Дмитрий молчал.
Это не могло так оставаться, я хотела знать, как же мне быть.
Дмитрий сказал с натугой:
— Если встретишь ее, не говори ничего про меня. Пусть я буду без вести пропавшим.
Он остановился около ивы, по-старушечьи сгорбившейся над болотцем, и ухватился за ствол, словно его пошатнуло от этих слов.
В моих глазах он прочел, что так не годится, и добавил уже обычным своим тоном, исключавшим возражения:
— Иначе нельзя, Черныш!
Он посмотрел на меня вопросительно,
— Хорошо, — пообещала я.
Ветер шумел по верхам, и в лесу стоял монотонный тревожный гул, словно где-то поблизости волны набегали на берег.
Теперь уже надо было спешить, и мы стали пробираться напрямик через чащу к дороге. Наша тачанка стояла под взгорком. У обочины Николай выбивал о голенище сапога трубку.
Он сообщил, что минут пятнадцать назад его обстреляли из лесу.
— Зря ты один... — сказал я Дмитрию.
Мы расцеловались. Я хотела ему сказать: «Будь счастлив!», но что-то мне помешало.
Он стоял на опушке и смотрел нам вслед, красивый, мужественный и в общем-то удачливый.
И я не знаю, почему он мне напомнил то мощное дерево с зеленой кроной и с раной внутри.
Глава четвертая
Мы ехали той же дорогой, но все вокруг погрустнело. Лето кончилось, это было ясно, а трудности нашей жизни только начинались. И то и другое было в порядке вещей.
Однако беспричинное беспокойство овладевало нами все больше. Какое-то волнение, я бы сказала, предчувствие несчастья было в воздухе, в пустынности дороги, в острых уколах ветра, в опасной прозрачности леса.
Мы возвращались на базу, выполнив задание. И даже везли собственные трофеи: солдатские книжки и наградной знак «За три ранения», И захватили в бою оружие, которое подарили Апанасенко: у нас его хватало. Правда, по инструкции, данной нам, мы не должны были ввязываться в подобные переделки, но существовало общее положение: «Бей немца, где его ни встретишь!» И никто не мог нас упрекнуть, тем более что всё кончилось успешно. Всё, казалось, было хорошо. Но ветер дул бедой, и деревья шумели бедой, и беда смотрела тусклыми звездами, когда мы въезжали в ближний к нам Кореневский лес.
— Давай гони! — велела я Николаю.
Николаи молча нахлестал коней, мы влетели уже на околицу Голодухина, и вдруг кони взяли круто влево и с разбегу остановились. Мы едва не угодили в воронку. Воронка была на самой дороге, явно от авиабомбы. Мы бросили лошадей и побежали по странно пустой улице.
Пустой она выглядела потому, что справа две избы были разбиты, видимо, прямым попаданием, а взрывная волна доделала остальное.
И кругом ни живых, ни мертвых. Только догорающие бревна, битое стекло, едкий тошнотворный запах... Налёт был недавно, совсем недавно. Куда ушли наши? И самое главное: когда? До налёта или после? Мы метались по разрушенной дороге, и вдруг из каких-то развалин появилась Зойка.
В слезах она кинулась ко мне на шею. То, о чем она говорила, никак не могло вызвать эти слезы.
Ну, получили сведения, что готовится налёт с воздуха. Сразу перебрались в Воробьи. Ну и хорошо!
— Это село, и довольно большое. Избы все целые, — бормотала Зойка. — У нас шесть коров на минах подорвались, когда перегоняли, — вот расстройство! Два дня вас тут Бельчик дожидался. А сегодня я прискакала.
Зойка трещала без умолку, что вовсе на нее не было похоже, а слёзы лились по ее щекам. Конечно, случилось что-то еще, и плохое. И она хотела, чтобы об этом нам сказала не она, а кто-нибудь другой.
Николай молчал, смотрел набычившись. Я велела ему распрячь лошадей и поискать овса в сарае.
— Поить не надо: они запаленные, — сквозь слёзы сказала Зойка.
— Что еще произошло? — настаивала я.
Зойка посмотрела на меня отчаянно:
— Нет Петряя, нет Олега... Почти весь отряд полёг под Лыньковом.
— Что? Отряд Петряя? Как? Почему?
Из Зойкиного рассказа, бессвязного, прерывистого, она сама не всё знала, все-таки получалась более или менее ясная картина.
Отряд Петряя вышел на «железку» на этот раз в полном составе. Объяснялось это тем, что в последнее время немцы выделили «летучие команды» по охране путей. Поэтому подрывникам придали группу прикрытия и группу разведки. И разведку возглавил Петряй. Когда взрывчатка была уложена и ребята вернулись, Петряй получил данные, что немцы прочёсывают участок большими силами. Надо было уходить. Петряй послал человека к Олегу с приказом сниматься. Олег отказался уходить, пока не дождется взрыва. Обычно, конечно, дожидались. Но тут обстановка сложилась такая, что нельзя было медлить. Да и не было оснований сомневаться в том, что всё сделано. И всё же Олег велел передать Петряю, что у него нет уверенности в том, что будет эффект: он должен убедиться и останется на месте.
Петряй не хотел бросать Олега и принял решение соединиться с ним и принимать бой. И поздно было уже уходить. Немцы поняли, кого они имеют перед собой, и, безусловно, поставили себе задачу уничтожить отряд партизанских подрывников. Для того и существовали «летучие команды».
В команде у немцев были отборные люди из кадровых частей. Они тоже понесли большие потери.
Из наших вышла только пятерка, пять человек, которых Олег послал вперед разведать приближение немцев. Они всё и рассказали.
— Что же это? Значит, наш Олег загубил отряд? — Может быть, жестоко было спросить так прямо: ведь и Олег погиб. Но он пришел сюда вместе с нами, в нашей группе, и я не могла забыть об этом. Даже сейчас.
Зойка не ответила.
Мы двинулись в путь медленно — кони не отдохнули — и печально, как на похоронах. Зойка села со мной на тачанку. Николай на ее коне ехал шагом за нами. Зойка молча правила, на Николая она даже не смотрела. Как будто он был виноват в том, что не он, а другие полегли там, под Лыньковом.
Наверное, не следовало ехать ночью, но я была тут старшей и приняла такое решение потому, что хотела поскорее очутиться среди своих. Дорога на Воробьи шла по кромке леса. Мы ехали по следам наших: накатанные колеи обоза и отпечатки подков десятков коней под сёдлами указывали нам путь.
Еще не светало, когда на яру смутно вырисовались избы. Дорога вела в гору, и мы пошли пешком, ведя спотыкающихся
