что это день «Айнтопфгерихт».
Это было мне знакомо. Я сама налетала на этот «Айнтопфгерихт»: раз в месяц во всех ресторанах, кафе и пивных подавали только мерзкую похлёбку, а платить за нее надо было, как за венский шницель. И это делалось ради «помощи неимущим», как пышно объявлялось повсюду.
Право, ничего не было занятного ни в их прогулках по склонам Рюбецаль, ни тем более в их беседах — тут Николай и вовсе ничего вразумительного не мог припомнить.
Но я догадывалась, что любовь скрашивала всё. И делала необыкновенной женщиной трактирщицу из «Лесного духа» и почти феей — какую-то тетушку Драйзеншток.
Что мне было с собой делать? Я видела их всех: инвалида на деревянной ноге, смотрителя «Лесного духа» — глупейшего аттракциона с привидением на ходулях. Даже деревенского ясновидящего, который приставал к посетителям пивной и насмешил всех, сказав Анне Мари, что она выйдет замуж за духовное лицо. Но Николай обо всем этом говорил ужасно серьезно.
Нелепо, невозможно было себе представить, что мимолётная встреча могла оставить в нем такой след!
Но, видимо, это было так. И не стоило мне углубляться в плюсквамперфе́кт. Что это мне могло дать? Только огорчение. Но я просто впивалась в его воспоминания. А то, что я жила в Германии и всё было мне знакомо, придавало им краски и объемность.
В эту ночь мне стали так близки и Шенеберг, и Куушталь, и эта проклятая бирхалле «Под липой», словно я сама там жила и перечувствовала все то, что перечувствовал он.
В старости люди боятся расплескать свое счастье и держат его в дрожащих руках, страшась упустить хоть каплю. Молодость так твердо убеждена в сохранности своего счастья, словно сдала его государственному банку. Почему он уходил такой уверенный, с такими надеждами? Ведь она спрашивала его, несколько раз с опаской спрашивала: «Ты не обманешь меня?» И он клялся.
__________________
В Берлине шел дождь. Хотя был еще день, совсем стемнело, на улицах зажгли фонари. На перекрестках стояли патрули, проверяя документы у водителей машин.
Около шупо на площадях вертелись парни в блестящих макинтошах, с непокрытыми головами, что давало возможность видеть их «чисто арийские» белокурые волосы, по моде гладко зачесанные назад и собранные на затылке, как у женщины.
Недалеко от дома он встретил парнишку с их двора. Он хотел остановиться, но тот на ходу сделал ему знак, означавший: «Опасность! Следуй за мной!» Так они давали сигналы, затевая игры во дворе, когда были школьниками.
Они смогли поговорить, забившись в закуток на угольном складе неподалеку.
— Твоего отца забрали в гестапо. У тебя дома засада: двое черных, один коричневый.
Так. Два эсэса, один штурмовик. Значит, дело серьезное. Может быть, отца взяли как заложника?
Он должен был идти домой, что бы его там ни ждало.
— Подожди, — сказал парнишка, — тут приходила девушка с такой прической, — он покрутил пальцем вокруг головы, — она велела тебе идти в кафе «Инзель» в любой вечер после шести.
«Инзель» — шикарное кафе на Курфюрстендам: он никогда не бывал в таких местах.
Он отдал парнишке свой рюкзак:
— Подержи у себя. Я скоро вернусь.
Он почистил пыльные башмаки у пожилого чистильщика на углу. Орудуя щетками, тот сказал:
— Сегодня очень весело на улице. Даже слишком.
Юноша посмотрел на него. Боже мой! Он же работал с отцом у Бамага! Но старик сделал вид, что не узнал его.
Он представлял себе это кафе в самом центре города более изысканным. В зале было темновато и безлюдно.
Алоиз сидел в глубине ниши, просматривая «Nachtausgabe» — «Ночной выпуск». Перед ним стояла чашечка кофе и рюмка коньяку.
Он не улыбнулся, как обычно при встрече, не спрашивая, заказал два коньяка. Усталым жестом отложил газету. Они посмотрели друг другу в глаза.
— Держись, Малыш! — сказал Алоиз. — Твой отец сегодня казнен в Моабите.
Молчание. Долгое молчание двух мужчин, потрясённых горем. Старый уже привык к его бремени, он несет его давно. Молодой — согнулся.
— Ну, ну, Малыш. Не такое время, чтобы раскисать. Будь достоин своего отца.
Молодой человек поднял глаза, полные слёз. Он сделал страшное усилие, чтобы они не пролились. Счастье и горе сшиблись в его жизни!
— Значит, отец был...
— Да, мальчик. Объединенный комитет коммунистов и социал-демократов Бамага. Он провалился. Ты не можешь оставаться. Помолчи. Слушай. Поедешь в Гамбург сегодня в десять. Оттуда тебя отправят на пароходе.
«Куда?» — хотел спросить молодой человек. Но не спросил. Не всё ли равно?
Он знал, что раньше людей, которым надо было исчезнуть, переправляли через кордон к верховьям Эльбы; но теперь в Чехии — нацисты.
На прощанье Алоиз обнял его, как сына. Да он и в самом деле был духовным отцом Малыша.
— До встречи при других обстоятельствах, мальчик!
— Берегите себя, дядя Алоиз!
Они не могли знать, что это их последняя встреча. Алоиза Мауэрта арестовали дома, в его квартире. На него донесла его экономка. Ей показалось подозрительным, что к нему не ходят дамы. Такой состоятельный и не старый еще человек... Может быть, он имеет склонности, которые официально были признаны преступными?
Старая ханжа и не помышляла, что поможет розыску «опасного государственного преступника».
Теперь уже никто не называл его Малышом. Девятнадцатилетний, он выглядел на все двадцать пять. В Гамбурге свои люди устроили его на торговое судно. Он плавал юнгой, матросом, кочегаром. Стал своим на судне, научился прятать секретный груз. Однажды таможенник нашел у него переведенную на немецкий язык брошюру Анри Барбюса «Знаешь ли ты Тельмана?».
Таможенник никуда не сообщил о своей находке. Только сухо сказал: «Тебя спишут на берег».
Так и случилось. С этих пор его существование стало более непрочным, чем когда-либо.
Как-то он налетел на засаду, молодчик в коричневой рубашке ударил его ножом в спину, но он все-таки ушел.
Схватили его случайно, во время облавы в портовом ресторанчике Санкт-Паули. Когда его вели переулком вместе с другими «подозрительными», он ударом опытного боксера свалил с ног конвоировавшего их штурмовика и побежал. По нему открыли стрельбу, но они были плохими стрелками. К тому же в переулке было темно. Ему повезло.
Летом 1940 года по приказу партии он покинул родину. Самый молодой из политэмигрантов — двадцатилетний...
Романтическую историю, рассказ о любви он обещал мне. Был рассказ о прекрасной жизни. Но где же любовь? Он больше не видел Анне Мари. Что же было? Безответные открытки из разных случайных мест? Воспоминания, всё более тускневшие? Может быть, надежды? Я еще
