Впервые за много времени к ней вернулись старые сны о маленькой деревушке, в которой она жила, до того как увидела чудеса мира за ее пределами и выбрала свой собственный путь в нем. Сладостная невинность тех лет ожила в этом сне, разгладила морщины, оставленные пережитыми бедами, залила лицо восторженным сиянием — юная девушка стоит на пороге жизни, у нее еще все впереди. Каждая минута, проведенная рядом со Спящим Дитя, дарила Рапсодии обновление. К тому моменту когда ее нашел Акмед, лицо Рапсодии стало удивительно спокойным и беззаботным.
Несколько мгновений король фирболгов смотрел на обеих, погрузившись в пронизанные грустью и любовью мысли. Он знал, что кто-то спустился в Лориториум, догадался кто, а теперь смотрел, как она спит в темной, окутанной тенями пещере, и думал о том, что в этом месте, созданном для того, чтобы стать хранилищем величайших ценностей, так сюда и не попавших, спят два величайших в мире сокровища, два невинных дитя.
Пока он на них смотрел, на него нахлынули воспоминания и видение одновременно. Он вспомнил о том, как она лежала при смерти после встречи с Ракшасом, погрузившись в беспамятство и изо всех сил цепляясь за жизнь, а над ней парила тень убитой ею сестры. А в видении она — пусть и намерьенка, наделенная долгой жизнью, — уже не спала, она покинула этот мир, как и положено каждому человеку, и осталась лишь пустая оболочка, безжизненная тень. И тогда его охватил ужас, обжигающий, точно огненный шар, который уничтожил то, что осталось от колонии дракиан, безграничный ужас, что она будет принадлежать ему только так, в смерти. А еще он знал, что, даже если ему придется пожертвовать целым миром ради ее спасения, он сделает это, не задумываясь ни на мгновение.
Во всем мире он лучше остальных понимал, что заставляет ф’дора действовать и почему им следует его бояться.
Проснувшись, Рапсодия почувствовала, что он за ней наблюдает, еще прежде, чем сумела разглядеть его силуэт в окутанной сумраком пещере. Ей было знакомо это ощущение, ведь она уже тысячи раз просыпалась и видела, как он смотрит на нее, внимательно, осторожно, словно изучает свою будущую жертву.
Она села, стараясь не побеспокоить Спящее Дитя, взглянула на Акмеда и почувствовала, как и множество раз прежде, будто смотрит сквозь зеркало мира — она снаружи, а он внутри — и не понимает природы тьмы, которой окутана его жизнь. Несмотря на бесконечные годы, проведенные вместе, ей так и не удалось открыть окно в его душу, она по-прежнему не знала, что движет им, что поддерживает в нем силы.
Впрочем, в темноте иногда возникала крошечная щелочка, замочная скважина, сквозь которую она могла увидеть его сокровенные мысли, попытаться угадать, что делает его таким далеким и непостижимым. Он чувствовал себя в безопасности, только когда его окружал сумрак; при дневном свете узнать о нем хотя бы что-нибудь из его слов или по выражению лица было невозможно. Всякий раз, когда она вот так просыпалась, а он на нее смотрел, ей хотелось, чтобы он заговорил первым, поведал ей о себе, прежде чем взойдет солнце и он снова закроется от всего мира.
— Я знал, что кто-то сюда спустился, — сказал Акмед почти смущенно. — Мне хотелось убедиться, что это ты.
Она взглянула на него, полностью одетого и вооруженного, и кивнула. Затем потянулась и погладила Спящее Дитя, как когда-то гладила великана болга, охранявшего ее в туннелях под землей.
— А где Грунтор?
— Занят. Ему нужно разобраться с пропажей оружия.
Акмед достал мех с вином и протянул Рапсодии, но она отрицательно покачала головой.
— Ты уже использовал кровь?
— Нет еще. Я жду, когда ты покинешь горы.
— Почему? Мне казалось, ты ждал, когда я вернусь.
Она задала свой вопрос мягко, без упрека. Акмед вел себя на удивление неуверенно, и она не хотела его смущать. В предыдущий раз она видела его в таком состоянии, когда они сидели на каменистом уступе, нависшем над безжизненным каньоном, находившимся в полу лиге под ними, и смотрели на восток, за пределы Проклятой Пустоши. Тогда они оплакивали первые большие потери, которые понесла его армия. Теперь же им предстояло столкнуться с такой могущественной и разрушительной силой, что они просто не имели права недооценивать последствия этого противостояния.
— Я не знаю, что произойдет, — спокойно ответил Акмед. — Мне бы хотелось, чтобы ты отправилась к лиринам и попыталась воззвать к их здравому смыслу, прежде чем я приступлю к исполнению ритуала. Я, как и ты, слишком рано лишился своего наставника. Хотя даже в самых диких фантазиях он не мог бы представить, что произойдет с нашим старым миром, да и с этим тоже.
Рапсодия вздохнула и обхватила руками колени.
— Знаешь, я по-прежнему не уверена, что смогу быть полезна лиринам. А если я проделаю такой длинный путь, и все напрасно?
Акмед презрительно фыркнул.
— Мы что, вернулись к сомнениям по поводу твоего статуса Дающей Имя?
— Я совсем не уверена в своих способностях. И мне не хочется, чтобы в решительный момент они меня подвели.
— А они тебя и не подведут. Мне казалось, твое видение смерти Гвиллиама должно было развеять все сомнения. — Он несколько мгновений молча смотрел на языки пламени, вырывающиеся из колодца в центре Лориториума, затем снова повернулся к Рапсодии и наградил ее суровым взглядом. — Помнишь, в ту первую ночь, которую мы провели вместе у костра, я тебя спросил: «Что ты умеешь делать?» Ты ответила: «Я умею говорить правду в том виде, в каком она мне известна. И, делая это, я меняю вещи». Именно так и произошло. Считать, что Дающий Имя рождается со своей способностью, как альбинос или девственница, и, изменив однажды клятве, больше никогда не может говорить с той же силой и убежденностью, все равно что думать, будто целитель должен спасать всех раненых и умирающих, иначе он перестает быть целителем. Или наемный убийца, не сумевший добиться цели, не имеет права называть себя таковым. А сержант, чей отряд был уничтожен, никогда не поведет за собой другой взвод. Ты должна знать, что, чем бы человек ни занимался, он может потерпеть поражение, хотя бы один раз в жизни. Не поддавайся сомнениям. Лишившись своего дара, ты потеряешь силу, которую даже демон никогда не смог бы у тебя отнять. В каком-то смысле ф’дор является Отнимающим Имя, он лжет, чтобы убить мир. Соглашения, жизни и смерти, даже форма, которую принимает демон, подчиняются тому, каким способом он пытается разрушить мир и его историю, вырваться из своей темницы и лишить Землю жизни, наполнив ее пылью, превратив в место, где могут обитать лишь чудовища. Нам довелось прикоснуться к самым невозможным вещам. Мы разговариваем с тобой в забытом всеми городе древнего народа и тем не менее не осмеливаемся произнести вслух всего, что знаем. Что сделают лирины, чтобы остаться в живых, если древнему вирму суждено проснуться? Идти некуда, нет такого чудесного убежища, где мы могли бы спрятаться. Как глубоко под землю должны спуститься наины, чтобы защитить себя? Куда уплыть моряку и сколько нужно тренироваться солдату, чтобы этого хватило и он одержал победу? Когда твой собственный народ говорит: райл хайра — жизнь такая, какая она есть, ты все равно выбираешь правду и твердишь, что наши отдельные жизни кое-что значат. Эта правда помогла тебе пройти сквозь пламя, бушующее в сердце Земли.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
