этика вовсе не гарантирует нам спасения – она не нуждается в существования человечества. Если человечество, в силу своего захолустного эгоизма, начнет играть реакционную роль, противостоять свободе и вредить делу ОБ, оно подлежит в лучшем случае карантину, а в худшем – сами знаете чему.
Процесс движения к ОБ, свободе и обьективности требует постоянного расширения коллектива и преодоления субьективного, что и проиллюстрировал наш эксперимент. В этой проблеме есть две стороны. Первая – борьба с лично-субьективным в рамках родного коллектива, где человек родился и вырос. Таким образом в коллективе утверждается ОЭ, что служит предпосылкой самой возможности его дальнейшего расширения. Вторая – преодоление межколлективной оболочки, где субьективизм даже сразу и не заметишь. Этакое коллективно-субьективное. Ну кто бы мог подумать, например, что вся наша биология, не говоря об истории – насквозь субьективна?! И чем тверже оболочка, чем прочнее устоялся коллектив и его традиции, тем сложнее их преодолеть.
11 Личная субъективность
– Сходство и различие
Вернемся на землю. К счастью, у нас на Земле проблема преодоления культурных оболочек не стоит так остро, как у пришельцев. С одной стороны, коллективы почти перемешались и не разберешь, где посторонний – член нашего коллектива, а где – чужого. Уже многое сводится только к личному контакту, личной оценке и личному мнению. С другой, мы тут все более-менее похожи, и эта похожесть – то субьективное, что могло бы усложнить наши и без того непростые проблемы с пришельцами. Похожесть и помогает, и мешает обьективности, нейтральности и взаимопониманию. Скажем, мы по-разному относимся к млекопитающим, которые вызывают у нас нежные чувства, и насекомым, которые вызывают прохладные. Первых мы охотно берем к себе домой и даже в постель, а вторых – жестокосердно выгоняем наружу. А ведь и те, и другие имеют одинаковое право на наше тепло! Так что есть шанс, что пришельцы будут нас не слишком располагать к себе. Однако, еще с третьей стороны, симпатия и антипатия могут возникать непроизвольно и без всякой видимой связи со степенью похожести. Люди, например, предпочитают пушистиков хотя давно очистились от лишнего пуха, не говоря о хвосте, в то время, как крысиный хвост и вообще гладкая кожа кажутся отвратительными. Или, например, если четвероногие кошки и собачки – наши верные друзья, то прямоходящие гориллы и орангутанги вызывают в лучшем случае благожелательное любопытство. Не потому ли что слишком похожи?
Похожесть имеет и более тонкие нюансы. Некоторые люди предпочитают жить среди представителей своей расы или национальности, некоторые – прямо наоборот. Некоторые влюбляются в тех, кто походит на них самих, некоторых влечет экзотика. Но даже экзотика имеет пределы. Последнее время стали появляться роботы предназначенные для любовных утех. Однако как известно, чем больше роботы напоминают людей, тем они неприятнее. Я думаю, это потому, что мы к ним еще не привыкли, как и к инопланетянам. Не преодолели коллективно-субьективную оболочку. Но если в случае роботов вопрос ясен, то остальные примеры еще оставляют место для размышлений.
Так где же источник наших эмоций – в личном впечатлении или генах, архетипах и прочих фантомах бессознательного? Неизвестно. Лично-субьективное в общем случае не так-то легко отделить от коллективно-субьективного. Но мы, покуда лишены возможности сравнить человека с внеземным разумом, будем полагать, что наша похожесть не слишком мешает обьективности. Люди достаточно различны, чтобы коллективная субьективность не препятствовала моральной автономии, и одновременно достаточно похожи, чтобы личная субьективность не препятствовала консенсусу.
– Насилие личного
Возьмем симпатию, коей безусловно достоин любой представитель разумной жизни. Хорошее, светлое чувство. Люди вообще эмоциональные существа. Эмоции возникают легко, а подавляются с трудом. И то сказать – многие ли из нас подавляют симпатию? Личные отношения начинаются с нее, а без личной сферы мы пока жить не научились. И в этом – серьезная проблема сферы противоположной. Если антипатия легко осознается как нечто мешающее обьективности, то симпатия прямо таки подавляет способность мыслить нейтрально, что может привести к трагедии. Разве насилие, то есть зло, вызванное чем-то хорошим, не трагедия? А симпатия – это же хорошо, правда?
Но не перегибаем ли мы палку? То насилие культуры, то насилие хорошего? Нет. Публичная сфера – это хранилище обьективности и если вторжение денег и законов в личную сферу можно назвать "насилием" только переносно, хотя и справедливо, то проникновение субьективного в публичную – насилие в самом прямом, хотя и несколько расширенном, смысле слова. Любое пренебрежение обьективностью, как бы неуловимо оно ни показалось, уничтожает свободу и потому является насилием. Симпатия искажает отношения, выделяет людей и рождает как альтруизм, так и эгоизм. Она заменяет ощущение духовной общности ощущением физического расположения, мешает разглядеть в конкретном человеке нравственную абстракцию.
Обьективность оценки человека – условие обьективности публичной сферы. А обьективность отношения к человеку – условие обьективности оценки его труда и, следовательно, его самого. Но как можно обьективно относиться к человеку, если не оценивать его со своей субьективной точки зрения? Чем симпатичнее сборщица пожертвований, тем больше она соберет, продавщица – продаст, певица – покорит людских сердец. А как же иначе? Личная красота стоит любого рекомендательного письма. И даже если не видеть и не слышать человека – невозможно избежать того, что он скажет. Но и тут каждый может проявить и субьективность, и своеобразие. Скрыть внешность несложно. Но как скрыть глупость, неграмотность и невоспитанность? Или напротив, сообразительность, эрудицию и интеллигентность? Обаяние ума сильнее обаяния внешности. Симпатию можно преодолеть опираясь на разум. Но как преодолеть сам разум? И надо ли? Если стремиться к обьективному отношению и отделять субьективное усилием воли и искусственными механизмами, экранирующими нежелательную информацию, если создавать способы наиболее опосредованного взаимодействия, если отгораживаться от окружающих каменной стеной с целью быть максимально этичным – не потеряем ли мы что-то важное? Не несет ли личное какую-то обьективную пользу? И вообще. Как оценить обьективно пользу от человека? Ведь пользу он приносит лично мне и она всегда субьективна, включая пользу от его внешнего вида?
Друзья, когда осознаешь всю глубину этой проблемы, понимаешь – какое благо на самом деле деньги. Какое великое изобретение! Именно деньги позволяют избавиться от личного и наконец оценить пользу более-менее обьективно, отгородиться от человека и сосредоточиться на пользе деятельности. Позволяют, но не гарантируют. Нет ничего, кроме самих людей, что могло бы хоть что-то гарантировать в мире этики. Деньги – это лишь символ обьективности, эквивалент и выражение пользы, это универсальный клей, который тем прочнее, чем
