Какой была та жизнь, которой жила Хадасса? Теперь он разделял ее веру…
Но если бы она осталась жива, ты бы никогда не отправился на поиски Бога.
От этой внезапной мысли Марку стало не по себе.
— Ты выглядишь каким-то озадаченным, мой господин.
— После того как я побывал в Галилее, во мне многое изменилось.
— В Галилее, мой господин?
Он засмеялся.
— Ты удивлена. Это и понятно. Меня все сочли ненормальным. Зачем это римлянин по своей воле отправляется в Палестину? — Улыбка исчезла с его лица. — Но у меня на то были свои причины. И я отправился в порт Кесарию, потом в Иерусалим. Это просто город смерти. Долго я там оставаться не мог. Потом я провел несколько недель в Иерихоне, в одной иудейской семье, а затем отправился в Наин. — Он улыбнулся своим воспоминаниям о старой Деборе.
— В Наин?
— Ты слышала об этом селении? Удивительно. Всеми забытое место: одна только пыль, да несколько лачуг. Там одна пожилая женщина направила меня к Галилейскому морю. — Он заметил, как Азарь тесно сжала пальцы рук, и ему стало интересно, чем это ее так увлекла его история.
— Зачем ты туда отправился? — спросила она.
— В этом доме когда-то жила одна юная рабыня, — сказал Марк, оглядываясь вокруг. — Она верила в то, что Иисус Христос есть Сын живого Бога. Вот я и решил узнать, действительно ли Он существует.
— И как, узнал?
— Да, — улыбнулся он, — и это произошло в тот самый момент, когда я потерял всякую надежду. Передо мной появился некто Параклет, который ответил на мои вопросы. Он сказал мне, чтобы я отправился в Капернаум и подошел к человеку, который будет сидеть у городских ворот. И там действительно оказался такой человек по имени Корнелий. Он крестил меня в Галилейском море и сказал, что Бог хочет, чтобы я вернулся в Ефес. Вот я и… — он развел руками как бы в оправдание, — вот я и здесь.
— О мой Господь, — пробормотала она, и ее голос, в котором было столько теплоты и радости, напомнил Марку о его собственной радости в тот момент, когда он выходил из воды. — Я не знала.
Он сухо засмеялся.
— Да и к чему тебе знать об этом? Я все равно не могу назвать себя христианином.
— Но Господь верен, Марк. Он сделает из тебя Свой сосуд.
Его улыбка снова погасла.
— Если я только прежде не разобью его на мелкие кусочки. — Марк наклонился вперед, положив локти на колени. — Я знаю, чего Бог хочет от меня. Но я совершенно не хочу этого делать. По крайней мере, не сейчас. А может быть, и вообще никогда.
По ее щекам потекли слезы. Она наклонилась вперед и взяла его руки в свои, дрожащие.
— Своими силами мы не можем делать ничего. Свою волю в нас творит Бог.
Та любовь, с которой она произнесла эти слова, отозвалась в нем удивительным теплом. Ее руки были сильными и в то же время нежными. Он не хотел уходить от нее. И его глаза горели, потому что Юлия была права: Азарь была очень похожа на Хадассу. Его сердце забилось чаще. Как бы он хотел увидеть ее лицо!
Хадасса медленно убрала от него свои руки и отклонилась назад.
Марк смотрел, как Азарь положила руки на колени. Он чувствовал, насколько она напряжена, и хотел, чтобы она успокоилась и поговорила с ним так, как она говорит с его сестрой.
— Мне бы хотелось больше узнать о тебе, — тихо сказал он ей.
— Ты уже знаешь меня достаточно хорошо, мой господин.
Он слегка улыбнулся и наклонил голову. Такая улыбка разбила сердца множества других женщин.
— Я знаю только, что ты лечила больных, помогая Александру Демоцеду Амандину, но не более того.
— Я здесь, чтобы помогать Юлии, мой господин.
— А-а, да. Юлия… — Марк вздохнул и откинулся назад, к стене.
— Ты говорил ей о том, что принял Иисуса как Спасителя, мой господин?
— Какая интересная тема для разговора, — тихо засмеялся он. — Нет.
— Почему нет?
— Потому что она все равно никогда в это не поверит. Я даже не уверен, веришь ли в это ты. Может быть, это вообще был только сон и ничего на самом деле не было. То, что я чувствовал в Галилее, я совершенно не чувствую здесь.
— А что ты чувствуешь?
— Нелады с собственной жизнью.
— Это потому, что ты больше не принадлежишь этому миру.
Марк скривил губы в усмешке.
— Такое чувство у меня появилось задолго до того, как я отправился в Палестину, Азарь. Это мое недовольство живет со мной давно, сколько я себя помню.
— Бог избирает Себе детей с самого начала. С самого рождения в тебе живет жажда живой воды, Марк. И пока ты не начал искать Христа, ты никак не мог заполнить ту пустоту, которая была в тебе. Это может сделать только Иисус. И я молюсь о том, чтобы Юлия тоже стала одним из Его детей.
— Сомневаюсь, что из этого что-то получится.
— Тогда почему она так страдает?
— Потому что умирает от той болезни, в которой сама виновата. Не надейся на то, что она хоть чуточку жалеет о своих прошлых делах.
— Но разве твоя сестра не может испытывать тот же голод, который всю жизнь не давал покоя тебе?
— Давай поговорим о чем-нибудь другом.
— Но разве для тебя есть сейчас что-то более важное, чем необходимость простить свою сестру?
— Я не хочу об этом говорить!
— Она плоть от твоей плоти. Если ее страдания — это воля Божья, они приведут к покаянию, которое откроет ей путь к спасению.
— А если нет? — с холодным вызовом спросил Марк, пришедший в негодование от того, что она возражает ему.
— Тогда она умрет, так и не узнав Христа. Она предстанет перед Всемогущим Богом и будет судима за свои грехи. Ты этого хочешь, Марк? Чтобы Бог осудил ее и навеки бросил в море огня?
Разочарованный, Марк отвернулся, стиснув зубы.
— Мой господин, — мягко сказала Азарь, — Бог повелел тебе вернуться домой, чтобы ты поделился с Юлией Благой Вестью.
— Тогда ты сообщи ей эту весть.
— Я говорю ей об этом. Я говорю ей Благую Весть постоянно. И буду говорить столько, сколько мне позволит Господь.
Он услышал в ее голосе слезы.
— Если она жаждет Бога, она найдет Его так же, как это сделал я.
— Без твоего прощения, Марк, этого не произойдет.
— Пусть Бог простит ее!
— Он обязательно простит ее, если только она попросит Его об этом, но иногда людей надо брать за руку и подводить к этому, потому что сами они боятся сделать такой шаг. Возьми же ее за руку.
Марк сжал кулак.
— Чтоб тебе пропасть! — прошипел он. — Чтоб тебе пропасть за все, что со мной стало.
Пораженная и уязвленная, Хадасса замолчала.
Он почувствовал ее смятение и опомнился.
— Прости, — сказал он, закрыв глаза. — Я сержусь не на тебя. Бог требует от меня слишком многого.
