— Глоточек вина, сударыня? — спрашивает он, возвращаясь к постели. — На брудершафт?
— Не соблазняйте, сударь…
— Вы разбиваете мне сердце, сударыня!
"Ты разбиваешь мне сердце, сударыня, ты разбиваешь мне сердце, и я умираю от счастья, я так люблю тебя, wind of change дует нам в лица из балконной двери, но ты засыпаешь в моих руках, я буду хранить твой сон, звезда моя, я не сомкну глаз…"
Бокал шампанского действует на него, как стакан водки. Натянув на затихшую звезду одеяло, мужчина не смыкает глаз от силы минуту. Мужчина проваливается в долгожданную сладкую тьму, но ноябрь, его тайный соратник, остаётся на страже. Продолженное вчера, уходящее завтра — в одном теле, в одной голове, в одной душе, и в сонный морок, сработанный чёрной белкой, падает мальчик.
Убийство частицы "бы": контрольный выстрел.
***
Андрею снится всё тот же двор тридцать четвёртого квартала, неизменного во всех ипостасях, во всех мирах, во всех снах.
Андрей спускается по ступенькам подъездного крыльца. Чёрный Шевалье ждёт его, прислонившись к двуствольному тополю, и салютует шпагой. Шпага, чёрный плащ, широкополая шляпа — сомнений нет, это он. И Андрей идёт за ним к склону Пионерской Горки. Во сне Горка начинается там, где кончается двор, — сразу после кустов смородины. На Горке лежит снег, и внизу — не глухая стена теплицы, не крыши дач и не дорога к пляжу. Пригорода из мира гимназии там тоже нет. Снег и пустошь: Норвегия, а может, ледяные пустыни далёкой звезды.
Взмах шпаги — и у подножия Горки вырастает замок, железный, мрачный, великолепный. Он ощетинен башнями. Шпиль центральной расходится шестью зубьями — словно корона. Светлячок, зелёный и яркий, вылетает из короны, садится на протянутую ладонь Шевалье, свешивается между пальцев концами банта.
— Вы забыли забрать это, — говорит Шевалье.
Ленточки трепещут — в морозном, безветреном воздухе, и Андрей делает шаг вперёд.
— Не так просто, рыцарь, — говорит Шевалье, — ты мне должен.
Щит. Нужно отдать ему щит. Андрей оглядывается по сторонам, но щит — серебряный, выпуклый, круглый — остался дома, крышкой для стиральной машинки. И под ним нет абрикосовой косточки, руны, руны в золотой оплётке на порванном шнурке-сухожилии.
— Теперь это мой талисман, — говорит Шевалье, сжимая бант в кулаке.
Чёрная белка, невидимая Андрею, отчаянно пытается выцарапать его слова из пределов морока.
— Ты должен мне, рыцарь, — говорит Шевалье. — И тебе придётся служить мне!
На снегу встают парты, а за партами сидят белки, зайцы и морские свинки, большие, в человеческий рост. Вместо учебников перед ними — ботинки. Блестящие лакированные ботинки, и щётки, и баночки с кремом. Белочки, зайцы и свинки чистят прилежно ботинки… Самая прилежная из них — беленькая свинка с чёрной мордашкой, она полирует учительскую обувку лапкой, собственной шерстью. Шерсть, густо вымазанная, лоснящаяся, слиплась комками.
— "И увидел Якоб удивительный сон, — нараспев цитирует Шевалье. — Будто старуха сняла с него одежду и завернула его в беличью шкурку. Он научился прыгать и скакать, как белка, и подружился с другими белками и свинками. Все они были очень хорошие…"[34]
— Мы все очень хорошие, — шепчет беленькая свинка Андрею.
— Я убегу! — говорит ей Андрей, узнавший цитату.
— Мы научим тебя чистить ему ботинки, — шепчет свинка.
— Я не хочу! — говорит ей Андрей. — Я убегу отсюда!
— Хомячок наш, хомячок, — шепчет свинка, — ты попался на крючок!
— Я с вами не буду! — говорит Андрей и чувствует, что на щеках прорастает мягкая шёрстка.
— Придёт серенький волчок, схватит хомку за бочок! — шепчет свинка. — Раз-два-три-четыре-пять, хомка не пойдёт гулять! Мы его научим!
— Я не буду! — говорит ей Андрей.
Парта прорастает прутьями клетки, но внизу прутьев ещё нет, и Андрей ныряет под парту, вылезает, бежит по снегу в свой двор, неизменный во всех мороках, во всех мирах. Он бежит долго-долго, но перед кустами смородины Чёрный Шевалье догоняет его и заступает дорогу.
— Ты должен мне, рыцарь, — говорит Шевалье, — и ты останешься здесь.
— Не здесь, — говорит ему Андрей. — Не здесь!
— У тебя нет талисмана, — говорит Шевалье. — Ты потерял талисман.
Чёрная белка верещит, ломая когти об извернувшийся морок.
— Он лежит под щитом, — объясняет Андрей.
Чёрная белка вгрызается в морок зубами.
— Это не твой талисман! — говорит Шевалье.
Чёрная белка, шипя от боли, рвёт морок в клочья, наспех сплетая взамен крепкий сон.
Долгий сон, слепой и тихий, но слова Шевалье остаются с Андреем — в ушах и в кустах смородины, во рту, в ноябре.
— Талисман, — бормочет он, просыпаясь, — талисман…
"Снег", — думает он, глядя на узор, выбитый белым на прозрачном тюле. Снег в ледяных пустынях, до самого горизонта, там, где живёт Шевалье…
"Не снег", — понимает он, просыпаясь окончательно, и клочья морока о долгах и ботинках падают на пол. Они катятся под диван, словно сухие листья, выцветшие, скрученные, никчёмные… И одежда, разбросанная по комнате, и одеяло, сбитое в ноги… И смятые простыни, о ноябрь, мой ноябрь!..
Протеже ноября садится, с силой протирая глаза. Адепт безумной грамматики потягивается, сцепив на затылке затёкшие руки.
В квартире совсем светло: утро. Утро, лишённое коньюнктива.
Волшебная ночь удрала, но следы её здесь и воочию.
Ветер скрипит незакрытой балконной дверью, гоняет по полу две пробки от шампанского. Wing of change, он дует в лицо, он сдувает со скомканных джинсов развёрнутую сигаретную пачку…
Записку.
"Я люблю тебя!" — читает Андрей, улыбаясь.
"Я должна уйти", — читает он и жмурится, не веря глазам.
— "Если ты расскажешь хоть кому-нибудь — меня убьют", — читает он вслух и судорожно начинает одеваться.
"Дура. Коза упёртая! Упёртая дура в горящей избе. Но если я никому не скажу, то тебя не убьют. Тебе просто покажут удивительный сон. Тебя завернут в беличью шкурку, и ты подружишься с другими белками, ты научишься чистить ботинки и клетку… Тебя не убьют, потому что я убью его сам!"
Клочья снежного морока выползают из-под дивана.
"Белки со свинками очень хорошие, они научат меня чистить ботинки, я попался на крючок… Но это всего лишь сон. Белки-белочки, белые кобылки, мне приснился дурной кошмар. Но твоя записка — она наяву, как подмастерье сучьего колдуна, как смятые простыни, как наш брудершафт… Брудершафт, звезда моя, это был брудершафт! Мы сделали ночь, я научил тебя делать ночь…"
Клочья морока сцепляются рваными краями.
"Тебя научат чистить ботинки, звезда моя, тебя не убьют, я убью его, но я потерял талисман…"
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
