драгоценным достоянием русской государственности, она изменяется в процессе выполнения своих обязанностей по спасению России, защите ее спокойствия, порядка, исторической правды.
Все те реформы, все то, что только что правительство предложило нашему вниманию, ведь это не сочинено, — мы ничего насильно, механически не хотим внедрять в народное самосознание, все это глубоко национально. Как в России до Петра Великого, так и в послепетровской России местные силы всегда несли служебные государственные повинности. Ведь сословия и те никогда не брали примера с Запада, не боролись с центральной властью, а всегда служили ее целям. Поэтому реформы, чтобы быть жизненными, должны черпать свои силы в этих русских национальных началах. Каковы они? В развитии земщины, в развитии, конечно, самоуправления, передачи ему части государственного тягла, и в сознании на низах крепких людей земли, которые были бы связаны с государственной властью. Вот наш идеал местного самоуправления так же, как наш идеал наверху — это развитие дарованного государем стране законодательного, нового, представительного строя, который должен придать новую силу и новый блеск царской верховной власти… Самодержавие московских царей не походит на самодержавие Петра, не походит на самодержавие Екатерины II и царя-освободителя. Ведь Русское государство росло, развивалось из своих собственных русских корней, и вместе с ним, конечно, видоизменялась и развивалась и верховная царская власть. Нельзя к нашим русским корням, к нашему русскому стволу прикреплять какой-то чужой чужеземный цветок. Пусть расцветет наш родной русский цвет, пусть он расцветет и развернется под влиянием взаимодействия верховной власти, и развернется из дарованного Ею нового представительного строя. Вот, господа, зрело обдуманная правительственная мысль, которой воодушевлено правительство»9.
Премьер закончил свою речь под аплодисменты (в центре и справа) возгласом, что чувства, в течение столетий воодушевлявшие русских людей, выражаются словами: «неуклонная приверженность к русским историческим началам» — ибо только на этой основе, по его словам, можно «обновить, просветить и возвеличить Родину»10.
Оппозиционная пресса, депутаты-кадеты, их лидер Милюков дали свое истолкование заявлению премьера о несовместимости «русских корней» с заморскими цветками, считая, что Столыпин имел в виду конституционный строй по западным образцам: подобная произвольная интерпретация в искаженном свете, как в кривом зеркале, изображает программу Столыпина, ибо у последнего речь шла не об изменении государственной надстройки, а о возрождении России в целом как великой державы, созданной великим народом.
И в ответ на декларацию правительства А. И. Гучковым без всяких объяснений была внесена следующая формула перехода, на этот раз от имени Союза 17 октября и фракции умеренно правых: «Госдума, выслушав сообщение председателя Совета министров и твердо решив безотлагательно приступить к законодательной работе для проведения в жизнь назревших неотложных для государства преобразований и неуклонно, в пределах, указанных законами, осуществлять право наблюдения за закономерностью деятельности правительства, переходит к очередным делам»11.
В этой формуле не было указаний на Манифест 17 октября. Обосновать эту формулу взялся граф Бобринский от имени блока центра и умеренно правых. Он говорил, что «работа большинства с правительством будет совместной и дружной помимо всяких соображений о нашем сочувствии, о нашем доверии или недоверии тому или иному министру, или же всему министерству в совокупности». Таким образом, «большинство» формально заявляло о своем существовании и о своей политической роли в будущем.
Напрасно В. А. Маклаков попытался спасти союз кадетов с октябристами и в выражениях очень умеренных говорил о необходимости реформ, о том, что он пришел в Думу не для того, чтобы кидать кому-нибудь палки в колеса, а «помогать тем, кто служит России». Напрасно П. Н. Милюков заявлял, что «мы», то есть фракция народной свободы, «всегда готовы подать руку этой средине Госдумы, когда ей приходится обороняться от нападок на конституцию».
Все эти слова вызывали теперь только смех на скамьях большинства. П. Н. Милюков заявил в конце своей речи, что в Третьей Думе «парламентаризм осуществлен наизнанку». Указав в своей речи на связь между главнейшими пунктами декларации П. А. Столыпина и требованиями Совета «объединенного дворянства», П. Н. Милюков характеризовал этим источник изменения избирательного закона «вопреки законам Основным, имея в виду одну лишь государственную пользу», и высказал предположение, что «результат», то есть состав новой Думы, будет «находиться в соответствии с намерением законодателя». В заявлении графа Бобринского оратор усмотрел признание, что цель правительства, «предустановленная гармония» между властью и народным представительством, действительно достигнута. Попытки создать эту гармонию в прежних Думах путем побуждения министерства «проводить те законопроекты, которые выражали интересы и стремления огромного большинства народных масс», были признаны опасным «парламентаризмом». Теперь «парламентаризм осуществлен наизнанку».
Далее лидер кадетов заявил: «Если власть не может работать с народным представительством, то нам сказали, что остается народным представителям работать с властью. На эту почву, весьма возможно, Дума и вступит. Но мы никогда не встанем на точку зрения узкоклассового законодательства и никогда не сочтем нужным разделить с вами ту тяжелую ответственность, которую вы, становясь на этот путь, берете на себя перед страной и потомством»12.
Но и эти умеренные речи вызвали испуганное заявление со стороны октябриста Шубинского, который в речах своих товарищей по фракции ухитрился увидеть нечто вроде сползания центра влево. «Не сползает ли центр, в среде которого я вошел сюда, не сползает ли он сам незаметно для себя на левую сторону? Я боюсь, чтобы этот оползень не снес и центр преждевременно». «Я, — говорил Шубинский, — мыслил себе конституционный строй в виде совместной работы народных представителей и правительственной власти, совместной до возможной близости и дружественности во взаимных отношениях. Конечно, между соседями есть границы спорные, но добрые соседи уживаются в этих границах». Шубинский убоялся, чтобы из центра снова не сковалась оппозиционная группа, чтобы Дума не превратилась в оппозиционную, ибо тогда наши надежды на совместную работу падут сами собой13.
Н. Н. Львов призывал октябристов вспомнить о Манифесте 17 октября и от имени прогрессистов внес очень скромную и чисто октябристскую формулу: «Выслушав сообщение г. председателя Совета министров и признавая, что только полное и последовательное осуществление начал Манифеста 17 октября может привести к прочному успокоению России, Госдума и т. д.». Октябристы голосовали против формулы прогрессистов, после того как их собственная формула была при повторном голосовании отклонена 182 голосами против 179, но для правых октябристов это указание на развитие начал 17 октября было ненужным14. Этому голосованию против «полного и последовательного осуществления начал Манифеста 17 октября» суждено было стать символическим.
Думское большинство — правые и октябристы — шумно приветствовало призыв премьера к
