– Не очень-то понятно.
– Как так, не очень-то понятно, дорогой Мэт? Меж прощением и местью окажемся мы… А пуще всего заботиться нам следует о том, чтобы Семимеса от огня уберечь.
– Ну, у речки огонь не страшен: окунём Семимеса с головой – и огня как не бывало. А вот у камина глаз с него не спустим.
– Тот огонь не из камина, Мэт-Жизнелюб, а, думаю, издалека, коли по пятам за ним бежит.
– Малам, с чего это ты вдруг на манер Гройорга заговорил: Жизнелюба вспомнил? – заметил Дэниел. – Похоже, неслучайно. Гостей встречаешь, да?
– Выдала Гушуги план мой. Ничего от неё не утаишь, всё наперёд видит. Не хотел я вам рассказывать до поры. Ну, что ж теперь сетовать – придётся признаваться… Домой в большем числе вернёмся мы, чем из дому вышли. Но сначала, как обещал, леща поудим, – ответил Малам и, нагнав глазами Семимеса, прокричал: – Семимес! Сынок! (Тот обернулся.) Обожди нас!
– Ладно, отец! – крикнул Семимес. (Через мгновение, за которое он успел о чём-то подумать, на глаза у него навернулись слёзы).
Место для рыбалки выбирал Малам, точнее даже, не выбирал, а вёл всех к заранее намеченному… Ребятам оно понравилось: не было высокой сырой травы, какая облепила берега Флейза поближе и подальше этого сурового клока земли, занятого большими камнями. Некоторые из них торчали прямо из воды. Здесь оканчивалась каменная гряда, которая тянулась от горного хребта Танут. Она состояла из остатков гор, унесённых когда-то Шорошом, и разбросанных камней. Ребята, вслед за Маламом, выбрали себе по камню у самой воды, нанизали червяков на крючки и забросили удочки, подковырнув разом в нескольких местах дремотную фиолетовую гладь. Малам, перед тем как ловко махнул своей палкой и запустил червяков за удачей, сказал:
– Не хватай червячка, рыбка. Схватишь – на сковородке окажешься.
Ребята ничего не сказали: у них не было припасено словца к этому случаю, как и не было желания уведомить леща о коварстве наживки. Леска Семимеса только с третьего раза угодила в воду, заставив его оглянуться, сначала на отца, потом на своих друзей, и сказать:
– Помнил, да забыл, когда меня этот… корявырь по голове ударил.
– Ничего, сынок, руки сами вспомнят.
– Руки сами вспомнят, отец.
…Ловили недолго, часа два. Ребята заметили, что между делом морковный человечек упирал свою палку в камень и, прислонив к ней щёку, слушал со вниманием. И в эти мгновения его, точно, интересовал не лещ, что проплывал мимо…
– Мэтэм, будь добр, посмотри-ка, сколько мы наудили, – попросил он.
Мэтью спрыгнул с камня и подошёл к ведру, в котором плескались не внявшие предупреждению Малама любители лёгкой добычи.
– Так… Мой лещ, три твоих леща, два моих окуня и пять ершей (три моих и два Дэна).
(Три леща – это было не всё, что поймал Малам: нескольких ершей и окуней он отпустил в реку).
– Что ж, надо признаться, не всё получили, за чем шли, – с грустью в голосе подытожил Малам.
– Сколько же ты намечал поймать? – спросил Дэниел.
– С такими рыбаками, как мы, – подхватил Мэтью.
– Рыбёшек поймали, сколько намечал, больше нам и не надо, а вот беззаботность, за коей шли, Гушуги у нас отняла ещё до того, как мы её вдохнуть успели. Ну, ладно, есть как есть. Ведёрко на обратном пути захватим. Вдвоём понесёте, на палке: Мэт с Дэном, или Дэн с Семимесом, или Семимес с Мэтом. Одному-то тяжело будет.
– Мне не тяжело, коли я барана на себе тащил. Но я не понесу, – понурив голову, проскрипел Семимес.
– Отчего же, сынок?
– Я ни одного леща, ни одного окуня и ни одного ерша не поймал. Помнил, да забыл.
(То ли Семимес и вправду помнил, да забыл, как с удочкой да лещом управляться, то ли, пока лещи съедали его наживку, самого его съедали ненасытные мысли про «если бы Семимес был Семимесом…»).
– Не горюй, проводник. Твой баран перевесит всех наших лещей да в придачу рыбёшек поменьше, – сказал Мэтью.
– Не надо так, Мэт. Не надо вчера с сегодня мешать. Вчера баран был, а сегодня – старуха злая.
– Да я и не мешаю. Я к тому, что обед у нас сегодня славный намечается: с лещами, бараном и дорогими гостями. А это ты верно заметил: баран куда как добрее старухи, особенно, когда шкура его на задах на иве висит.
– Ладно, тогда надо, – сказал Семимес, глянув на отца.
– Пойдёмте же наших друзей встречать. Они скоро наружу выйдут в неожиданном для себя месте. А мы им растеряться не дадим.
…Малам вёл ребят через каменную гряду, и по тому, как ловко ноги его вырисовывали для них тропу в этом зубастом лабиринте, было понятно, что она уже давным-давно протоптана у него в голове…
– Остановимся здесь, друзья мои, – сказал он, замедлив шаг. – Не вздумайте ходить сюда без меня: провалы незаметные глазу поджидают неопытных путников меж иных камней.
– Откуда нам ждать гостей, Малам? – спросил Мэтью.
– Из-за того камня выйдут, что кабанью голову собой являет. Видишь?
– Вижу кабанью голову.
– Скоро выйдут? – спросил Дэниел (как и в Мэтью, в нём неожиданно появилось и росло нетерпение).
Малам склонился над своей палкой, чтобы услышать ответ на этот вопрос, и вдруг подскочил и побежал к напоминавшему кабанью голову камню. Ребята последовали за ним. И тут, будто из ниоткуда, раздался знакомый хриплый голос:
– Куда же Малам подевался?! Малам!
– Здесь я, Гройорг! – ответил морковный человечек. – Вас дожидаюсь!
Из-за камня вышли Гройорг и Савасард, исхудавшие, измождённые беспрерывной ходьбой без сна, отдыха и пищи.
– Рад видеть тебя, дорогой Малам! – воскликнул Савасард.
– Как я-то рад, дорогой мой друг! Как я-то рад!
Малам и Савасард обнялись.
– Ты почему убегал от нас?! Я кричал, кричал тебе! А ты будто не слышал! Дай-ка я обниму тебя побольнее, Мал-Малец в помощь мне!
Дэниел и Мэтью тоже поприветствовали Савасарда и Гройорга и обнялись с ними. Лишь Семимес оставался стоять в стороне и глядел на них исподлобья.
– Молодчина, Мэт-Жизнелюб! С эдакой скалы упал с двумя стрелами в боку, а тебе хоть бы что! – радовался за него Гройорг.
– Одинокому и Семимесу спасибо, – сказал Мэтью. – Это они меня у смерти отняли. А потом Фэлэфи с Лутулом не отходили от меня.
– Семимес, дружище, иди сюда – обнимемся! Спасибо тебе за Жизнелюба!
– Помнил, да забыл, – проскрипел Семимес и не сделал ни шагу навстречу Гройоргу.
– Вот те раз! Как это забыл?! Что, не признал нас с Савасардом?!
– Нашего Семимеса корявырь по голове ударил. Вот он и забыл, – пояснил Дэниел.
Савасард глазами спросил Малама, и тот ответил:
– Корявырь по голове ударил – это не вся беда. Фэлэфи сказала, заколдовал его кто-то. И кокон колдовской, что вокруг его головы, она завтра снимать примется.
Вдруг все стихли, увидев, что Гройорг ищет глазами ещё кого-то.
– Что с ним?! Признавайтесь! – потребовал он.
В ответ молчание лишь наполнилось скорбью.
– Что со Смельчаком, Дэн?! Признавайся!
– Умер наш Нэтэн-Смельчак, – сказал Дэниел и не смог произнести больше ни слова, потому что сжал челюсти, чтобы не позволить себе расплакаться.
– Умер? – хрипло прошептал Гройорг… и, поняв, что в этом слове заключён только один смысл, как бы он ни пытался найти другой, упал на колени, спрятал лицо в своих ручищах и заплакал.
Малам положил руку ему на плечо и, переждав, пока первая волна печали отхлынула от него, сказал:
– Пойдём домой, друг.
Гройорг встал и спросил, не поднимая глаз:
– Кто предал нас?
– Фэрирэф, – ответил Дэниел.
– Я знал… Малам, упреждаю тебя: я убью предателя, как только мы придём в Дорлиф. И не удерживай меня – один раз в жизни я пойду наперекор тебе… Меня не удержишь, Мал-Малец в помощь мне!
– Удерживать тебя не придётся мне. На Перекрёсток Дорог ушёл Фэрирэф, и судьба его там решаться будет, – ответил Малам.
– Или уже решилась, – сказал Савасард.
– Жаль, что перед смертью не увидел он моего гнева, – прохрипел Гройорг. – Никому я не желал этого, пуская в ход Мал-Мальца, а его бы убил дважды: сначала – свирепостью духа моего, потом – палкой.
– Пойдёмте домой, друзья. Теперь мы снова все вместе, – сказал Малам и тронулся в обратный путь.
– Все? Все так все. И Нэтэн-Смельчак с нами пойдёт, – прохрипел Гройорг и, повернув голову в сторону и немного вверх, обратился к тому, кого он хотел видеть, а может быть, и видел рядом с собой: – Пойдём, Смельчак. Нам с тобой есть, что вспомнить.
До реки, до места, где оставили ведро с уловом и корзинку со снастями, все, кроме одного, шли, не проронив ни слова. Этот один говорил за двоих, и никто не хотел мешать этой одновременно забавной и грустной беседе.
