— Нет, Дмитрий Андреевич, — рассмеялся я, — ребра у меня целы.
— Надавил грудь, когда снимались с камней, растянул мышцу. Вот увидишь.
— Если так, не страшно, пройдет само собой. Простуды боюсь.
В Нарьян — Мар я прилетел 14 июня, остановился у своего старого друга, редактора окружного радио Валентина Левчаткина. Он позвонил в больницу, врач принял меня без проволочек и успокоил — физическое перенапряжение, легкие в полном порядке, ничего страшного. Я телеграфировал Буторину, что его диагноз подтвердился, выступил по местному радио, поговорил с Архангельском.
— Жаль, что не увидим «Щелью»; в Нарьян — Маре, — сказал Левчаткнн. — Из губы лед не вынесло, вы еще постоите в Тобседе. Из каждого населенного пункта присылай короткие сообщения. Весь округ будет следить за вами. Если понадобится какая–нибудь помощь, немедленно телеграфируй мне или прямо в окружком партии. Пока вы в наших пределах…
— Хватит о делах! — приказала его жена Надежда Александровна, ставя на стол бутылку французского коньяка. — Выпьем за алые паруса…
На другой день я вернулся в Тобседу. Буторин без меня сделал борта и корму «Щельи» повыше, сантиметров на двадцать, набил доски.
— Могло залить при большой волне. Теперь в самый раз. Еше одна новость, читай, — он положил на стол телеграмму.
Редакция «Литературной газеты» просила меня высылать подробные репортажи о ходе путешествия, фотографии, быть их специальным корреспондентом на борту «Щельи». Это была приятная неожиданность.
— Ну что, Дмитрий Андреевич, надо сообщить, что согласен. Пошлю им сегодня авиапочтой начало путевых заметок. Если напечатают, о «Щелье» узнает весь мир.
— Думаешь, напечатают?
— Полной уверенности нет, конечно. У них там потеснее, чем на «Щелье»: авторов — тысячи.
Погода резко улучшилась: небо было безоблачным, неподвижные льды сияли — словно дразнили нас. Ветер менял направления, мы ждали, когда он освободит «Щелью» из плена. Познакомились с рыбаками Виктором Белугиным и его женой Диной, жили в их доме. Оба они — мастера рыбоприемного пункта Печорского рыбокомбината, не очень разговорчивые, но радушные светлые люди.
Население поселка — тридцать человек, но осенью и зимой оно увеличивается в пять раз — приезжают колхозные рыбаки на лов наваги и камбалы. Уловы здесь богатые.
Из Нарьян — Мара я привез две бутылки спирту. Одну подарили хозяину, другую определили в «неприкосновенный запас».
Ночью был шторм, к утру льды отошли от бухты, поредели. На почте мне вручили большую телеграмму из «Правды Севера». Редактор Иван Мартынович Стегачев и начальник штаба нашей экспедиции Евгений Салтыков сообщали неутешительные данные ледовой авиаразведки: «Печорская губа покрыта тяжелыми льдами. Сплошные льды и дальше к востоку. Предлагаем вам вернуться в Архангельск и повторить свою попытку позднее, в июле. По мнению специалистов, дальнейшее ваше продвижение невозможно…»
О возвращении в Архангельск не могло быть и речи. Наше ледовое плавание только еще начиналось.
Глава третья
1
«Там где непройдет ледокол, «Щелья» пройдет как «Летучий голландец»… — так начиналась телеграмма, которую я отправил в редакцию «Правды Севера» из Тобседы. Есть такая морская примета: весной лед земли боится.
В тундре тает снег. Припай — неподвижный лед, примерзший к берегу, окатывается талыми водами, под таивает, постепенно распадается. Его раскачивают при ливы и отливы, южные ветры отжимают от берега. Образуется узкая прибрежная полоса воды, по ней в основном и продвигались на восток поморские ватаги. Когда под влиянием ветров и течений льды надвигаются на берег массивные глыбы, айсберги, не доходя до него останавливаются на мелководье, упираются основанием в дно становятся на якорь. Во время прилива небольшое судно может пройти между нагромождениями тяжелых льдов и берегом. Мелкие плавучие льдины для нас не помеха- мы их растолкаем багром, шестами. В этом случае чем больше тяжелых льдов, тем лучше: они будут прикрывать нас от «разбойных» штормовых ветров. Буторин учитывал все это. Он говорил мне еще в Архангельске:
— Нас может останавливать, задерживать припай. Пока он не распадется, ходу нам не будет. Что ж, будем ждать.
В районе Тобседы припайный лед уже распался. Шторм утих, ветер неблагоприятный, северо–западный, три–четыре балла. Море еще не успокоилось, волна большая. Смотрим на карту… Сейчас Буторин примет решение — сниматься с якоря или нет. Но в том, что капитан «Щельи» не допустит серьезного просчета, выберет из всех возможных вариантов наилучший, я не сомневаюсь. Не будь у меня этого неколебимого убеждения, я сидел бы сейчас в своей квартире в Архангельске, а не в каюте «Щельи». Склоняясь над картой, Буторин знает, что «его экипаж», очень мало смыслящий в навигации, готов идти «встречь солнцу» напролом, только бы не стоять на месте. А нам предлагают вернуться в Архангельск!
Там, в Тобседе, у меня появилось ощущение, что «Щелью» окружают тени русских поморов, бесстрашных «мореходцев». Им не всегда удавалось пройти по «мангазейскому ходу» за одну навигацию, в отдельные неблагоприятные годы они зимовали в пути. Экипажи гибли от холода и цинги, суда пропадали без вести.
Теоретически и «Щелья» могла встретить неодолимую для нее в течение круглого года ледовую преграду, но где–то гораздо восточнее, за Печорской губой, может быть, в Карском море. Зимовать мы не собирались, в случае неудачи вернулись бы в Архангельск. Но если бы мы из Тобседы повернули обратно, нас бы преследовал беззвучный язвительный смех древних поморов.
Выходим наконец из Тобседы.
Среди плавучих льдов Буторин чувствует себя как дома. Он словно взвешивает взглядом каждую льдину. «Щелья» в его руках превращается в маленький ледокол: иногда, не сбавляя хода, он бросает ее на стык между двумя льдинами, и она со скрежетом протискивается из одного разводья в другое. Ледяное поле еще за горизонтом, а Буторин уже видит его, по отсветам на облаках определяет ледовую обстановку.
Когда мне приходится вести «Щелью», обхожу с «запасом» каждую льдину, даже маленькую. Впереди — участок сплошного льда, его можно обойти слева и справа. Но как в сказке: пойдешь направо, под берег — налетишь на мель, налево — угодишь в ловушку. Только у сказочного витязя было преимущество: он мог стоять на распутье и раздумывать сколько угодно, а тут каждая секунда на счету…
— Дмитрий Андреевич!
Он поднимает голову, взмахом руки указывает, куда сворачивать. И, конечно, не ошибается.
