столик и тихо удалилась.
Я взяла письмо в руки. Оно оказалось от Миньминь. Живя во дворце, я много лет ни от кого не получала писем, а тут вдруг весточка от нее! На душе сразу потеплело: на степных просторах у меня еще остался друг, которому всегда была небезразлична моя судьба.
Четырнадцатый повернул ко мне голову и, улыбнувшись, поинтересовался:
– Ты целыми днями сидишь здесь. Тебе не скучно?
– Ни капли, – ответила я.
– Куда делась та девочка, что носилась по поместью бэйлэ и развлекалась как могла, а потом, скучая, сидела на берегу озера и без конца вздыхала? – усмехнувшись, спросил четырнадцатый.
– Ты постарел! – со смехом отметила я. – Кто начинает вспоминать прошлое, тот по-настоящему стареет.
Засмеявшись, он взял лежащий на столе круглый веер и принялся вертеть его в руках.
– Я целыми днями бездельничаю, остается лишь вспоминать.
Моя улыбка вышла кривой. Столь одаренному человеку негде продемонстрировать свои таланты! С северо-запада, где он, пришпоривая коня, мчался по степи, его перевели к императорской усыпальнице, чтобы он попусту тратил время. До чего непредсказуемы взлеты и падения человеческой жизни! Вздохнув про себя, я опустила голову и углубилась в чтение, не желая больше думать об этом.
В своем письме Миньминь рассказывала о том, что случилось после нашего расставания, о том, что у нее родилось уже двое сыновей. По тону письма было заметно, что жизнь Миньминь полна счастья и гармонии. В конце она настойчиво просила меня: «Сестрица, неважно, что тебе пришлось вынести, – забудь обо всем! Четырнадцатый господин – человек, который стоит того, чтобы им дорожили. Возможно, он не твоя яркая луна и не твоя звезда, но разве нет иных красот на свете, помимо луны и звезд? Лишь сейчас, став старше, понимаешь, как быстро летят годы. Желаю, чтобы тебе, сестрица, выпало хоть немного счастья».
Дочитав, я неторопливо сложила письмо.
– Будешь писать ответ? – с улыбкой спросил четырнадцатый.
Я кивнула, и он велел Чэньсян принести принадлежности для письма. Я принялась обдумывать содержание будущего послания. Подумав, что не хочу писать ничего о прошедшем, взяла кисть и вывела:
Я живу в собственном мире, и мое счастье – в частицах воспоминаний. За все эти годы я ни разу не чувствовала такого покоя и счастливого умиротворения, как сейчас. Теперь я знаю, каково это, так что не тревожься обо мне…
Посидев еще немного, четырнадцатый господин взял письмо и поднялся, чтобы уйти. Сверху светит жаркое солнце, но даже его лучи не смогут растопить это ледяное запустение. Слегка приподняв уголки губ, я взмахнула веером, и Чэньсян тут же молча убрала посуду.
Вскоре все слуги в моем доме привыкли к тому, что четырнадцатый господин каждый день приходит, садится, перекидывается со мной парой ничего не значащих фраз и снова уходит. Поначалу, стоило четырнадцатому прийти, как Чэньсян тайком сразу начинала готовить комнату, думая, что он останется на ночь, но ее старания всякий раз пропадали впустую, заставляя Чэньсян недоумевать: она никак не могла понять, пользуюсь я благосклонностью или же нет. Если нет, то почему четырнадцатый господин каждый день приходит? А если да, то почему он не остается на ночь? Однако прошло какое-то время, и Чэньсян, видя, что нам с Цяохуэй все равно, стала подражать нам, уже ничему не удивляясь.
Казалось, весь мир забыл обо мне. Я так же бесцеремонно забыла о нем. Каждый день я упражнялась в каллиграфии, сидела во дворе, глядя, как появляются и исчезают облака, как цветут и опадают цветы. Порой перебрасывалась парой веселых фраз с Цяохуэй и Чэньсян.
Меня больше ничего не отвлекало, и в душе остались только я и Иньчжэнь, Иньчжэнь и я. Эгоистично забыв обо всех остальных, я оставила в памяти лишь то, что было связано с нами двумя. Впервые нас никто не беспокоил, и я впервые начала любить его, ничего не страшась.
Моим главным увлечением стало зажечь палочку благовоний, заварить чайник чая и, зажмурившись, сидеть, понемногу вспоминая нашу с ним жизнь. Я раз за разом прокручивала в голове каждую улыбку, каждую усмешку, каждый вздох, и чем дальше, тем яснее Иньчжэнь представал в моих мыслях. Когда цвела глициния, мои воспоминания будто бы струились между светло-лиловыми цветками. Мягкий лунный свет закутывал их в желтоватую газовую ткань, и в тишине ночи в мою память закрадывался одуряющий аромат туберозы.
Моя тоска буйно цвела подобно диким сорным травам, и я стала изливать ее на бумагу. К тому времени, когда выпал первый снег и снежинки, танцуя, закружились в воздухе, глубокий сундук, в который я складывала исписанные листы, уже был заполнен больше чем наполовину.
Глава 20
Человек ли, цветок ли – рано ль, поздно ль, – а должен истлеть…
Откуда-то вновь донеслись мелодичные звуки циня.
– Четырнадцатый господин опять фехтует, – улыбнулась Цяохуэй.
Я замерла, вслушиваясь в музыку, и, внезапно испытав душевный подъем, загорелась желанием поглядеть на то, как четырнадцатый упражняется в бое на мечах. Его кабинет примыкал к моему дому, но я еще ни разу там не была. Хотя это место звалось кабинетом, но, по словам Чэньсян, оно могло считаться и тренировочной площадкой.
В шестиугольной беседке сидела наложница У, одетая в плащ, подбитый белым хорьковым мехом, и играла на цине. Несмотря на то что землю покрывал толстый слой снега, четырнадцатый господин, кружащий по двору с мечом в руках, был обнажен до пояса. Словно вихрь меж ивовых ветвей, он сновал по двору, совершая невероятные прыжки. Я не могла различить его движений, понимала лишь, что он движется все быстрее и быстрее. Наложница У изо всех сил старалась не отставать от его темпа, но все время запаздывала на несколько тактов. Чем быстрее она играла, тем в больший хаос смешивались звуки. В конце концов одна из струн, издав неприятный, режущий слух звук, оборвалась. Четырнадцатый господин выпустил длинный меч из рук, и тот вонзился в сливовое дерево, что цвело в дальнем углу двора. Посыпались красные лепестки. Кружась в воздухе, они один за другим живописно опускались на белый снежный ковер.
Наложница У вскочила и принялась просить у четырнадцатого господина прощения, но тот лишь отмахнулся.
– Ты ни в чем не виновата, – сказал он, глядя на меч, торчащий из древесного ствола.
Затем он перевел взгляд на колонну, за которой я укрывалась, и крикнул:
– Кто еще
