где верховная власть, где та сила, которая при разногласиях наших может сказать: „потрудитесь все подчиниться, а если не подчинитесь — сотру с лица земли“»':
Манифест 3 июня отвечал на этот вопрос:
«Все эти изменения в порядке выборов не могут быть проведены обычным законодательным путем через ту Государственную Думу, состав коей признан Нами неудовлетворительным, вследствие несовершенства способа избрания ее членов. Только Власти, даровавшей первый избирательный закон, исторической Власти Русского Царя, дано право отменить оный и заменить его новым…
От Господа Бога вручена Нам Власть Царская над народом Нашим, перед Престолом Его Мы дадим ответ за судьбы Державы Российской. В сознании этого черпаем Мы твердую решимость довести до конца начатое Нами великое дело преобразования России и даруем ей новый избирательный закон».
Манифест провозглашал, что историческая власть русского царя остается основой государства. Все законы исходят от нее. Манифестом 17 октября и Основными законами 23 апреля 1906 г. установлен новый законодательный путь, ограничивающий царскую власть в области издания новых законов. Но в случае, если спасение государства не может быть достигнуто на обычном законодательном пути, — за царскою властью остаются обязанность и право изыскать иной путь. Эту верховную суверенность государь и подразумевал под словами «самодержавие, такое как и встарь».
Царь как был, так и остался верховным, державным вождем страны. «Он вывел ее из войны и смуты, и Манифестом 3 июня довел до конца „великое дело преобразования“: в России утвердился новый строй — Думская монархия»5.
Оценки третьеиюньского переворота современниками диаметрально противоположны. Левые, социалисты говорили о контрреволюции, восстановлении самовластья. Правые монархисты тоже заявляли, что «актом 3 июня самодержавный государь явил свое самодержавие» (граф Бобринский, лидер правых). А. Гучков, лидер октябристов, заявлял: «Тот государственный переворот, который был совершен нашим монархом, является установлением конституционного строя». Это в общем близкое к истине заявление немедленно было оспорено лидером умеренно правых Балашовым: «Мы конституции не признаем и не подразумеваем ее под словами обновленный государственный строй».
В советской исторической литературе широко употреблялся термин «третьеиюньская монархия». Он представляется менее удачным, чем введенное С. Ольденбургом понятие «думская монархия», «самодержавие с Думой»6.
«Российская империя, — восклицал барон А. Д. Мейендорф, член Госдумы, — была самой демократической монархией в мире. Царская власть представляется наиболее европейским из русских учреждений, может быть, единственно европейским». Можно оспорить, конечно, мысль об особой цивилизаторской миссии самодержавия. Но ведь были же императорские университеты, театры, академии, музеи, библиотеки. И звание императорского ко многому обязывало, было эталоном, синонимом совершенства7. Но дело не только в этом.
Была ли государственно-политическая система России после учреждения Думы эталоном, воплощением совершенства? Уже в постановке вопроса содержится ответ. И в заявлениях императора и премьера — «правителя Его Императорского Величества», речь шла только о начале пути, о создании правового государства. Столыпин десятки раз говорил это в речах с думской трибуны. Если «самодержавие как встарь», то Дума, «как встарь — Земский собор», должна стать законосовещательным органом. Николай II этого своего желания и не скрывал. Ни о каком правительстве общественного доверия и речи быть не могло. Император не считал возможным увеличить влияние «общественности» на ход государственных дел, вручить ее представителям державный руль. Его личное общение с думскими деятелями, претендентами на министерские посты, убеждало его в том, что в русском обществе пока отсутствуют силы и лица, которым историческая власть имела бы полное право передоверить судьбу России. Это его убеждение трудно в исторической перспективе оспорить, но и в ближайшем окружении императора было аналогичное положение, второго Столыпина и там не оказалось.
Выборы в Третью Думу были в сентябре — октябре 1907 г. В Думу прошли в основном лица, выступавшие под флагом сотрудничества, а не борьбы с властью. Из 442 депутатов явное большинство в 300 человек составляли правые и октябристы (лидер А. И. Гучков). Кадетов только 54 (лидер П. Н. Милюков), трудовиков 13 и 20 социал-демократов. В целом сложилось примерно три равных группы: правых около 150, столько же центр и чуть меньше левых — около 140.
И сами выборы, и закон, по которому они проводились, явили миру лики старой России, старые, николаевских времен, методы управления. Привычка властвовать. Умение «разнести», «распечь», «не рассуждать!», «молчать!» — к этому сводилось умение руководить. Старый метод живуч! — восклицала оппозиционная пресса в далеком 1908 г.
Третья Дума составилась из тузов промышленности, торговли, «аграриев», из «элементов промышленного класса», лучшее, что она сможет сделать, — это «установить серьезный контроль над финансовым хозяйством, — писала оппозиционная пресса. — Но в этих целях она ведь и создавалась». Она это в конечном счете сделала!
Третья Дума получила в обществе двойную бранную кличку — «лакейской» и «барской». Около трехсот ее депутатов, составлявших проправительственное большинство, было создано, по мнению оппозиции, искусственно. Сама выборная процедура была так правительством исполнена, чтобы поместному дворянству и в крупных городах обеспечить успех групп (октябристов и правых), «созданных при участии правительства»8. И сам избирательный закон и выборы оппозиция окрестила одним титулом — «дворянские».
Самой многочисленной фракцией в Третьей Думе, занявшей положение руководящего центра, была фракция октябристов во главе с А. И. Гучковым. Он стоял на позициях конституционного монархизма, ратовал за расширение прав Думы, укрепление правового, конституционного строя исключительно мирным путем, в развитие начал Манифеста 17 октября. В Думе и вне ее Гучков умело, с напором отстаивал курс Столыпина.
Наиболее крупной оппозиционной фракцией оставались кадеты, лидер профессор П. Н. Милюков; правое крыло кадетов группировалось вокруг В. А. Маклакова, прекрасного юриста и оратора, у трудовиков (в основном крестьян) вскоре на роль лидера выдвинулся А. Ф. Керенский, адвокат, сделавший имя на политических процессах (дело Бейлиса, Ленский расстрел и др.).
В Думе была численно небольшая, но влиятельная группа прогрессистов, позже оформившаяся в партию. Ее ядром были богатые московские предприниматели почвеннических убеждений, многие из них вышли из среды старообрядцев (Рябушинский, Прохоров, Морозовы, Коновалов и др.). Они были сторонниками конституционного монархизма, считали необходимым образовать правительство общественного доверия, выступали за индустриализацию страны, за постепенное умаление роли иностранного капитала в ее финансах и хозяйстве («русификация предпринимательства»). На своих заводах, в рабочих поселках они строили дешевые квартиры, больницы, детские сады, даже народные театры, пробовали сделать служащих соучастниками в управлении и распределении прибылей (народные рабочие акции и пр.). К концу работы Думы влияние прогрессистов очень возросло за счет потери части позиций кадетами и октябристами.
