиливался, с востока надвигались черные тучи. В бухту мы вошли, хотя к берегу льды нас не пустили. Бьша ночь, поселок спал. Приткнулись к большой льдине, примерзшей к берегу, врубили в нее якорь. На ужин — жареная селедка и чай с сухарями. Согрелись, откинули полог.
На возвышенности — ряды одноэтажных домов, утопающих в снегу, радиомачта–типичный полярный поселок.
Многие дома построены из леса–плавника — каждую весну тысячи добротных бревен выносится в море из Северной Двины и Печоры. Как говорится, нет худа без добра. Ежегодно в полярные поселки доставляются с Большой земли разборные благоустроенные дома, а в крупных населенных пунктах в последние годы появились и каменные здания.
— Еще в одном населенном пункте открыли навигацию, — глядя на тихие дома, с довольной улыбкой сказал Буторин. — А жители не подозревают.
— Вот удивятся завтра — корабль на рейде!
— Готовь телеграмму в «Правду Севера»: от Святого Носа сто восемьдесят километров с остановками прошли за двое суток.
Значит, за кормой «Щельи» — первая тысяча километров.
Все было хорошо, но еще на мысе Микулкин я почувствовал боль в правой стороне груди, решил, что простудился после бани. Боль усиливалась с каждым днем, я с трудом поднимал руку.
3
В Тобседе простояли неделю. Двое суток бушевала снежная буря, потом ветер переменился, подул с северо–запада. Выход из бухты был закрыт льдами, они тянулись до горизонта.
Побывал я в медпункте — фельдшер в отпуске. Договорились с Буториным, что, пользуясь вынужденной остановкой, я на попутном вертолете слетаю в Нарьян — Мар — до него 125 километров — покажусь врачу и вернусь на другой день рейсовым самолетом.
— Простудился первый раз в жизни, — сказал я. — Вдруг воспаление легких?
— Это не простуда, — ответил Буторин. — Когда налетели на камни, помнишь, как нас тряхнуло? Ты ударился грудью, в горячке не обратил внимания. У меня такой случай был. В море чувствую — болит что–то в груди. С трудом, но работал еще неделю, белуху промышляли. Пришли в Архангельск, врач посмотрел, говорит–ребро сломано, положили в больницу. И у тебя та же история.
— Нет, Дмитрий Андреевич, — рассмеялся я, — ребра у меня целы.
— Надавил грудь, когда снимались с камней, растянул мышцу. Вот увидишь.
— Если так, не страшно, пройдет само собой. Простуды боюсь.
