Он прижал меня к себе и посмотрел на меня с обычной улыбкой, пока вокруг нас гремели щелчки и щелканье камер.
— Не обращай на них внимания, — строго сказал он мне.
Я посмотрела в его золотые глаза, считая полосы на радужках, как делала это всю свою жизнь. Его глаза отличались от моих только в этом крохотном отношении: лучи солнечного света вместо моих пятен из полированной бронзы.
— Мне все равно, — сказала я тихо, сияя для него так, чтобы последовавшие за этим свистящие возгласы заглушили мои слова. — Это они больны, а не мы.
Улыбка Себастьяна поредела, его собственные демоны заставляли его принять это за правду.
В каком-то смысле я поверила своим словам.
Я определенно не была в отношениях со своим братом, не была помолвлена с Мейсоном Мэтлоком и не была скрытой лесбиянкой с моей лучшей подругой и коллегой-моделью Эрикой Ван Беллегхэм. Ни один из слухов не был правдой, какими бы хреновыми они их ни создавали.
Но я была больна.
Только моя болезнь была смертельной. Она разъедала костный мозг моих костей, пока я не стала пустой, хрупкой, как маленькая птица, сидевшая на ветке во время бури, но неспособная летать.
Он проник в камеры моего сердца, разъедая и кальцинируя артерии. Орган все еще работал, все еще перекачивал горячую кровь через мои конечности, но он не ощущался.
Радость была наполовину пустым стаканом, какими бы чудесными ни были новости или достижения, потому что я была полуживой женщиной.
Другая часть моего сердца, моей души все еще была погребена глубоко в подземном мире, в жестоких руках человека, который украл меня много лет назад, но так и не отпустил. Он эхом разносился по старинным комнатам дома на другом берегу Атлантики и призрачно распространялся по ландшафту места под названием Перл-Холл.
Александр Дэвенпорт держал меня пленницей в своем темном королевстве и уговаривал вкусить запретный плод, так что сейчас, спустя столько лет, пройдя столько миль, я все еще была неразрывно связана с его владениями.
Даже после жестокого прощания в Милане.
Даже после долгих часов терапии у одного из лучших женских психиатров-травматологов на Манхэттене.
Спустя годы между мной и островом моего рабства был океан времени, а я все еще была пуста и привязана к прошлому.
— Полагаю, все, что помогает нам спать по ночам, — пробормотал Себ, отвлекая меня от моих мыслей и превращая нас в новую позу для кричащих фотографов.
— Ты поможешь мне, — сказала я ему, прежде чем мы подарили пененной нами аудитории две сияющие улыбки. — Всегда.
Наше продвижение по дорожке было медленным и отупляющим, но я не возражала против того, чтобы быть конфеткой для рук Себастьяна. После многих лет упорной работы мой брат наконец добился успеха, которого обычно достигают в фильмах Hallmark. Его первый фильм, сценарий и главную роль в котором сыграл его друг, имел международный успех: сначала на Каннском кинофестивале, а затем в Америке, где его выбрала Sony.
Теперь он был одним из самых популярных товаров в Голливуде.
Я тупо улыбнулась третьей женщине, которая взяла у нас интервью о чувствах Себастьяна по поводу его первой номинации на премию BAFTA и второй номинации на Оскар за столько же лет. Я попыталась ослабить напряжение в своей улыбке и поняла, что мне это удалось, когда оператор навел на меня камеру, увидев выражение моего лица.
— Никого особенного? — спросила опытная репортерша с блеском в ее сильно накрашенных глазах.
Себастьян одарил ее одной из своих мегаваттных улыбок, ее сияние заставило репортершу ошеломленно заморгать. — Каждый может быть особенным в эту ночь.
— Маленькая птичка сказала мне, что вы отказались участвовать в последнем проекте Тейта и Саванны Ричардсон, несмотря на все их попытки соблазнить вас на главную роль. — Я наблюдала, как она тяжело сглотнула, ее решимость добыть потенциальную сокровищницу сплетен было глубже, чем ее желание переспать с моим красивым братом.
Себ слегка напрягся под моей рукой. Ему не нравилось упоминание о Саванне Ричардсон. За свою легендарную жизнь у нее было много имен, но, несмотря на превосходное обаяние Себастьяна, она никогда не носила имени Ломбарди, и теперь он не мог выносить ее имени в своем ухе.
Прежде чем он успел ответить, репортер индустрии развлечений повернулся ко мне с широкой, притворно-невинной улыбкой и сказал:
— Буквально вчера Мэйсона Мэтлока видели выходящим из Tiffany's с фирменной синей сумкой Робина. Одобряете ли вы будущего мужа своей сестры?
— Спекуляция — это потворство ленивым, — холодно сказала я ей, направляя свою внутреннюю Елену, стараясь быть такой же отчужденной и невозмутимой, как моя старшая сестра. Тихий голосок сказал мне, что я также использую влияние моего бывшего Хозяина. Только Александр Дэвенпорт, повелитель этого чертового королевства, мог так легко высказать столь язвительную снисходительность. — Мейсон — хороший друг, не более того.
— Вы говорите так, как будто о браке не может быть и речи.
Я прижала большой палец к голому безымянному пальцу левой руки, где постоянно ощущала призрачный вес золотого кольца, которое когда-то носила менее четырех часов.
— Это так, — сказала я, глядя в камеру и гадая, смотрит ли мой муж. — Я никогда не выйду замуж.
Не снова.
По закону я не могла этого сделать без развода с графом Торнтоном, наследником герцогства Грейторн и одного из самых богатых землевладельцев Англии. Это было то, чего я бы никогда не сделала. Я ушла, как и хотел Ноэль, и ничто не могло заставить меня связаться с Александром.
Я обдумывала это бесчисленное количество раз на протяжении многих лет. Сначала я хотела позвонить ему по самой простой причине. За разрешением кончить, когда я прикасаюсь к себе ночью, отчаянно нуждаясь в том уровне удовольствия, который мог мне дать только он. За правом даже выходить из дома и разговаривать с мужчинами, которые не являются им.
Я скучала по нему, когда одевалась утром, ненавидя то, как я подгоняла одежду под свои изгибы вместо того, чтобы одевать его. Я жаждала его во время суеты после работы, видя, как бизнесмены спешат домой, и зная, что за океаном Александр будет делать то же самое, только меня не будет рядом, стоя на коленях, чтобы поприветствовать его.
Сказать, что моя новая жизнь в Америке была корректировкой, было бы большим преуменьшением.
Я была несчастна.
События последних четырех лет были неразличимы, мои слезы текли чернилами по страницам дневника, который я вела, просто чтобы отметить время.
До Александра и после Александра.
Раньше моя жизнь была печальной, но у меня не было контекста, который мог бы усугубить мое отчаяние.
Теперь-то я точно знала, чего мне не хватает.
И ужас из ужасов, это был холодный укус кнута в безжалостных, требовательных руках Доминанта и Лорда по имени Александр Дэвенпорт.
Мой терапевт назвал это стокгольмским синдромом. Она сказала мне, что больше всего меня предало его бесчеловечное прощание в Милане, потому что я нездорово привязалась к клетке, которую он построил вокруг меня, и что моя продолжающаяся меланхолия была побочным эффектом, который со временем пройдет, когда я приспособлюсь.
Три года терапии, и ничего не изменилось.
Себастьян провел нас мимо остальных репортеров, смазывая нам путь своей скользкой улыбкой и несколькими удачными подмигиваниями. Мы оба остановились прямо в роскошном вестибюле отеля и обоюдно решили устроиться в укромном уголке рядом с лифтами, чтобы передохнуть перед путем наверх, в бальный зал.
Мой брат резко выдохнул, прислонился спиной к мраморной стене и крючковатым пальцем ослабил воротник на шее.
— Ты более взвинчен, чем я видел тебя за долгое время, — сказала я ему, нахмурившись, глядя ему в лицо, заметив напряжение вокруг его глаз и рта, глубокие синяки от бессонницы под его золотистым взглядом.
Он закрыл глаза.
— Оставь меня в покое, mia bella sorella.
