— Ну а вознаграждение она получила? — спросила миссис Флетчер.
— А то! — сказала Леота. — Правда, поначалу мистер Клоп и слышать ни о чем таком не хотел. Ну, что вы на это скажете? «Я, — говорит, — старикана, можно сказать, полюбил, мы, — говорит, — от старикана ничего плохого не видели». Деньги он им вроде одолжил. А только миссис Клоп его и слушать не стала, послала куда подальше, и я так считаю, она права. «Ты, — говорит, — полгода груши околачиваешь, а когда я ни за что ни про что могу такие деньги огрести, тебе бы мне в ножки поклониться, а ты что? Катись-ка ты, Кэнфилд, куда подальше», — говорит. Так что они позвонили в полицию, — продолжала Леота хмуро, — и его, голубчика, схватили прямехонько там, где он промеж уродов сидел и где я его и видела, ну все равно как вас сейчас вижу. А я еще, дура, думала, что он окаменелый. Так вот, это мистер Камни, он самый и оказался. Под своим именем и орудовал. Слыханное ли дело — за один август четырех в Калифорнии изнасиловал! Так что деньги как пить дать миссис Клоп достанутся. А журнал-то мой, и уродов этих дверь в дверь с моим салоном показывали. Я всю ночь ревела, а Фред говорит: «Чего зря реветь, — говорит, — давай-ка спать, это, — говорит, — как кому повезет, против судьбы не попрешь. И раз уж так получилось, — говорит, я погожу с Виксбергом, сперва надо комнату сдать, а потом ехать, как знать, что за жильцы попадутся».
— У меня просто в голове не укладывается, как можно водить знакомство с человеком, который изнасиловал четырех женщин, а у вас? — сказала миссис Флетчер, театрально вздрогнув. Она гнула свою линию. — А когда вы ходили смотреть на уродов, миссис Клоп с ним говорила?
Леота принялась расчесывать волосы миссис Флетчер.
— Вот я ей и говорю: «Что-то, — говорю, — я не заметила, чтобы ты ему кидалась на шею, когда его там увидела, так что не вкручивай мне, будто ты своего дружка не признала». А она мне: «А я его и не могла признать, у него ведь лицо-то было засыпано пудрой. Личность его, правда, мне знакомой показалась, но это, — говорит, — часто бывает». Только, она говорит, у нее все из головы не шло, на кого бы этот старикан был похож. И стала она гадать, кто бы это мог быть. Ночи не спит, все вспоминает. Ну, а как увидела она тот снимок в журнале, враз смекнула на кого — на мистера Камни. Тот точь-в-точь так голову поворачивал, когда она ему завтрак приносила.
— Приносила завтрак! — взвизгнула миссис Флетчер. — Постойте. Я бы поняла: тут что-то не так.
— Да, четырех. Они, поди, и не думали, что миссис Клоп за каждую из них по 125 долларов огребет. Мы ее спросили, а как тогда старикан выглядел, а она говорит: «Из него и тогда песок сыпался». Это как же надо понимать?
— Ну конечно же, он вовсе не был окаменелый, — заключила миссис Флетчер, приосанившись. — Но меня ему бы не провести. Я бы сразу поняла: тут что-то не так, — гордо сказала она.
— А то я не поняла, — сказала Леота. — Я как вернулась домой, чувствую, что-то здесь не так. Я и говорю Фреду: «Фред, — говорю, — что-то мне этот окаменелый старикан чудным показался». А он и говорит: «Чýдным-славным или чудным-не того?» А я ему: «Чудным-не того». — И она многозначительно потрясла расческой в воздухе.
— Так я и думала, — сказала миссис Флетчер.
Послышался треск.
— Билли! — взвизгнула Леота. — Чего тебе нужно в моей сумке?
— Да вот грызу эти трухлявые орешки, что у вас там завалялись, — сказал Билли.
— Сейчас же иди сюда! — взвизгнула Леота и в сердцах шваркнула расческу, расческа при падении перевернула подносик с заколками, тот в свою очередь обрушил батарею бутылок из-под кока-колы. — Нет, с меня хватит!
— Поймала! Поймала! — хихикала миссис Флетчер. — А ну садись ко мне на колени, гадкий мальчуган. Пожалуй, мне пора привыкать управляться с такими гадкими мальчишками, — сказала она.
Когда клиентка, назначенная на одиннадцать часов, распахнула двери кабинки, ее глазам предстала такая сцена: Леота азартно дубасила мальчишку щеткой, мальчишка яростно поносил ее, его крики проникали сквозь стены кабинки в замерший от любопытства зал. Со всех сторон стекались дамы посмотреть на расправу. Билли что было мочи отбивался от Леоты и миссис Флетчер, на лице которой застыло непривычно умильное выражение.
— Получай, паршивец! — шипела Леота. — Ты у меня теперь неделю сидеть не сможешь.
Билли прошелся вприпрыжку сквозь кучу растрепанных дам, выскочил в дверь и на пороге бросил через плечо:
— Раз вы такие умные, чего ж у вас денег нет?
Ключ
(Перевод А. Дурново)
В зале ожидания маленькой станции было тихо, слышался только ночной шорох насекомых снаружи. Они плели свои узоры в траве, и казалось, тихий голос что-то нашептывает в ночи. Да еще стукались о дощатый потолок и колотили большими крыльями ночные бабочки. Они упорно липли к желтому шару абажура, будто какие-то дуры пчелы, слетевшиеся на запах, который никто, кроме них, не чувствует.
Под резким светом по одному и по двое, молча, в полудреме сидели и ждали поезда люди с усталыми лицами, в неловких, неудобных позах. Никто не проявлял нетерпения, хотя поезд опаздывал. На коленях у матери, раскинув руки, лежала маленькая девочка — сон сразил ее, как удар.
Элли и Альберт Морган тоже сидели на скамье в ожидании поезда и молчали. Их имена очень аккуратно, крупными буквами были выведены на большом рыжем чемодане, перетянутом ремнем: один замок у него сломался, и крышка приоткрылась, как рот идиота. «Альберт Морган, Элли Морган, Йеллоу-Лиф, Миссисипи». Видно, приехали они на станцию в фургоне — одежда и чемодан в разводах желтой пыли, будто захватаны грязными пальцами.
Элли Морган — крупная женщина, лицо у нее румяное, точно распустившаяся роза. Ей лет сорок, если не больше. На широком крепком запястье повешена черная сумочка. Конечно, только благодаря сбережениям Элли эта поездка вообще оказалась возможной. И куда же вы едете? — хотелось спросить ее, так напряженно и неподвижно она сидела; казалось, она пытается побороть неизъяснимую тревогу, растущую и переполняющую ее от мыслей о поездке. Лицо ее то подергивалось, то застывало напряженно и мрачно, точно на похоронах, — как видно, ей мучительно хотелось высказаться.
Альберт казался более вялым и мягким. Он неподвижно сидел рядом с Элли, придерживая обеими руками на коленях шляпу, которую наверняка никогда прежде не носил. На вид он странный, словно бы самодельный, будто в долгие одинокие вечера Элли, смущаясь и робея, сама связала себе мужа или как-то иначе его сотворила. На голове копна выгоревших белокурых волос. Он слишком застенчив для этого мира, это сразу чувствуется. Руки его как будто картонные — так неловко и неподвижно держит он шляпу; однако как мягко смотрят на тулью его глаза, с какой мечтательностью и вместе с тем с каким страхом оглядывают они ее коричневую поверхность! Он меньше жены. Костюм на нем тоже коричневый и такой аккуратный, такой чистенький, словно его обладатель всем своим видом говорит: «Не смотрите на меня — зачем вам? — я ведь такой незаметный». Подобное выражение лица бывает у молчаливых детей, которые, однако, во внезапной, даже какой-то веселой вспышке откровенности вдруг расскажут вам, что приснилось им минувшей ночью.
Время от времени в глазах этого щуплого человечка появлялась хитроватая настороженность, как будто он заметил что-то почти невидимое, и тогда он медленно, лукаво осматривался по сторонам. Но затем опять опускал голову, и это выражение исчезало, точно ему не удалось почерпнуть в себе достаточно сил и удержать его. На стене за его головой висел пожелтевший от времени плакат, изображающий паровоз старого образца, который вот-вот врежется в открытый автомобиль с женщинами в вуалях. Ожидающих этот примелькавшийся плакат нисколько не пугал, как и не занимал их человечек, который то поднимал, то опускал голову на его фоне. И все же порой могло показаться, что человечек исполнен надежд.
Среди прочих пассажиров в зале ожидания находился рослый рыжеволосый молодой человек без шляпы — единственный, кто не сидел, а стоял у стены. Он вертел в пальцах маленький ключ и то нервно перекидывал его из одной руки в другую, то подбрасывал вверх и ловил.
Он рассеянно поглядывал на окружающих, однако мимолетный его взгляд был таким цепким, что как бы охватывал всего тебя целиком; всякий, кто оказывался в поле его зрения, ощущал себя маленьким суденышком, попавшим в кильватер большого корабля. В парне чувствовалась неуемная энергия, которая отдаляла, отгораживала его от остальных, да и в движении его рук, подбрасывавших и ловивших ключ, угадывалась сдержанность, даже скрытность: он явно был не слишком общителен. Можно было догадаться, что он в этом городке чужой, и даже заподозрить, что он преступник или игрок, однако и мягкость в нем тоже чувствовалась. В его взгляде, который ни на чем долго не задерживался, светилось ласковое внимание и забота.
