…Третий час шел свирепый бой, а Слонигрудек все еще оставался в руках противника, хотя казаки были уже за стенами и яростно бились с жолнерами, беря приступом каждый дом, каждую ограду.
21
Коронный гетман Стапислав Потоцкий, раненный в руку, сидел возле узкой амбразуры в монастыре иезуитского ордена василиан и в подзорную трубу наблюдал за битвой, кипевшей на стенах города. За спиной гетмана, ожидая его приказаний, замерли полковники Сапега и Калиновский. Надежды вырваться из железного кольца, которым все теснее московиты и казаки окружали Слонигрудек, не было. В этом он только что удостоверился сам, объехав валы. Оставалась одна надежда — может быть, посчастливится бежать самому с полковниками. Безумное отчаяние разрывало сердце. Иезус! Мария! Разве для такого позора два года готовил он свою армию, обещал, грозил, чуть не на коленях вымаливал денег у венецианских купцов, приказал свою собственную фамильную утварь — золотые кувшины, кубки, серебряные блюда, бокалы — переплавить в слитки и отвезти, как упоминки, крымскому хану Магомет-Гирею? Свенты Иезус! Что после такого позора скажет ему высокая шляхта? Вот и сейчас, затаясь в язвительном молчании, стоят за спиною Сапега и Калиновский. Ведь они еще вчера советовали сдаться на слово русскому воеводе Бутурлину. С боярами, мол, сговоримся, а тогда Хмельницкого одолеем. Ничтожества! Разве поймут они, что такого не может быть! Не отступятся московиты от Украины, не покинут Хмельницкого.
За темными тучами, застилающими небеса Речи Посполитой, не видит коронный гетман Станислав Потоцкий пути к спасению. Король Ян-Казимир бежал. Шведы перешли уже рубеж королевства. Белая Русь вся под рукой у Москвы. То, что добыли мечом Сигизмунд III и Владислав IV, утрачено. Он опускает подзорную трубу на колени и, понурясь, сидит, придавленный, разбитый. Он не слышит настойчивых уговоров Сапеги.
Вдруг в амбразуру ворвался, точно сквозной ветер, крик. Потоцкий припал глазом к подзорной трубе и замер. С запада на стены замка лезли какие-то диковинные воины. Не было на них ни казацких шапок, ни стрелецких кафтанов. В руках поблескивали косы и пики.
— Матка бозка! — охнул Потоцкий. — Пан Сапега, то есть хлопы… Наши хлопы!
Коронный гетман не ошибся. Отряд повстанцев Лютека и Федорчука зашел в тыл жолнерам и, переправясь ночью через пруды на самодельных плотах, ударил на кварцяное войско.
Когда Хмельницкому сказали, что жолнеров бьют польские посполитые, он приказал немедля послать им помощь.
Пять сотен казаков во главе с Мартыном Терновым кинулись на помощь повстанцам.
Богунцы уже были за стенами, и рядом с ними бились с жолнерами повстанцы — поляки и гуцулы.
Мартын бешено гнал коня. За ним скакали казаки-чигиринцы. Навстречу им из крепости вырвались, как вихрь, драгуны. Вот уже конники сблизились, и зазвенела сталь. Следом за драгунами шли латники с мушкетами в руках, поливали пулями казаков. То там, то тут падали кони и всадники. Но вот на латников ударили посполитые. Теперь Мартын, рубясь в конном строю, хорошо видел их лица. Латники, сбитые с толку тем, что им кричат по-польски, от неожиданности поначалу опускали оружие, по через минуту снова упрямо хватались за него.
Впереди Мартына как из-под земли вырос конник в белой рубахе, без шапки. он не очень умело действовал саблей, отбиваясь от нескольких драгун, которые, как коршуны, наседали на пего. Вот уже одному из драгун удалось ударить его в правое плечо, и повстанец принужден был перебросить саблю в левую руку; раздался выстрел, копь сел на задние ноги и повалился на бок, подминая всадника. Один из драгунов занес было над ним саблю, но Мартын успел вонзить свою саблю в грудь драгуну, и тот повалился навзничь. Мартын спешился, наклонился над посполитым, потянул его за руку. Подскакали казаки, драгуны кинулись врассыпную. Бой откатился. Раненый через силу открыл глаза и без всякого удивления, но с радостью в слабом голосе проговорил:
— Казак Терновой.
Мартын удивленно глядел на раненого.
— Казак Терновой, — повторил тот, — ведь это ты приезжал к нам в Марковецкую гмину, ты вез грамоту гетмана Хмельницкого Костке Напирскому.
И в памяти Мартына встал тот давний день.
— Я Стах Лютек, — тяжело дыша, проговорил раненый. — Я Стах Лютек… Лютек… — Казалось, он хотел, чтобы Мартын запомнил его имя. — Не выживу я… А хотел гетману Хмелю сказать…
Он замолчал, облизывая языком запекшиеся губы. Рука, которою Мартын придерживал его плечо, была мокра от крови.
— Скажи гетману… Мы тоже против панов… И нам они… что и вам… опостылели… Обездолили они нас…
Слезы затуманили взор Мартына. «Вот, гетман, кабы ты услышал эти слова!»
— Ты будешь жить, Лютек, — сказал Мартын, — будешь жить…
— Нет, Терновой. Нет. Конец мне пришел. Но об одном жалею — не увижу согласия и мира между посполитыми нашими… А оно должно быть… Такое, как между мною и Федорчуком… Его увидишь… Он у нас атаман. Скажешь ему, гетману Хмельницкому скажешь… Прощай, Мартын.
Стах закрыл глаза и затих.
Мартын вскочил на ноги. Бой уже откатился далеко. Бессильно опустил руки. Что делать? Как спасти Лютека? Но Лютек был уже мертв.
Он лежал навзничь, протянув израненную правую руку на восток, словно ждал оттуда руки друга, которую хотел пожать.
Мартын снял шапку, опустился на колени и, нагнувшись, поцеловал Стаха Лютека в запекшиеся губы, потом прикрыл ему лицо своею красной китайкой.
— …Матка бозка! Мы в западне… Нужно бежать. Или вы окаменели, пан коронный?
…Когда Сапега произносит это в третий раз, Потоцкий тяжело подымается со стула и, протиснув свое тучное тело в узкий проход, крепко держась за перила, неторопливо спускается по ступеням вниз.
Поддерживаемый слугами, он садится в карсту и задергивает дрожащими руками занавески на окнах, чтобы не видеть позора, который едким дымом пожарищ, точно черным плащом, закрывает улицы Слонигрудка. В эту минуту он завидует Янушу Радзивиллу, который перебежал к шведскому королю Карлу.
«Вовремя совершил это литовский коронный. И здесь он опередил меня!» — с горечью думает Потоцкий.
Округленная со всех сторон гусарами, выезжает сквозь проломы в стене карета коронного гетмана. Сапега с тревогой поглядывает на лощинку, по которой нужно проехать. Там, в лесу, чернеющем вдали, — спасение. Но в этот миг, точно порыв ветра, прямо навстречу поезду коронного вылетают казаки. Тщетно Сапега выхватывает из ножен саблю, напрасно сгрудились вокруг кареты великого коронного гетмана гусары, тщетно осеняет себя крестом Станислав Потоцкий, увидав в окне синие кунтуши казаков. Все совершается молниеносно быстро и просто. Есть еще возможность вынуть из кармана золоченый флакончик и высыпать на язык яд. Тогда он избежит позорного плена. Но коронный гетман хочет жить. Он вынимает из кармана флакон и со злостью швыряет его себе под ноги. Кто-то рвет дверцу кареты, и перед Потоцким вырастает казак в серой шапке, с длинным красным шлыком на плече, с саблей в руке.
— Приехал, пан Потоцкий! Давно ждем тебя…
Мартын Терновой, придерживая рукой дверцу, с усмешкой ожидал, пока коронный гетман, запутавшийся в длинном плаще, вылезет из кареты.
…Пешком идет коронный гетман Станислав Потоцкий через весь казацкий табор, мимо своих жолнеров, которые побросали оружие и замерли, словно стадо баранов, окруженные казаками; исподлобья, краем глаза, он ловит лица московитов и казаков. Гремят тулумбасы, и победно трубят трубы. Следом за Потоцким идут Сапега, Калиновский, Тышкевич, Поплавский. Региментари идут, точно их кто-то тащит за собой на веревке, но казаки-чигиринцы не торопят их. Пускай, так даже лучше. Пусть хорошо видят казаки весь позор кичливой шляхты…
И когда Мартын Терновой властно приказывает: «Стой!» — все они, и коронный гетман, останавливаются. Потоцкий еще ниже опускает голову. Он знает, как только подымет голову — встретится взглядом с Хмельницким. Так продолжается несколько минут. Потоцкий решает — он обратился к Бутурлину. С московским воеводой будет говорить он. Прерывая его мысли, раздается голос Хмельницкого:
— Это ты, Терновой, полонил региментарей?
— Я, пан гетман.
Потоцкий подымает голову. Но он видит перед собой одного Хмельницкого. Хмельницкий стоит, положив руку на булаву, засунутую за пояс, и сверлит внимательным, пристальным взглядом Потоцкого. Лишь потом замечает Потоцкий русских воевод за спиной у Хмельницкого.
— Клади саблю свою, коронный гетман, — тихо произносит Хмельницкий.
И Станислав Потоцкий, великий гетман коронный Речи Посполитой, каштелян краковский, староста брацлавский, нежинский, каменец-подольский, великий сенатор, послушно снимает с пояса, украшенного серебром, саблю, освященную Гнезненским кардиналом-примасом, и кидает ее на землю.
