В Варшаву к нунцию Иоганну Торресу был отправлен гонец с королевской грамотой.
Фельдмаршал Горн получил последние напутствия и тяжело протопал ботфортами по мраморной лестнице дворца. Он немедля отбывал к войску. Карл должен был выехать на следующий день.
— Теперь или никогда! — повторял Карл, потирая руки.
Эти шельмы и пройдохи Квилп и Шоньо не зря считают, что Переяславский договор — нож в сердце властителям Европы. Карл вынужден был теперь воздать должное своей предшественнице, королеве Христине. Эта непорочная дева на престоле но без основания слала письма к Хмельницкому. Но у нее не хватило соображения на что-нибудь большее. Может быть, если бы Христина была половчее, Хмельницкий поддался бы Швеции, а не Москве? А почем знать, примет ли теперь с уважением этот проклятый бунтовщик, поставивший вверх ногами всю Речь Посполитую, его предложения? Зря он послушался Оксеншерну, не аббатов в сутанах нужно посылать туда, а генералов.
Карл знал лишь одно — Переяславский договор нужно разрушить. Наступление вести с двух сторон. В Москве надлежит вызвать недоверие к Хмельницкому, а у Хмельницкого — недоверие к Москве! Как ни верти, а этот Квилп тоже хитрая шельма. Но об этом пусть уж позаботится рыжий лис Оксеншерна.
Карл будет держаться одного — никогда он не допустит существования великого Московского государства. Каждое русское племя будет существовать в тех пределах, какие ему будут отведены по воле шведского короля.
Если этого хочет не только Швеция, но и Франция и Англия — это будет так, Зевс разрази проклятых московитов!
Когда-нибудь — да не когда-нибудь, а вскоре — его будут называть Карл Великий. Никаких королей на юге и востоке Европы не будет, кроме короля Швеции Карла Великого. Тогда на кой черт ему эта цифра «десять» при имени? Нет, он не Десятый, а Великий.
Сказочные запасы восточных пряностей, шелка, бархаты, адамашки, блаватасы, саеты[24], благовония, меха и соль, золото и серебро, сало и мед — все это рекой потечет в Швецию. он набьет глотки своим солдатам! Пожирайте все, набивайте себе утробы, берите себе по пять пленниц, жгите и разоряйте чужую землю и славьте, дьявол вас благослови, своего короля Карла!
Государственный секретарь Якоб Тереншельд терпеливо дожидался, пока король обратит на него свое милостивое внимание. Когда это произошло, Тереншельд узнал, что именно на него возлагается высокая миссия вести переговоры с гетманом Хмельницким и что не позже чем завтра он обязан выехать из Стокгольма. В Чигирин ему на подмогу прибудет королевский посол в Трансильвании Готард Веллинг.
Только далеко за полночь канцлер Оксеншерна возвратился в свои покои. Отослав слугу, который напомнил ому, что ванна приготовлена, он приказал позвать своих секретарей.
Грея ноги возле камина, рукой заслонив от огня утомленные глаза, он начал диктовать памятную записку для послов, отправляемых в Чигнрин.
Когда канцлер ненадолго останавливался, в напряженной тишине слышно было только осторожное дыхание писцов, которые, согнувшись над листами бумаги, держали наготове гусиные перья.
Весть о судьбе аббата Даниила значительно больше обеспокоила канцлера, чем то, что московское и казацкое войска вступили в Червонную Русь. Аббат Даниил знал больше, чем хотелось канцлеру. Есть ли уверенность, что он не разболтает о планах Швеции в отношении Украины и о заигрывании с Выговским? Хуже всего, если все это станет известно в Москве. В этом случае канцлер не хотел бы очутиться на месте посла Августа Шурфа. А что, если этот трижды проклятый Оливерберг перекинется к Хмельницкому? У Оксеншерны от этой мысли похолодело на сердце. Есть, правда, еще один способ: можно попросту сделать вид, что никакого Даниила или там Оливерберга де Грекани канцлер не знает и никогда не видал. Мало ли всяких бродяг и мошенников шляется по свету и готово опутать ложью высокопоставленных особ! Если понадобится, он приведет множество примеров, подтверждающих бесстыдство и лживость подобных людишек.
Вздохнув и как будто бы овладев собой, канцлер продолжает диктовать мемориал:
«…Если высоким послам посчастливится уговорить гетмана Хмельницкого заключить союз с его величеством королем Карлом Десятым и нарушить Переяславский договор, чего господа послы должны добиваться всеми силами и средствами, о которых обстоятельно говорено выше, — то при успешном, исходе сих переговоров господа высокие послы могут обещать Хмельницкому — разумеется, только на словах, — что он, гетман Хмельницкий, став союзником Швеции, получит, по воле короля Карла, наследственную власть; однако то же самое господа послы должны обещать генеральному писарю Выговскому. Господа послы повинны потребовать от Хмельпицкого:
первое — он оказывает военную помощь королю одним корпусом казаков численностью в тридцать тысяч сабель;
второе — всеми свими военными силами Хмельницкий будущей весной выступает или против Москвы, или против Речи Посполитой, против кого окончательно — будет повеление короля;
третье — добиваться высоким послам от Хмельницкого согласия на то, что его вспомогательное войско никакой платы из казны его величества не получает, а содержит себя тем, что добудет в походе.
Если господа послы выяснят через Выговского, что эти предложения не возымеют успеха, надлежит на словах всемерно заверить Хмельницкого, что король весьма дружественно относится к Москве, считает царя Алексея своим возлюбленным братом, а хочет лишь покарать короля Яна-Казимира за то, что тот осмелился претендовать на шведскую корову и угрожал войной Швеции.
Высоким послам надлежит обратиться к Хмельницкому с просьбой от имени короля, дабы гетман Хмельницкий в доказательство своих добрых отношений со Швецией предоставил временный заем его величеству королю суммою в сто тысяч риксталеров, с обязательством возврата этих денег гетману королем, когда он вступит в Краков».
— И последнее, — устало проговорил Оксеншерна.
Секретари расправили плечи и снова нагнулись над столом.
«…В случае, если во время пути в Чигирин, в резиденцию гетмана Хмельницкого, возникнет какая-либо опасность, повинны послы своевременно уничтожить этот мемориал, дабы не попал во враждебные руки.
Во имя божие — король Швеции Карл Десятый Густав, собственною рукой.
Канцлер королевства Аксель Оксеншерна, собственною рукой».
Оксеншерна встал и, приняв из рук секретарей оба списка мемориала, направился в покои короля.
В окна дворца заглядывал рассвет.
3
…Не спал в эту ночь далеко от шведской столицы, в Чигирине, городовой атаман Лаврин Капуста. В третий раз перечитывал он записанные усердною рукой писаря Пшеничного показания аббата Даниила. В этом году Капусте везло на аббатов. Жаль только, чья-то ловкая рука уморила Гунцеля. Но и это будет выяснено. Нужно только время, как говорит гетман. Время и терпение, добавил бы Капуста. Уже три аббата сидели за крепкими стенами и подвалах Чигиринского замка. Теперь уже никто не поможет им легкою и внезапною смертью. Аббат Даниил среди знакомых Капусте иезуитов оказался на диво разговорчивым. Капуста знал хорошо: слова монаха — все равно что мякина: подует ветер — и ищи тогда правду. Но он, Капуста, умел встряхнуть мешок так, чтобы вместе с мякиной высыпались и зернышки. Эти зернышки тщательно подбирал Лаврин Капуста. «Эх, шведы, шведы! За кого вы нас принимаете? Худо придется вашему послу, барону Шурфу, в Москве».
Лаврин Капуста чувствует — здесь не без руки Иванца, как он про себя называл Выговского. Так и видны следы его костлявых пальцев с желтыми когтями. Но рука выскользнула, спряталась глубоко в карман лазоревого кунтуша. Ухватить бы за локоть да вытянуть ее оттуда. Удастся ли? А иначе и не будет. Непременно удастся. Давно уже по был в таком хорошем настроении Лаврин Капуста, как в эту ночь. Добрые вести пришли из Червонной Руси. Потоцкий разбит наголову. Гетман и Бутурлин обложили Львов, на Белой Руси новые города заняли московские войска и Золотаренко. Этот молодец! Высоко летает! Орел! Вот-вот и Вильна, столица надменных Ягеллонов, будет под рукой царя. Есть чему порадоваться на досуге чигиринскому городовому атаману: «Не вышло у вас, паны-ляхи! Не пановать уж вам больше на Украине! Вот когда Переяслав вам в печенки засел! Подождите, еще впереди ягодки. Пока еще только алые цветочки вам свет закрыли, и то вы уже ослепли, мечетесь во все стороны, ищете себе пристанища и новых королей».
Еще долго рассуждал бы так Лаврин Капуста; если бы не голос караульного казака:
— Пан атаман!
— А чего тебе, Артем?
— Пан атаман, пришел какой-то дядько в сермяге.
— В смушковой шапке?
— Да, пан атаман.
— Сюда его, Артем!
